Старуха идет на него с распростертыми руками.
Э-ге-ге! Бабуська-то веселая… только нет, голубушка, устарела…
Старуха лезет и лезет к Философу.
Слушай, бабуся, теперь пост, а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться… Была бы ты помоложе, другое дело.
Старуха ловит Философа.
Бабуся, что ты? Ступай, ступай себе с Богом! Бабу… кто ты? Господи, помилуй мя греш… (Философ замирает. Старуха сложила ему руки и ноги, как ей удобно, пригнула ему голову, вспрыгнула на спину, и Философ поскакал черкесским бегуном.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
СКАЧКИ
Ночь на земле. Легкая дымка внизу. Лепеты, шепоты, звоны, смехи… Над сонной землей летит Философ со Старухой на спине. Старуха подгоняет Философа басом: "Цоп! Цоп! Гу! Гу!"
Звуки. Философ философ Хома Брут человечек он летит? ой, иди к нам, вон он вон он миленький, какой он скорей, скорей, спой ему. (Смех, пенье, голоса, чиханье, плеск.) Ай! гордый бегун-топотун топ топ ногой! (Зовут.) Хома-а?
Философ(мотает головой). А? А?
Звуки. А? А? А? Крапива или петрушка? Ах ты наша душка! Защекочем, защекочем! Зацелуем, зацелуем! Взыграл коник! Цок-цок-цок!..
Философ. Что это говорит отовсюду?
Старуха(басом). Отовсюду! Говорит! Говорит!
Звуки. Говорим! Говорим, ой, какой парень! Ай-яй-яй!
Философ. Что это отовсюду говорит со мной и дразнится? И зовет меня!
Звуки. Это все тебя зовет. Все тебя и зовет. Вот! Вот что увидишь, то и зовет!
Философ. Что это с землей нашей православной! Неужто вся она живая и в голосах зовущих и дразнящих?
Звуки. А вот так вот! Чтоб ты знал! А чтоб знал, такой-сякой! А то ишь какой! Поскачи-поскачи полетай-полетай, а ну-ка прыгни вот так вот вот умница вот и молодец!
Философ. Что это… Что это звенит, и поет, и плещется, и вытягивает всю мою душу! И не можно вынести этой сладости православному человеку. Страшно душе это счастье, и не можно очам человеческим зреть живое это в тумане кипящее… что это? что это со мной?
Звуки. С тобой с тобой с тобой с тобой ку-ку!
Философ. Что это, что это целует меня и почему?
Звуки. А потому, а потому! Вот! Вот! Вот! И я! И я! Не толкайтесь. И я! Я! (Детский плач.) Не плачь, не плачь, поцелуй его тоже, поцелуй… (Детский смех.) Колючий дядько? (Детский смех и лепет.) Дядько большой колючий! Вот мы его зацелуем! Вот мы его защекочем!
Философ. Господи, не дай разорваться сердцу!
Старуха(басом). Ух! Ух! (Пришпорила Философа.)
Звуки. Ах какой ах какой бояка бояка забодаем забодаем! Вот тебе! (Плеск воды, смех.)
Философ(утирает лицо). Что это балуется и плещется в очи молоком ли, брызгами…
Звуки. Умой свое личико умой свое личико! Будешь умытый, ах, какой умытый, беленький, ну погляди на него, во-он он беленький… (Детский смех и лепет.)
Философ. Господи, живое все… и балуется… и глядит… и зовет… все везде смеется и целует… Вся земля твоя. Господи! (Умильно.) Отче наш!
Старуха(басом, дико). Наш Отче! Отче!
Философ. Отче наш! Иже еси на небесех!
Старуха. На небесех! Отче еси еси! Ух!
Философ. Отче!!! Сбивает меня проклятая ведьма и путает мои слова к Тебе! Не дай, не дай ей слова!
Звуки. Ах, какой! Ах, какой! Ишь, какой! Ему дай, а ей не дай! Дай! Дай! Дай!
Философ. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…
Старуха. Будет! Да! Твое! святится! да! на! небесах! если ниже! наш! отче! Наш! Наш!
Философ. Ну ладно же, проклятая ведьма! (Твердо, кричит.) Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением!
Философ осеняет себя крестом, и Ведьма сваливается с него, глухо охнув. В тот же миг Философ ловко вскакивает ей на спину.
Звуки. Вскочил, вскочил, горит весь, пылает как страшно, как страшен силач ужасен огнищем пыхает такую нежную такой страшный ай ай ай… Он спалит спалит нежную… Раскалился силач, жаром жжет, жуть, жить…
Философ(скачет на Старухе, колотит ее палкой). Ага, проклятая ведьма! Поскачи, поскачи! Повози лихого козака!
Старуха. Ох мне! Ох мне! Ох мне!
Философ. Веселей, бабуля! Давай, давай, неси козака! гулять козак желает, кровь взыграла в жилах, ну, живей, мой коник, чтоб ветер в ушах свистел! (Бьет ее.)
Старуха(скачет). Ох мне! Ох мне! Ух! Ух! Чух! Чух! Чух! Крыда! Эхан! Сноха! Сгинь! Сгинь! Сгинь-сгинь!
Философ. Не слышу твоих черных слов, ведьма! Гуляй, гуляй, мой конь!
Старуха. Гулла-Гилла, сгинь! сгинь! Гилла-Магал, сгинь-сгинь! (Голос нежнеет, пока не станет совсем девичьим, страдающим.) Сгинь, сгинь, сги… сги… Ох, как же больно, больно мне. Ох, не могу больше! (Оба валятся на землю, раскатились. Философ отползает подальше. Панночка тянет к нему руки с мольбой.) Больно ведь, больно!
Философ(дрожит). Больно… больно…
Панночка. Ах, загнал… загнал… не жалко ему, не жалко.
Философ. Загнал… загнал…
Панночка. Загнал… попить… пить… пить мне… загнал… пожег всю… всю меня… больно… изжег… попить… хоть капельку… загнал… боль…
Философ(хватается за горло). Загнал… Попить… (Убегает.)
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
ЛЮДИ ДНЕМ
Двор сотникова дома. Вбегает Философ. Жадно пьет, так долго пьет, что странно становится, куда это в него столько в одного? Напившись, обливает голову, весь облился, отряхивается, летят брызги.
Философ. Боже ж мой… боже ж мой… может ведь такая дрянная напасть рухнуть на человека. И ведь рухнет же, и не как-нибудь, а прямехонько на загривок, и вцепится лютой хваткой, и еще так ловко усядется, и пошел скакать человек: будто бешеный конь, только что не ржет. (Ощупывает шею.) Нет, не можно человеку терпеть такое нападение на свою природу и исполнять скачки на потеху всему миру… Что останется от козака, если шея у него гудит, будто он вол подъяремный пропахал поле, а душа и того хуже… лепечет, и плачет, и смеется безо всякой разумной причины, и сладость, и тошнота в ней намешались, и вот-вот лопнет козацкое сердце… Однако ж пора и улепетывать с этих мест, коли тут такие чудеса водятся. (Хочет уйти.)
Входит Хвеська.
Хвеська. Ах, пан Философ! А вы уже проснулись!
Философ. А? Кто тут? Чего тебе?
Хвеська(хихикает). А я удивляюсь, что вы проснулись уже. Я думала, вы будете до полудня валяться.
Философ(залюбовался Хвеськой). Знайте же, многоуважаемая Хвеська, что не то что сон, а даже самая легкая дрема не коснулась очей моих.
Хвеська. Это видно, что вы с Киева, пан Философ. У нас по ночам спят люди и глядят честные сытые сны.
Философ. Ах, стоит ли говорить о такой никчемности, несравненная Хвеська! Есть кое-что и поважнее снов! И если человек не спит, то у него к тому может оказаться причина.
Хвеська(вглядывается). Что-то у вас вид помызганный, пан Философ. Лицо у вас маленько помялось.
Философ. С чего бы это могло так сделаться?
Хвеська. А я думаю, может, к вам соняшница пристала или болячка?
Философ(значительно). Болячка высшего порядка, о несравненная Хвеська.
Хвеська. Надо вам траву попить или примочку сделать. Примочка оттянет всю вашу болячку, пан Философ.
Философ. Не надо примочку! А вот отгадайте-ка лучше, ослепительная Хвеська, отчего это колотится мое сердце? (Приобнял Хвеську.)
Хвеська. Ай, пан Философ, какой вы быстрый!
Входит Спирид.
Философ. А-а, брат Спирид!
Спирид. Здорово, Философ! Ты слыхал новость?
Хвеська. С самого утра у него новость. Поспал-проснулся и уже успел-таки изловить где-то новость!
Спирид. А тебе сказано было на кухне находиться!
Хвеська. Это кто же мне указал, где находиться!
Философ. Ну скажи свою новость, Спирид. Ручаюсь, что глупость какая-нибудь, дрянь такая, что и слушать не стоит.
Спирид. Мы, конечно, в бурсе не учились и по писаному не больно разумеем, а только наша новость такая, что нынешней ночью, когда ты, пан Философ, мирно спал на лавке и выдавал своим носом рулады, из панского хлева сбежали две свиньи.
Хвеська. Ой!
Философ. М-да. А вот интересно, чего бы это им взбрело взять да и удрать посреди ночи из теплого хлева?
Хвеська. Ты откуда знаешь? Так и сбежали? Раньше всех узнал! Они что, проститься к тебе зашли?
Спирид. Да, Философ, никто не знает, по какой причине они это сделали, и что за бегство такое придумали, но только так оно и есть. (Хвеське.) А сказал мне это пастух Микола, а Миколе сказал самолично скотник Потрусь.
Хвеська. Ну и заработает же Петрусь кожаных канчуков!
Философ. М-да. Кожаные канчуки, да еще в большом количестве, это вещь нестерпимая.
Спирид. Ты не знаешь пана сотника. Философ. Не станет он за каких-то бездумных свиней махать кожаными канчуками.
Хвеська. Пан сотник не станет?! Это ты не станешь. Потому что это не твои свиньи, вот поэтому и не станешь. А пан сотник станет! Две бездумные свиньи! Посмотрите на него! Две бездумные! Ты знай, пан Философ, что наши свиньи самые толстые. И толще их нигде нету. Это тебе каждый скажет. Пойди спроси у любого тут, кто не знает наших свиней. На любой ярмарке народ сбегается смотреть на наших свиней. У нас свиньи тяжелые, пан Философ, серьезные, наши свиньи, пан Философ, это не плюнуть и растереть!
Спирид(задумчиво). Это сколько же баба может говорить? Бабы говорят длинно.
Философ. Это да. А вот у нас в бурсе есть богослов Копыта. И вот когда, к примеру, другой, тоже богослов Халява, поспорит с Копытой, кто из них больше съест трехкопейных булок, то спор у них выходит знатный, потому что оба богослова могут съесть такое число булок, что и сказать неудобно. К тому же Копыта обладает басом соразмерным, и если уж возьмет в нижней октаве "до", то будет гудеть его до тех пор, пока не собьет все пение и не заработает себе сотню, а то и две кожаных канчуков.
Спирид. Много разных явлений водится на свете, Философ Хома.
Философ. Много, друг Спирид.
Входит Дорош.
Дорош. Здорово, ребята! Есть новость! Все смеются.
Спирид. Дорош, ты бы еще до обедни поспал, а потом бы пришел со своей новостью!
Хвеська. Ну где уж ему! Спасибо, принес нам свою новость, поспешил!
Спирид. Нет, пускай Дорош пойдет и еще поспит немного, а потом уж мы послушаем его большую новость!
Дорош. Я не знаю, когда вы успели узнать, потому что пастух Микола мне сказал только что…
Спирид. А ему сказал скотник Петрусь? Ха-ха-ха, ребята, хорошая новость у Дороша.
Дорош. Да. Ему сказал скотник Петрусь, что две свиньи…
Все смеются.
Хвеська. Дорош, тебе надо в дозоре стоять! То-то быстро все углядишь.
Дорош. Две самые толстые свиньи прибежали домой, как ни в чем не бывало, будто бы ночью они никуда не убегали.
Спирид(сплюнув). Эти свиньи… бездумные твари, такими их создал Господь, и ничего тут нового не скажешь!
Дорош. И еще одно обстоятельство чудесного свойства. У тех глупых свиней оказались прокушенные горла. Но раз они такие толстые, то самая-то кровь вылиться из них не смогла, потому что сало заткнуло прокусы, и эти свиньи очень даже здоровые. Я вот что думаю, ребята: когда эти глупые свиньи выбежали в поле, то их учуяли молодые волченята и задумали съесть. Но раз они еще молодые щенки, а не волки, то и зубов ихних только-только хватило, чтоб прокусить нашим свиньям горла, а дальше уж силенок у них не осталось, потому что наши свиньи самые толстые, а эти две, что бегали ночью из дома, есть самые толстые свиньи на всем хуторе!
Спирид. Я так думаю, ребята, что нам не дано знать, зачем эти свиньи убежали из дома, но только другие наши свиньи, не такой солидной толщины, не решились бы убегать на волю из теплого хлева.
Философ. А у нас в бурсе за бега дают тысячу кожаных канчуков! Не каждый может выдержать тысячу кожаных канчуков! Но если кому втемяшится воля, то удержать того человека уже не можно, хоть посули ему и две тысячи кожаных канчуков.
Спирид. Я не знаю. Философ, тонкостей этого дела, только кто же задаст свинье тысячу кожаных канчуков?
Дорош. Хорошо вы говорите, ребята! Тысячу кожаных канчуков задать свинье не можно!
Спирид. Опять же, я не знаю тонкостей всех твоих мыслей. Философ, но посуди сам, ежели задать свинье тысячу кожаных канчуков, то какой с нее после этого выйдет окорок?
Дорош. Или же колбасы с чесноком?
Спирид. Это уже будут не колбасы с чесноком, а тьфу, срам, неприлично и сказать, что такое! Лучше пойти и удавиться, чем есть такие колбасы!
Дорош. Да, ни один человек не станет есть колбас, которых до того наказали кожаными канчуками. Разве что не примет до этого полведра горилки.
Философ. Что ж, полведра горилки… это вещь вполне соразмерная.
Спирид. Нет, скажи, Философ, станешь ли ты есть такую битую колбасу? Или же у вас в Киеве теперь едят такую колбасу?
Дорош. Я бы не стал ни за что!
Философ. А что ж, тут есть об чем подумать, ребята.
Хвеська. Ишь вы, какие Панове объявились! Это так вот взять и осрамить ни за что ни про что двух самых видных панских свиней? Это кто же не будет колбас от них есть? Ты, Дорош? Да ты первый слопаешь вот такую колбасу и усом не моргнешь при этом. А ты, Спирид, ты не станешь? Знаю я, как ты не станешь. То ли я не знаю ваших знаменитых аппетитов? Эдак про всякого можно сказать, что он негодный, и его надо поскорее на улицу выкинуть! Двух самых толстых панских свиней!
Дорош. Я не стану. Пускай их теперь режут, не стану! Ни за что!
Спирид. Лучше сразу пойти и наложить на себя руки, чем есть эти колбасы, прости Господи!
Входит Явтух.
Явтух. Есть новость.
Дорош. Явтух, не надо нам твою новость! Мы не станем есть тех колбас.
Спирид. Мы так решили, Явтух. Пускай это будут самые жирные колбасы, потому что, как ни крути, а свиньи-то были неплохие, довольно-таки крупные были свиньи, но мы решили не есть тех колбас, и Философ из Киева тоже не будет есть с нами. Мы лучше похлебаем кашки с беззубым старьем, а колбас тех есть мы не станем.
Дорош. Нет, не станем.
Хвеська. И не слушай их, Явтух! Раз уж свиней закололи, то и колбасы они есть станут! И куда это они денутся теперь? Что ж теперь, мясо выбрасывать, раз им взбрело кураж наводить и характер свой выявлять? А сами уже уставили свои носы… когда же колбасами запахнет?
Философ. А что, скоро ли наготовят эти колбасы, друг Явтух?
Явтух. Не знаю я, что за колбасы вам тут втемяшились, а новость моя вот вам, ребята… Панночка померла.
Хвеська. Ой, лишечко!
Пауза.
Явтух. И померла она необъяснимым образом: вернулась сегодня на рассвете вся избитая и, еле дотащившись до своей светлицы, упала, цепляясь за все растрепанною косою, а когда пан сотник прибежал и поднял ее на свои отцовы руки, то увидали, что рот у Панночки был весь намазан кровью и она беспрестанно просила пить, но когда давали ей воду, то отталкивала воду и плакала. С тем и померла.
Философ. Ну, до свиданья, ребята-товарищи! Я пошел!
Явтух. Э, погоди, пан Философ, ты еще не отведал наших колбас. Потому как поминальные колбасы все же будут, как вы тут и говорили.
Философ. Вот какое дело, друг Явтух. Вспомнил я, что осталось в Киеве одно очень важное дело, и такое хитрое, что требует неотложного моего присутствия.
Явтух. Нет, пан Философ, не прощай пока. А скажи-ка лучше, где и при каких обстоятельствах ты познакомился с нашей Панночкой?
Философ. Не знакомился, ей-богу, не знакомился. Еще никакого дела с панночками не имел, сколько ни живу на свете. Цур им, чтобы не сказать непристойного.
Явтух. Этого теперь не узнать, только назначено тебе, пан Философ Хома Брут, три ночи читать молитвы.
Философ. Я не буду.
Явтух. Самолично от Панночки поступило такое предсмертное желание, а пан сотник все выполнит ради своей любимой дочки.
Философ. Тут дьякон нужен, ребята, или в крайнем случае дьяк, они народ толковый и знают, как все это уже делается, а я… Да у меня и голос не такой, и сам я черт знает что. Никакого виду с меня нету.
Явтух(оглядывает Философа). Это так. А вот мы тебя приоденем. Ребята, снимай, что есть лучшего.
Козаки молча складывают к ногам Философа кто свитку, кто шапку, кто пояс.
Философ. Дорош! Дорош! Зачем же ты свитку свою кидаешь! Ведь так мы с тобой сошлись было! А тебе не жалко… свитки?