Подъезжая к аэропорту, Павел ещё раз набрал Елену, снова безуспешно. Когда здание аэропорта, слегка похожее на сплюснутую котлету, уже отчётливо различалось за мутноватым ветровым стеклом, управдом решил, что не станет экономить и парковаться на отдалённых парковках, а встанет на самую ближнюю от входа и самую дорогую. Свободных мест на ней в это утро было не так, чтобы много, но для Павла местечко нашлось. Он пробурчал кое-что нелицеприятное в адрес широченных джипов и лимузинов представительского класса, нахально перегородивших дорогу, чуть не сбил здоровенную мусорную урну, уступая одному из наглецов, и, наконец, запарковался поближе к выезду со стоянки. Павел надеялся, что ждать отпускниц ему придётся не долго.
В Домодедово было суетно и людно, как всегда. Никаких особых мер предосторожности, в связи с карантином, управдом не заметил. Зато, подойдя к электронному табло прилётов, легко обнаружил там рейс, пассажирками которого числились Еленка с Татьянкой. На удивление Павла, статус рейса не был отражён вообще. Ни "прибыл", ни "задерживается", напротив комбинации из букв и цифр и надписи: "Анталья", - не значилось. Слегка занервничав, Павел принялся - раз за разом - набирать телефонный номер бывшей жены, но нудный служебный голос продолжал утверждать, что телефон Еленки выключен, или находится вне зоны доступа. Управдома хватило на полчаса волнений и метаний; после чего он отважился на то, что делать ненавидел - вступил в контакт со служительницами информационной стойки аэропорта.
Нелюбовь к таким контактам была у Павла профессиональной: ему, в годы горения на работе, приходилось встречать туристов практически во всех столичных аэропортах; порой возникали проблемы, вроде потеряшек, или поиска правильного пути в сортир; и ни разу лицензированные информаторши (на стойках почти всегда работали девушки) не сумели ему хоть сколько-нибудь помочь. Однако на этот раз всё оказалось куда диковинней. Не успел Павел сформулировать вопрос - что с рейсом и, если есть задержка, надолго ли, - как из-за низенького столика поднялся грузный седовласый мужчина в сером штатском костюме (в стайке девушек он выглядел весьма нелепо):
- Встречаете шестьсот восьмидесятый, чартерный, из Антальи? Кто у вас там?
- Жена и дочь, - Павел слегка опешил; мужчина был скорее мрачен, чем просто деловит и серьёзен.
- Назовите фамилию, - бросил грузный.
- Мою? - уточнил, с захолодевшим сердцем, управдом.
- Если у вас с женой одна фамилия - можете вашу; если нет - фамилию жены, - Похоже, мужчина совсем не шутил, хотя сказанное прозвучало слегка комично; Павел назвал фамилию.
- Пойдёмте со мной, - Собеседник махнул мясистой рукой и, не оглядываясь, пошагал прочь от информационной стойки. Управдому оставалось только догонять провожатого.
Сперва грузный шёл быстро, - внушительный зад так и выпирал из-под пиджака, так и вихлялся из стороны в сторону; Павлу казалось, он следует за огромным откормленным гусем, но ему было не до смеха. Совсем неподалёку от зоны таможенного контроля, мужчина повернул к двери "только для сотрудников аэропорта" и решительно её толкнул. Дальше пришлось двигаться по каким-то пандусам и лестницам, по стерильно белым коридорам без единой двери. Провожатый Павла изрядно запыхался и сбавил ход.
- Что случилось? - решился управдом на вопрос. - Это как-то связано с карантином?
- С эпидемией, - поправил мужчина. - Это связано с эпидемией. Подробности вам сообщат через десять минут, мы почти пришли.
Провожатый тяжело ухнул, ещё раз взбежал по узкой лестнице, и - театральным жестом, который у него, вероятно, получился случайно, - распахнул сдвоенные широкие двери. Павел ожидал нового коридора на новом этаже, потому зажмурился, когда ему в глаза хлынул поток чистого дневного света.
Он оказался словно бы на огромном балконе, с которого открывался вид на взлётное поле. Скорее, на какие-то его задворки, потому как самолёты, отчётливо видимые за огромными панорамными окнами, не готовились к взлёту, а мирно спали в радужных масляных лужах. Балкон был настолько широк, что, скорее, ему пристало называться залом. Да это, вероятно, и был зал - может, часть транзитной зоны: Павлу показалось, он увидел на стене, напротив окон, табличку с надписью "Transit". Но вчитываться в таблички ему было недосуг: он замер, поражённый кипучей деятельностью, которая развёртывалась, на его глазах, на каждом метре свободного пространства.
Прежде управдом видел такое только в кино. Десятки людей в медицинских халатах и масках сновали во всех направлениях. Причём маски выглядели весьма внушительно: не марлевые тряпицы на резинке, а этакие намордники дезинфекторов с несколькими широкими раструбами в районе рта. В глазах рябило от пластиковых разноцветных ширм и объёмных мультяшных палаток. Зачем нужны были палатки - Павел не мог даже вообразить, но на обычные туристические они походили мало: составленные из толстых, похожих на зефир, надувных блоков, они имели пристройку перед входом - что-то вроде деревенских сеней, - и в эту пристройку периодически заходили "дезинфекторы", сперва открывая прорезиненный полог на длиннющей застёжке-молнии, а потом засовываясь в какое-то подобие мембраны фотографического затвора. Но самое удивительное и тревожное скрывалось в дальнем конце этого - не то балкона, не то зала. Там, из надувных блоков, скроенных по образцу палаточных, была выстроена целая стена - от потолка до пола. В этой стене не имелось никаких намёков на дверь, зато были прорезаны два широких окна, через которые, еле-еле, из-за дальности расстояния, просматривалась и вовсе космическая тусовка: какие-то высокие фигуры, в жёлтых костюмах полной химзащиты, механически двигались между здоровенными полиэтиленовыми коконами. По здравому размышлению, Павел пришёл к выводу, что он смотрит не на надувную стену, а на что-то вроде мобильного, герметичного бокса. Управдому совсем подурнело: он представил себя внутри; представил, как к нему приближается дурацкий жёлтый скафандр, - и содрогнулся.
- Вы меня слышите? Вам нехорошо?
Павел встрепенулся. Похоже, за страхами и тягостными мыслями, он настолько отрешился от реальности, что не заметил, как к нему подошёл и обратился с вопросом высокий очкарик в кипельно белом халате.
- Я вас слышу. Мне вполне терпимо, - отчего-то управдом моментально проникся к очкарику неприязнью. - И я жду объяснений, - добавил он резко, готовый, если понадобится, идти на открытый конфликт.
- Вы их получите… - Человек в белоснежном халате странно пожевал нижнюю губу; вероятно, это было что-то вроде застарелой дурной привычки. - И напрасно вы так раздражены; я вам не враг.
- А кто? - Павел грозно уставился на собеседника.
- Ну… - замешкался очкарик, - Я - доктор Струве, профессор, специалист по эпидемиям, если угодно. Обычно надо мною подтрунивают из-за фамилии - слишком уж историческая, - но вы, как мне кажется, не тот случай. Вас не интересует моя фамилия. Вас интересуют…
- Мои жена и дочь! - прервал болтовню Павел. - Меня интересуют мои жена и дочь. Что с ними? Где они? Они больны?
- Не всё так просто… Не так однозначно… - доктор опять пожевал губу, оставив на виду немного белой слюны. - Знаете, думаю, будет лучше, если мы продолжим наш разговор после небольшого перерыва.
- Какого, к дьяволу, перерыва, - зарычал Павел, - Хватит из меня жилы тянуть! Я, кажется, задал вам простой вопрос…
- Сюда, пожалуйста, - доктор мягко повёл рукой, поманил к ближней, самой протяжённой в пространстве, ширме.
- Эй, вы куда? - управдом надвигался на доктора, отступавшего к яркой голубой ширме, как к укрытию.
Павел сделал шаг, другой, ещё десяток шагов, - и заглянул за укрытие.
И тут же на него, с пластиковых табуретов и раскладных стульев, уставились страдальцы! Мужские и женские лица. Не так уж много. Но каждое - словно бы почерневшее, как после беды; на каждом написан безответный вопрос. Похоже, этот вопрос был - как вопль: обращён ни к кому конкретно и ко всем сразу - к богу, преисподней, докторам и даже к Павлу.
Управдом не собирался никому отвечать, да и не было в том нужды: взглядом он выхватил из десятка лиц - одно, родное. Еленка! Она тоже увидела Павла - и бросилась ему навстречу, обхватила крепко-накрепко обеими руками. Впервые после разрыва Павел ощущал тепло и хрупкость Еленкиного тела.
- Танька, - прошептал еленкин голос, - Она у них, как в гробу. Мне страшно!
* * *
- Босфорский грипп - глупое название, даже вредное. Писаки постарались, щелкопёры! В действительности, болезнь не имеет ничего общего с респираторными вирусными инфекциями. Собственно говоря, пока что у неё есть только один ярко выраженный симптом - высокая температура, которая держится на протяжении нескольких дней, у первых заболевших - уже неделю. Её не удаётся сбивать традиционными жаропонижающими - это факт. Нам, медикам, это, впрочем, на руку. Определить, кто болен, а кто - нет, - довольно легко.
Павел и Елена слушали импровизированную лекцию профессора Струве. Управдом даже согласился на чашку крепкого кофе. Доктор чуть поднялся в глазах Павла, когда проявил понимание ситуации: позволил бывшим супругам вдоволь наговориться между собой, потом отвёл их обоих в маленькую комнатку на периферии карантинной зоны. Совершенно заурядный чиновничий стол и офисные стулья - и никаких людей в скафандрах и масках. Это слегка успокоило Павла. Но ещё больше он успокоился, когда Струве клятвенно пообещал: Татьянку никто не поместит в карантинный бокс.
- У вашей дочери - лёгкая температура, - мягко, масляно, вещал Струве, - Думаю, это всего лишь обычная простуда.
- Я же вам говорила: она вчера мороженого переела - да ещё весь вечер из бассейна не вылезала, - всхлипнула Еленка, - Я сперва хотела запретить, вытащить, а потом подумала: напоследок ведь, последний день перед отлётом - пусть порадуется.
- Нисколько не сомневаюсь, что в этом всё дело, - доктор прижал обе руки к сердцу, демонстрируя искренность, - Да и температура у неё - тридцать семь и четыре. У больных Босфорским гриппом она стабильно держится в зоне от 39 до 40 градусов. Но поймите - у нас протокол, правила. Вам нужно подождать всего-то час-другой.
- Зачем? - Павел напрягся, - Вы собираетесь пичкать нашу дочь жаропонижающими? Проверять, упадёт ли температура?
- Увы, - Развёл руками Струве, - Это всё, чем мы можем вам помочь. Или вы готовы согласиться на то, чтобы она оставалась в карантине, пока её простуда не пройдёт сама собой?
- Мерзость какая, - передёрнулся Павел, - Не думаю, что вы вообще вправе так поступать. - Впрочем, управдом возражал не сильно; он полагал, что Струве, в принципе, прав: выудить Татьянку из карантина было важнее всего!
- Отдохните, - не вдаваясь в спор, проговорил Струве, - Вас тут никто не побеспокоит. Как только появятся новости - я сообщу.
С этими словами доктор скрылся за дверью. Павел подумал было, что Струве запер дверь, но, ухватившись за ручку, легко её повернул и воровато выглянул в щель. Похоже, ловушки не было. Еленка дёрнулась на стуле, заволновалась:
- Паша, ты куда?
Павел вернулся и решил ждать.
Они с Еленкой начали болтать о всяких пустяках, словно бы прячась за разговором от беды. Еленка сперва рассказывала о турецком ничегонеделании, о шёлковом море - так она выразилась, - о праздниках живота, которые устраивал гостиничный ресторан. Потом поговорили об успехах Татьянки в школе - четвёртый класс, как-никак, - стоило ли увозить девчонку на две недели на курорт, когда у неё с математикой нелады? Павел с удивлением обнаружил, что Еленка - оправдывается: мол, отпуск ей летом не давали, вот и пришлось отгуливать осенью. А Таньку давно обещала на море отвезти, не обманывать же родную дочь. Вообще бывшая жена казалась открытой и не ершистой. Управдом гадал, не было ли в этом и его заслуги, хотя бы ничтожной. Ему бы этого хотелось - он ничуть не страшился себе признаться, что без Еленки до сих пор временами тосковал.
Постепенно темы для болтовни истощились, и Павел решил рассказать об "арийце" в подвале. О том, как тот болтал на Латыни. О мушкете, впрочем, умолчал.
- Из Латыни я мало что помню, - Еленка не слишком заинтересовалась рассказом. - Я же всего-навсего флорист.
- Откуда флорист вообще знает Латынь? - Павел испугался, как бы вопрос не прозвучал слегка высокомерно, но Еленка, похоже, ничего такого не услышала.
- А ты уже забыл, что я до встречи с тобой полтора года на библиотекаря училась, - она грустно усмехнулась. - А я вот всю твою биографию помню, всё о тебе знаю, если ты мне, конечно, ни в чём не соврал.
- Ну извини, - управдом покраснел.
- Да ничего, - отмахнулась Еленка. - А из Латыни я помню только "Перпетум мобиле" и "Мементо море". Ах да, ещё вот такое было, на стих похоже: "Контра вим мортис нон эст медикамен ин хортис".
Управдом замер, как громом поражённый. Он заставлял себя думать, что ошибка возможна, но, в глубине души, был глубоко уверен: именно эту фразу произносил - раз за разом - "ариец" в подвале.
- Что это значит? - Павел постарался скрыть волнение. Он и сам не ожидал, что утреннее происшествие будет значить для него так много. Вот он сидит в какой-то служебке в Домодедово, по-настоящему, всерьёз, тревожится за дочь - хоть и надеется на лучшее, - но "ариец" выскакивает из тёмного закоулка памяти, как чёртик из табакерки, и тревожит рассудок Павла едва ли не больше, чем Босфорский грипп.
- Что значит? - Еленка наморщила лоб, - Что-то мрачное и торжественное. "Против смерти не найдёшь лекарства в садах", - по-моему так.
Павел молча уставился на Еленку, та - на него. Видимо, во взгляде бывшего супруга она углядела что-то тревожное, потому что вдруг спросила:
- Паша, ты чего?
- Всё в порядке, - управдом шумно сглотнул, - День какой-то дурной.
- Эй, хозяева, тук-тук, - дверь в комнату приоткрылась. Потом в проёме нарисовалась широченная улыбка доктора Струве. Павел никогда бы не поверил, что очкарик умеет так широко улыбаться, если б не увидел этого собственными глазами. - Мы к вам! - И Струве вытолкнул откуда-то из-за спины стремительного воробышка с огромными глазами, растрёпанным хохолком и ослепительно розовым бантом.
- Танька! - взвизгнула радостно Еленка и принялась душить дочь в объятиях. Потом, словно бы одумавшись, подтолкнула её к Павлу. Для того это стало неожиданностью: он прижал дочь к себе как-то неловко, неуклюже. Татьянка с любопытством посмотрела на отца снизу вверх.
- Папа, вы с мамой подружились, что ли, пока я болела?
В мудрости Таньке трудно было отказать. При этом она сумела смутить не только Павла и Елену, но и доктора Струве - тот, вероятно, ощущал себя героем чужого романа.
- Как я и обещал, всё выяснилось, - Струве зачастил с объяснениями, - Ваша дочь не вполне здорова. У неё начинается ангина. Советую впредь не злоупотреблять мороженым. Сладкоежкам часто приходится пить горькое лекарство. Но это, слава Богу, уже не по нашей части. Я отпускаю вас домой. Вот моя визитка. - Медик протянул управдому прямоугольник тонкого картона, - Там телефоны - и служебный, и мобильный - я сверху его карандашом дописал. Удачи!
- Доктор! - Павла вдруг обуяло любопытство, - Я видел там, за ширмой, других людей. Как я понимаю, они тоже ждут вашего вердикта по поводу кого-то из близких. Всем ли повезло так, как нам? В самолёте были люди с настоящим Босфорским гриппом?
- Не могу вам сказать, - весёлость Струве улетучилась, он словно бы обмяк. - Закрытая информация. Следите за новостями. Мы сотрудничаем с прессой, всё важное непременно появится в газетах и на телевидении.
Доктор вышел. Не успел управдом обдумать, как они втроём, с Еленкой и Татьянкой, доберутся отсюда до автостоянки, - в дверь вломился без стука толстозадый провожатый - тот самый, который довёл Павла до карантинной зоны, - и, с крайне недовольным видом, предложил следовать за ним. Через двадцать минут управдом выруливал на Каширское шоссе. Татьянка покашливала и вообще выглядела не ахти, потому Павел спешил. На сей раз он благополучно избежал дорожных пробок и довольно быстро добрался до Марьино, где Еленка жила со своими родителями.
- Я тебе позвоню, - бывшая супруга чмокнула Павла в щёку. Чуть задумалась, потом добавила, - Ты сегодня был очень мне нужен, и ты не опоздал - нисколько не опоздал. Спасибо.
Девчонки скрылись в подъезде, а управдом, усталый, но окрылённый, отправился домой.