- Вот-вот, - закивал Борис и поморщился. - К несчастью, наш батюшка в последние дни… - Он шумно сглотнул, пытаясь сложить в мозгу оборот, не позволяющий заподозрить его в измене государеву делу, и наконец, понизив голос, сказал: - Царь Иван чрезвычайно удручен своими ночными видениями, ибо теперь к неотступному облику им убиенного сына присоединился и жезл, каким он его поразил. Государь много молится и весьма удивлен, что в ответ на столь искреннее покаяние его мучения усугубляются, а не сходят на нет.
- Это, - откликнулся Ракоци, - невыразимо печально.
- Ваши сотоварищи уже трижды пытались его навестить и каждый раз получали отказ. - Гость снова заколебался. - Ему было внушено, - осторожно продолжил он - что кое-кто скрытно вершит обряды, умножающие усилия призраков, а иезуиты известны своей суровостью и совсем не похожи на англичан. К великому сожалению, вынужден сообщить, что государь начинает верить в подобные небылицы. - Борис выжидающе глянул на собеседника и умолк.
- То есть государю нашептывают, будто иезуиты повинны в усугублении его мук? - решился уточнить Ракоци. - И кто же за этим стоит?
Борис вздохнул.
- Как это ни печально, я не могу ответить на этот вопрос, по крайней мере с какой-то уверенностью. У меня есть некие подозрения, но подозрениям при дворе грош цена. Слухи у нас плодятся, что черви на залежавшемся мясе. - Лицо его делалось все угрюмее.
- Борис Федорович, чего вы хотите от меня? - прямо спросил Ракоци. - Я вовсе не собираюсь задеть вас. Однако я прибыл сюда по велению польского короля и должен ясно себе представлять, чего от меня ожидают.
Борис чуть откинулся назад, сверля собеседника проницательным взглядом, в котором читались одобрение и приязнь.
- Надеюсь, король Стефан сознает, насколько ему повезло с эмиссаром. Будь у меня пара-тройка подобных людей, я не страшился бы при дворе никого, включая разбойников Шуйских. - Он хлопнул по столу левой ладонью, но та была все еще липкой от меда, и надлежащего звука не получилось.
Ракоци поклонился.
- Я польщен, Борис Федорович, но вы не ответили на вопрос.
- Нет, не ответил, - согласился Борис, устремляя взгляд в дальнюю стену. - Ладно, зайдем с другого конца. Обстоятельства таковы, что польскому представительству при московском дворе весьма помогло бы еще одно подношение государю. Думаю, так будет понятнее, к чему я веду.
- Царю нужны новые камни? - с оттенком недоумения спросил Ракоци, пытаясь осмыслить, на что ему пробуют намекнуть.
- Но не алмазы и не топазы, - откликнулся живо Борис, довольный, что разговор входит в нужное русло. Батюшка утверждает, что яркие самоцветы сейчас его только слепят.
- У меня есть три крупных граната: один - с небольшим изъяном, но два других безупречны, - сообщил Ракоци. - И бирюза: девять камней с ноготь большого пальца, схожих с камнями в Казанской короне царя. - Все это было изготовлено еще месяц назад - в предвосхищении такого запроса, но, к его удивлению, Борис отрицательно мотнул головой.
- Придержите их, они пригодятся, но позже. - Царедворец побарабанил пальцами по столу. - Нет ли у вас чего-либо более темного? Темнее, чем нефрит или лазурит? Того, что удерживает свет, а не отражает?
Ракоци ответил не сразу.
- У меня есть берилл, тигровый глаз, темно-золотистого цвета. Размер его примерно таков. - Он поднял руку и свел большой и указательный палец в подобие буквы "о", не уточняя, что выращивал столь крупный берилл исключительно для себя и что это ему удалось только с пятой попытки.
- Темно-золотистого цвета… - пробормотал в раздумье Борис. - Насколько темного?
- Темнее дикого меда, - сказал Ракоци, и в уголках его рта промелькнула усмешка. - Если бы не свечение, невежда счел бы его коричневым, хотя это не так.
Борис одобрительно рассмеялся.
- Да. Такой камень мог бы привлечь внимание государя. Давайте сделаем вот что. Я устрою вам встречу с ним, а вы постарайтесь, чтобы ваши иезуиты пошли на нее вместе с вами и после визита, встав на колени, поцеловали край царского одеяния. Царь Иван с благосклонностью это воспримет и перестанет внимать россказням ваших врагов. По крайней мере, на какое-то время. - Борис с неожиданным проворством встал. - Я знал, что найду в вас понимание.
Ракоци поклонился, но взгляд не опустил.
- Скажите, - спросил он почти требовательно, - что вам во мне? Баша приязнь, безусловно, лестна, но она озадачивает меня. Бояре смотрят на польскую миссию крайне недружелюбно, а вы, невзирая на то, посещаете мой дом, хотя вам ничего не стоило бы обойти его стороной.
Борис поджал губы и оглядел стол, словно раздумывая, не угоститься ли еще и орехами.
- Иными словами, вы намекаете, - заговорил медленно он, - что вам известно и о моих трениях с приближенными государя. И полагаете, что расположенность к вам может сделать мое положение еще более шатким. - Он рассмеялся, но смех в этот раз был неприятно резким. - Успокойтесь, моих кичливых недругов более беспокоит татарское происхождение моей матери, чем что-либо другое, а мне, в свою очередь, грех не воспользоваться возможностью еще раз им насолить.
- Понимаю, - сказал Ракоци, хотя ответ хитрого царедворца мало что для него прояснял. - И высоко ценю ваше доверие.
- Как и я ваше, - усмехнулся Борис. - Если через год мы сумеем повторить это друг другу, счастлива наша судьба. - Он вскинул голову и заглянул хозяину дома в глаза. - Я устрою встречу во вторник, после четвертого богослужения. Прихватите с собой свой берилл. И смотрите, не обмолвитесь кому-либо, что это я присоветовал вам поднести сей дар государю. Если начнут спрашивать, говорите, что таково желание польского короля.
- Но… - заикнулся Ракоци.
- Никаких "но", - отрезал Борис. - Это не прихоть, а необходимость. - Он, давая понять, что беседа закончена, повернулся на каблуках и вдруг замер перед фигурой с лазурными крыльями, держащей в руках изогнутый медный рог. - Почему вы избрали своим покровителем архангела Гавриила?
- День его чествования приходится на самое темное время года, как и день моего рождения, - пояснил Ракоци с полупоклоном.
- Архангел, возвещающий воскрешение, - пробормотал Борис, осеняя себя крестным знамением. - В сем прозревается многое.
- Да, - улыбнулся Ракоци, но глаза его были серьезны. - Это именно так.
* * *
Письмо отца Погнера к Ференцу Ракоци, переданное тому отцом Краббе.
"Граф, поскольку вы злоупотребляете доверием польского короля, я позволяю себе обратиться к вам без привета!
По какому праву вы приказываете нам завтра предстать вместе с вами перед московским царем? Ведь руководство политикой миссии осуществляете вовсе не вы, и ваша выходка есть проявление нехристианской гордыни, что заставляет нас сомневаться в искренности вашей приверженности к истинной вере.
К тому же ваше намерение одарить царя новой безделицей якобы для того, чтобы унять снедающую его болезнь, шито белыми нитками, вздорно и не способно никого обмануть. Все узрят в вашем подношении лишь новую взятку Ивану за благоволение к вам, что только укрепит русских бояр в убеждении, будто все иноземцы движимы лишь бесчестными помыслами. Но вас это, видимо, ничуть не волнует, ибо вы жаждете всеми способами упрочить свое положение при московском дворе. Граф Зари, например, убежден, что ваша главная цель - завладеть на Руси возможно большим земельным поместьем, чтобы вновь вести беззаботную жизнь, отказавшись от уготованной вам вышним промыслом роли изгнанника, смиренно переносящего удары судьбы. Но я смотрю глубже и вижу, что на деле вы жаждете занять выгодную позицию между русским и польским престолами, чтобы купаться в милостях от обоих властителей, один из которых безумен. Не сумасшествие ли - опираться на сумасшествие, граф? Вы подносите русскому государю один самоцвет за другим, чтобы снискать его благорасположение на день. Как можно столь безответственно расточать сокровища, какие могли бы пойти на достойные, угодные Господу и Его Церкви дела? Сколько еще таких драгоценных камней вы утаиваете? И откуда берете?
Ваше ни с чем не сообразное поведение лишь разжигает алчность в русских боярах. Пройдет совсем короткое время - и к вам начнут подступаться семьи Романовых, Шуйских, Нагих. Им также потребуется мзда за терпимость к вам. Курбские тоже придут урвать свой кусок. Вы породите чудовище, какое пожрет вас в ущерб королю Стефану и его святейшеству, ибо камни, которыми они вас снабжают, к ним не вернутся уже никогда. Миф, что вы сами умеете их изготавливать, смехотворен и может всерьез быть воспринят только горсткой невежественных московитов, но остальные не столь легковерны. Они, как нам представляется, смеются над этими заявлениями, считая вас авантюристом и шарлатаном, злоупотребляющим доверием Папы и короля.
Итак, шарлатан, мошенник, обманщик, возможно предатель. Спросите себя, оскорбляют ли вас эти слова? Того, кто еще не лишен последних крох совестливости и стремления к покаянию, они должны жечь, наполняя его сознание смрадом, ибо ничто не клеймит человека так, как порок. Не ужасает ли вас наличие таких пятен на вашей совести, граф? Если вы ощущаете в душе своей подобное жжение, вам, чтобы избавиться от него, следует в корне перемениться, дабы не вызывать в дальнейшем моего осуждения. Но помните, я умею распознавать фальшивую добродетель. Вам надлежит полностью отречься от своих прежних деяний и открыто принести свои извинения как королю Стефану, так и русскому государю за нечестные умыслы против них, а также возместить все убытки, вами им причиненные. Вы должны также покаяться и перед церковью, причем искренне, а не нарочито, ибо мы, иезуиты, приучены к бдительности и уничтожаем порок с той же безжалостностью, с какой крестьянин отсекает ветви безмерно разросшейся виноградной лозы, сознавая, что без столь жестких мер ему не видать хорошего урожая. Предупреждаю еще раз: дальнейшее лицемерие чревато для вас не только нашим неудовольствием, но и возможностью тесно спознаться с ухватками русского правосудия, весьма своенравного и скорого на расправу.
Поскольку даже самые ревностные священнослужители подчас становятся жертвами проявлений ненавистного им коварства, то обстоятельство, что один из наших пастырей подпал под ваше влияние, глубоко печалит, но не удивляет меня. Русские тоже льнут к вам, однако отнюдь не из почтения к вашим недюжинным способностям. Принимая во внимание, сколь велика в этой варварской стране тяга к роскоши, нетрудно понять, что им любезно в вас.
Когда мне доложат, что вы начинаете возвращаться на путь добродетели, я стану отзываться на ваши ко мне обращения, а до тех пор буду ежедневно молиться о спасении вашей души, уповая на то, что Господня милость превышает меру Его терпения.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа,
Казимир Погнер, орден иезуитов.
Сентября 21-го по новому календарю
в 1583 лето Господне
Исполнено рукой отца Додека Корнеля
на Москве".
ГЛАВА 7
Терем Василия Шуйского стоял на кремлевской земле - невдалеке от Спасских ворот, где наряду с хоромами богатеев размещались конюшни и домишки мещан. В это октябрьское промозглое утро боярин проснулся рано, ибо договорился о встрече со своим двоюродным братом, который уже входил в дверь.
- Полагаю, тебе сообщили, в чем дело? - осведомился Василий. Он потирал руки, чтобы унять озноб.
- Ты имеешь в виду великое чествование полячишек? - спросил Анастасий с легкой улыбкой, высвобождаясь из огромной овчинной шубы. - Да, мне говорили. Полный сбор и все прочее. Пиршество на восемь сотен гостей. - Он умолк, стягивая с рук шерстяные перчатки. - Кажется, званы и женки?
- Званы, - кивнул Василий. - Иван Васильевич вновь самодурствует. Может быть, ему просто хочется осмотреть их драгоценности, чтобы сравнить со своими? - с сарказмом спросил он. - Весь тарарам устраивается для чужих, не для нас. - Князь хлопнул в ладоши. - Нам угодно испить горячего чаю с вишневкой, - объявил он двум заспанным холуям, прибежавшим на зов, и грозно мотнул головой. Те, оторопев, разбежались.
Василий повел гостя наверх, неодобрительно хмурясь.
- Следовало бы их выдрать за неряшливый вид. Челядь совсем распустилась. Всех заботит здоровье батюшки, а не служба. Каждый ночной вопль Ивана ввергает моих увальней в дрожь.
- Не только твоих. Такое творится всюду, - заметил Анастасий. - Царь слабеет, и все идет вкривь и вкось. - Он опасливо оглянулся и смолк.
- Можешь не беспокоиться, братец, - сказал Василий. - За ними хороший пригляд. Женки наши пускай глуповаты, однако…
- Однако, - подхватил Анастасий, - без них как без рук. Так говаривали наши отцы. Они хоть и сварились, но в этом сходились. - Он опять усмехнулся. - Значит, ты слушаешь женскую болтовню?
Василий пожал плечами.
- Они слышат многое. И многое видят. Что-то порой пригождается. Что-то найдет себе место потом. - Он взмахнул рукой. - Кто может знать?
- Да, твои женщины любят посплетничать, - подтвердил Анастасий. - А мои, напротив, молчуньи. Как сестрица, так и ее чертова дочь! Слова из них не вытянешь, совсем на твоих не похожи. - Он мотнул головой в сторону большой кованой двери, которую охранял дюжий детина в кафтане ржавого цвета и с пикой в руке. За широкой спиной стража размещались покои, где проживали жена Василия, его мать, теща и две дочери с оравой служанок. - Ума не приложу, почему это так?
- Ты живешь не в Кремле, - заметил Василий с таким видом, будто это все объясняло. Он прошел мимо охранника и, вынув из рукава ключ, отпер другую дверь, после чего ввел гостя в просторную горницу со сводчатым расписным потолком. - У нас тут все близко. - Князь прищурился и поглядел в окно - на царский терем.
Анастасий помедлил в дверях.
- Близко - что?
- А все. - Взгляд Василия перешел на луковки Благовещенского собора. - То, что могло в свою пору стать нашим, - уронил словно нехотя он.
- Брат, - Анастасий предусмотрительно прикрыл за собой дверь, прежде чем осенить крестным знамением горницу и подойти к окну. - Это все еще может стать нашим, - сказал он и после короткой паузы прибавил: - Если я правильно понимаю тебя.
- Правильно, - ответил Василий. - Правильно, и даже очень. - Он медленно отошел от окна. - Галина будет с тобой?
- И Ксения тоже. Она еще не постриглась в монахини, Иван может оскорбиться.
- Почему она с этим тянет? - Василий перекрестился на икону святого Владимира. - Ей давно уже следовало бы удалиться от мирской суеты.
- Она заявляет, что не готова к монашеской жизни настолько, чтобы Господь это признал. - Анастасий в нарочитом отчаянии всплеснул руками и даже слегка заломил их. - Что я могу поделать? Она мне не дочь, я не могу принудить ее. Она говорит, что вполне довольна своим положением и будет заботиться обо мне и моих домочадцах, пока Господь не подаст ей знак.
- В каких еще знаках она нуждается? - вскипел вдруг Василий. - Ксению надлежало отправить в обитель прямо в тот день, когда схоронили ее отца.
- Но Галина была в таком горе, а монастыри переполнились беглянками, ускользнувшими от ордынцев.
Анастасий умолк, молчал и Василий, изображая сочувственную опечаленность.
Выдержав паузу, младший из братьев прокашлялся и сказал:
- Выдать бы ее замуж.
- Вот как? - хмыкнул Василий. - И за кого?
- А за любого, у кого хватит ума не ворошить былое. - Анастасий вздохнул и толкнул ногой стул. - Но она говорит, что ей вообще не надобно мужа.
- Она просто дура, - вспыхнул Василий. - Пусть идет либо замуж, либо в монахини, а нет - гони ее прочь.
Анастасий обернулся, оглядывая помещение. Заметил четыре новые иконы и машинально перекрестился на них.
- Значит, так вот и гнать?
Василий ничего не ответил. Потоптавшись на месте, он отошел от окошка, сел к грубо сколоченному столу и лишь тогда заговорил, буднично и устало:
- Мне стало известно, что двор собирают не только для чтения писем польского короля. Среди челяди иезуитов у меня есть свой человек. Он шепнул, что Ивану собираются сделать новое подношение: редкостный темный берилл. А вручит его все тот же венгр-алхимик, что уже передарил государю невесть сколько камней. - Василий нахмурился и досадливо крякнул. - Я пытался вызнать подробности, но…
В дверь постучали, и братья насторожились.
- Кто там? - крикнул Василий и встал.
- Серко, - отозвались из коридора. - С чаем, с вишневкой - таков был приказ.
Братья переглянулись.
- Войди, но тут же оставь нас, - приказал Василий.
Дверь отворилась, и рослый слуга, двигаясь с большой осторожностью, внес в помещение огромный поднос с гневно шипевшим при каждом шаге его самоваром. К мощному боку медного исполина жались четыре серебряных чарки, над которыми возвышалась грушевидной формы бутыль. Она покачнулась, когда Серко водрузил свою ношу на стол, а чарки жалобно звякнули. Слуга низко поклонился Василию, затем - не столь глубоко - Анастасию, перекрестился на иконы и вышел.
- Ты его опасаешься? - спросил Анастасий, когда шаги в коридоре затихли.
- Серко? Нет, ему ведомо, что болтливость может лишить его языка, да и потом, что он знает? - Василий взял в руки малую чарку, затем потянулся к бутыли. - Давай-ка поздравствуемся. За общее дело. - Вишневка аппетитно забулькала. - Налей себе сам, брат, и выпей со мной.
- Охотно, - сказал Анастасий, принимая бутыль. - Твоя вишневка не то что у Дмитрия - она мне больше по вкусу.
Упоминание о родном брате Василия словно бы не задело его. Он даже заставил себя улыбнуться.
- Иван ее тоже хвалит. - Князь удовлетворенно кивнул, довольный той ловкостью, с какой он ввернул в разговор имя еще одного своего брата.
Анастасий примирительно склонил голову и поднял чарку.
- За процветание нашего рода, за успех наших замыслов и во здравие государя, что должен вновь укрепить наш престол.
Василий подался через стол к Анастасию, тому пришлось наклониться. Бороды бояр - темно-коричневая и соломенно-желтая - соприкасались, пока они пили.
- Неплохая здравица, - одобрительно сказал Василий, усаживаясь. Снова наполнив свою чарку, он толкнул бутыль к Анастасию.
- Недурна, - отозвался тот, явно довольный, и, наполнив свою чарку, сказал: - За разрастание наших богатств.
Эта здравица не отличалась особенной новизной, и потому Василий оставил ее без внимания.