А эльфы изысканно танцуют, поэтому они судят очень сурово. Потом, когда они прикажут, будут снежные танцы, и она должна танцевать так, чтобы ни одна снежинка не упала на землю.
Энн размышляла. Она спросила очень медленно:
- Если она совершит ошибку и уронит снежинку на землю, как ее накажут?
- Тс-с-с! Об этом нельзя даже говорить, - прошептала Ангелика. - Эльфы карают за ошибки такими изгорбными овечками. Бедная, грустная Принцесса Тюльпанов.
- Почему она грустит, Ангелика?
- В стране тюльпанов ее сон оберегают храбрые ангелы с копьями, утыканными шипами роз. Если они коснутся вас этими копьями, вы умрете. Навсегда.
- Они оберегают принцессу. Превосходно. Это замечательно, когда кто-то тебя оберегает. Они защищают ее от эльфов?
- Нет. От того, что страшнее.
- Что же это?
- Страшнее.
- Мама принцессы знает, что это такое? - спросила Энн, однако дитя лишь вздохнуло и спросило в ответ:
- Вы толстая?
- Полагаю, что да. Наверное, я кажусь тебе огромной. Я тебя пугаю?
- Вы смешная! Дамы не могут пугать.
- Какой мудрый ребенок. Где ты об этом узнала?
- Это все знают. Такими нас создал Господь.
- Тогда что же тебя пугает? Что это - страшнее эльфов?
- Теперь вы расскажите мне сказку. Пожалуйста.
- Хорошо же. Держи принцессу крепче и слушай. Однажды жила-была королева, самая красивая, прекраснейшая издам. Но она ужасно мучилась, потому что ее король не был добр. А их дочь, принцесса, любила мамочку-королеву всем сердцем и не желала, чтобы мамочка страдала еще больше, потому принцесса никогда не рассказывала мамочке о том, что она тоже страдает от жестокости. Но кому-то принцесса должна была обо всем рассказать, потому она обратилась к королевскому советнику. Видишь ли, королева доверяла одному человеку…
- Я знаю! Я его знаю!
- Его? Кого ты имеешь в виду?
- Хрустальная Королева доверяет только Господину Огней, а Королева Сладостей глядит с глубоким одобрением на Милорда Лакрицу, а Дама Деревьев навсегда вверила себя доброму слуге, Рыцарю Вод. Такой мужчина имеется у каждой королевы.
- Понятно. Интересно, ты упомянула лакрицу - и смотри, что я тебе принесла. Вкусно? Так вот, дорогая моя девочка, эта королева доверила защищать себя и возлюбленную маленькую принцессу премудрому волшебнику.
Принцесса знала, что должна все рассказывать волшебнику, тогда волшебник ее защитит. Как ты полагаешь, что произошло далее? Можешь закончить мою сказку.
Однако рот девочки был занят сладостями, и она едва ли могла его закрыть, ибо в спешке проталкивала сквозь губы пригоршню лакрицы. Энн ждала, страшась близящейся истины. Наконец ребенок драматично сглотнул. Энн вытерла девочке губки и стала слушать ушами, глазами и сердцем. Девочка спросила:
- Вы едите спаржу?
- Ем. Обожаю спаржу. С подливой.
- П-п-п-п-п-пппппп, - она яростно запнулась, покраснела, ее глаза повело вверх и вправо, личико обезобразилось, выдавливая неподдающееся слово, - п-ПА ПОЧКА!!! говорит, что она полезна для почек.
- Видимо, так.
Девочка зевнула. Ее глаза закрылись, затем вдруг распахнулись.
- Кто там в нашем потолке? Вы сказали, что в нашем потолке висит мужчина. Я слышала вас в парке.
Энн подалась к кромке Ангеликиной кровати и сказала мягко:
- Сейчас ты уснешь, и мы с твоей мамой позаботимся о твоей безопасности. А утром ты пробудишься и расскажешь нам только о самых светлых снах.
- Куда ушел мой папочка?
Ее веки почти сомкнулись.
- Он возвратится завтра, и ты не скажешь ему о том, что я приходила сидеть с тобой, верно?
- Приношу клятву, - прошептала она. Энн возложила большую ладонь Ангелике на голову, мягко провела ею по лицу девочки, и та уснула.
В этом голубом кресле Констанс проводила ночи, охраняя ребенка, перебирая девочкины слова, что были не яснее возгласов оракула или мертвеца. Но сегодня ночью они наполнились смыслом. Ощущение сокрытого, звеньев, кои соединялись, образуя несокрушимую цепь, редко бывало столь сильным, и Энн казалось, что еще чуть-чуть, и она ухватится за ее мерцающий кончик.
Она оставила спящую девочку, однако не присоединилась к хозяйке, взойдя вместо этого на верхний этаж и обследовав апартамент дамы и джентльмена. В окна стучался дождь; он сдерживал себя, пока Энн и Констанс не добрались из театра до дома, но затем небеса разверзлись с убийственной мощью. Стекла стрекотали, свет ахал, Энн осматривала комнату, где итальянец спал, брился и отравлял окрестности. Следы его влияния обнаруживались повсюду: во втором, меньшем шкафу пахло табаком, на столике покоились кисти, серебряная чаша, бритва. Энн изучила последний экспонат, памятный дар чужедальней войны, с рукоятью гладкого серого камня, на коей были вырезаны иноземные слова и символы. Одна из стен гардеробной супруга была подернута завесой, вышивкой с единорогом: рыдающая дева сидела в кресле, единорог возложил голову ей на колени, дева просеивала пальцами со множеством колец белые локоны его гривы, а из леска выползал охотник с искривленным клинком в правой руке и серебряной чашей - в другой.
Энн откинула портьеру, коя огораживала ложе, утопила руки в подушках и покрывале. Мой сон невыносим, твердило тело Констанс в один и тот же час всякую ночь.
Только не ступай по нам, твердили скрипучие ступени.
Но я должна заботиться о ребенке, молила Констанс.
Не открывай меня, говорила дверь детской. Какой же матерью я буду, если послушаюсь?
Энн сошла к пиршеству, и перед ней разостлалось сияние: радушие этого дома в точности отвечало ее надеждам, даже превзошло их, однако теперь ее охватило замешательство. Ее принимали незаслуженно. Не в силах предаться праздности, она не понимала, что говорить и куда поместить себя среди подобного довольства, среди высокопробнейших яств, кои Констанс посчитала ее вседневной пищей.
Казалось, что Констанс не ощущает этой ночью опасности и не ждет нападения. Взамен она явила новую сторону себя, преподнося Энн своеобычный дар. Констанс не притворялась хозяйкой, не освободилась от пут кошмара. Она была попросту счастлива.
- В вашем обществе меня охватывает странное чувство, - поведала она, едва они уселись. - Стоит мне хотя бы на мгновение подумать о том, что происходит в моем доме, о том, с чем я, по всей вероятности, столкнусь этой самой ночью, покончив с прекрасными кушаньями, я понимаю, что должна повредиться рассудком. Однако же, лишь узрев рядом вас, я обретаю способность к противостоянию.
- В вашей ситуации женщины часто ощущают то же самое.
- Нет. Я разумею сказать много больше. То же самое - и более того. Прошу вас, не допускайте мысли, будто я изрекаю ныне банальности. С вами говорит вовсе не одна из множества "страдалиц", кои алчут вашего совета.
- Я совсем не имела в виду упрекнуть вас в… изречении банальностей.
Констанс подала Норе знак приступать: величавая дама, коя с вольготностью распоряжается собственным домом.
- "Женщины в моей ситуации". Иными словами, мы - неизменно женщины? И вы никогда не помогали мужчине?
- Никогда.
- Им незнакомы наваждения?
- Я знаю точно, что знакомы. Я читала слова на важденных мужчин, внимала их последним истерзанным мыслям и признаниям. Мужчины, однако, не искали помощи сами. Я не утверждаю, что способна понять их, дорогуша. Разве что мертвых.
Констанс размышляла, пробуя слова на вкус и отвергая. Энн готова была прождать хоть вечность, лишь бы та сформулировала свои мысли, столь сильно ощущала она возрастающее давление очередного подступающего звена.
- Как вы полагаете, обретается ли спокойствие в обществе другого или же только в себе? - вопросила ее подруга, положив конец долгому молчанию.
- Вы просите слишком многого, если надеетесь обрести спокойствие, в то время как дом ваш обуреваем подобным катаклизмом.
- Однако именно это я и подразумеваю! Я спокойна, невзирая ни на что. Спокойна в этот самый миг.
Именно это я желала вам поведать.
Она говорила весьма непохоже на мужчин, подбирала слова, весьма отличные от тех, кои мужчина желал бы услышать. Если бы Энн однажды обзавелась дочерью, ныне та вполне могла прийтись Констанс ровесницей.
- Спокойствие и бракосочетание преподносятся девушкам как нечто равноценное, однако их редко встретишь в обществе друг друга, - отвечала Энн… - Мне, само собой, довелось некогда побывать замужем. Он оказался немногим менее мужчиной, нежели от него можно было ожидать. Вскорости после того, как он привез меня в свой дом, мне было сказано, что у меня не будет даже служанки наподобие преданной вам Норы, а чуть погодя из рук моего супруга выскользнул и его скромный особняк. Та же судьба постигла скромные драгоценности, коими я обладала до свадьбы. Не успела я оглянуться, как сама жизнь оказалась чересчур тяжела для его слабых рук, и вот так, мой дорогой друг, я в ваши годы стала вдовой.
- Должна признаться, подобный исход страшит меня более всего.
- Вдовство? В самом деле? Хмф. Дорогуша, вам следует научиться ранжировать страхи по истинному их значению - таково одно из упражнений здравого ума. Я наблюдала явления куда ужаснее, нежели легкий, легкий приступ безмужества. Что до меня, я ощутила себя в ка кой-то степени освобожденной. Наследство мне причиталось, разумеется, скромное. Каково будет ваше, вы знаете? Нет? Мое было скромным, но мне и в голову не пришло расстроиться, ибо когда осталось в прошлом его расточительство (кое слегка обвораживало, когда имело целью мою персону), финансы мои более чем укрепились. Куда утонченнее были удовольствие вновь заботиться о себе, свобода быть самой собой. Требования к роли, что я играла - любящей жены, - обременяли меня несказанно. Я и вправду страшно себялюбива.
- Меня вы в подобном не убедите. Вы будто средневековая святая, коя опять и опять встает на скорбный путь, дабы охранить слабые души.
- Я тружусь не покладая рук, ибо труд вознаграждает меня радостью. Я сама себе охранитель.
- Я тоже трудилась. Тяжелая работа меня не пугает. Иное дело - одиночество.
- Одиночеству вы предпочтете общество, кое находите в этом доме?
- Я желала бы иного разрешения, однако его, разумеется, не найти, не так ли? И потому я столь рада спокойствию, обретенному во временном, избранном обществе.
Констанс потянулась через стол и ладонью накрыла запястье Энн.
Нора поднесла портвейн из погреба мистера Бартона, и Констанс вновь потребовала от Энн согласиться, что вину за наваждение следует возложить на супруга.
Энн опять вступилась за него, ощущая, однако, что в этой схватке она слабеет. Возобновление обвинений встревожило Энн пуще прежнего: в продолжение беседы и сейчас, и ранее Констанс будто ходила вокруг истины, приближалась к огню не ближе, чем позволяла ее храбрость.
- Он намерен сотворить из нее, понимаете ли, - сказала она, - мальчика, подобного ему самому "исследователя". И взять в жены… он сделает ее своей женой. Вместо меня.
Они сидели перед камином, пригубливая портвейн и раскуривая сигару Джозефа Бартона, одну на двоих.
- Вас никогда не удивляло, дорогуша, отчего нам назначено двигаться плавно? За свою жизнь вы наверняка слышали о том не раз. "Женщинам подобает плавная походка". Все просто. Если мы движемся плавно, значит, у нас нет ног. И если мы лишены ног, мужчин не станет истязать мысль о наших ногах. Но здесь, только среди своих, мы можем вернуть себе свои ноги.
Энн задрала юбки, открывая огню Констанс и смеху Констанс стволы гигантских деревьев, обернутые белым хлопком и заключенные внизу в кожу, и Констанс последовала ее примеру.
- Везде, где женщины свободны от мужчин, - сказала Энн, - они живут с ногами.
Энн покинула подругу подле спящего ребенка и отправилась в одинокое странствие по дому, на свой лад очищая его от Бёрнэмов. Наверху она откинула задвижку и возлегла на ложе Констанс и Джозефа. Каждую ночь Констанс пробуждалась здесь вопреки себе. Каждое прикосновение ее мужа передавалось их дочери. Душа Констанс Бартон боролась с самой собой: нечто принуждало женщину пробудиться, даже когда нечто иное пыталось испугом вновь уложить ее спать. Энн жестоко ошиблась; ее неправота делалась явственнее с каждой уходящей секундой, проведенной под потолком, в коем она вообразила труп порочного супруга. Энн желала, дабы воображенное обратилось в явь: лучше бы призрачный мир преступил привычные ему законы и угрожал ребенку насилием.
Жена узрела манифестацию, поскольку не в силах была выдержать правду. Сущая очевидность настоящего преступления извратилась, оно преобразовалось в призрачное, ибо человеческая действительность была невыразима, непредставимее даже мира духов. Энн доводилось видеть естественное искажение души и ранее. Мучительно травимый, подвергшийся нападению разум уединяется в себе и творит иносказания, кои в свой черед овеществляются. Констанс узрела голубых бесов, дабы воспрепятствовать самой себе увидеть мужа, что покинул комнату ее дочери с туфлями в руке, прикрыл за собой дверь, взошел, ступая неслышно, на супружеское ложе. Констанс находила смысл в треснувших тарелках (возможно даже, они треснули по ее вине, чего она не заметила), но не отваживалась войти в детскую по его следам и увидеть, как ее дочь под мутным зеркальным стеклом с обитыми краями сует ручки в ротик, дабы не закричать. Разум создал привидение, ибо духа Констанс по меньшей мере чаяла изгнать - и могла найти постороннего, кой ей и поверит и поможет. Энн с нею, пока с нею манифестация. Ни закон, ни общество не давали ей иного прибежища от зла, коим являлся ее супруг.
Всего день назад излагая переработанную историю Бёрнэмов, Энн точно в воду глядела. Припадки, порочный отец, взявший на душу невыразимый грех, за каковой расплачивался ребенок четырех лет от ролу: наскоро придуманные подробности таили в себе послание, кое она получила как медиум, даже не заметив, ибо полагала всего лишь, что ловко обрабатывает беспокойную клиентку. По временам тот свет жаждал восстановления справедливости и на сей раз вещал посредством Энн, о чем она не догадывалась.
Покоясь теперь на оскверненном супружеском ложе, она готова была измолотить кулаками воздух или разреветься подобно Констанс, ибо, получив знание, лишена была способности говорить и действовать. Она внимала несовместным требованиям жалости: открыть Констанс глаза, дать ей узреть под своей крышей зло либо утешить ее, дабы она и впредь жила, отводя взгляд, посреди дьявольской неизбежности, и страдала, ибо ничто, даже похоть, не длится вечно? Посоветовать ей бежать с девочкой в бедность и забвение? Или же ничего не предпринимать, усмирять ее снотворным, питать ее исцеление, отвлекать сеансами, снабжать легионами призраков, коих она изгонит и оборет в воображении, воображением же гоня от себя истинный ужас? Но что толку, если супруг вознамерился умертвить ее диковинной, улыбчивой смертью через рождение?
Констанс пыталась воззвать к Энн в первую же их встречу, так много дней назад, целую жизнь назад: "Слишком отвратительно прощать. Мне следует замолкнуть, отвести глаза, померкнуть до полной слепоты. Мне едва не следует предпочесть все это - или же смерть".
Констанс Бартон вознеслась до богатства; до театральных лож и восхитительных яств, и ныне всякая хранившая ее силуэт подушка служила клеем, что стреноживал трепыхавшееся насекомое. Бессердечно поздно ей сообщили о цене, кою она станет платить, и платить, и платить за липкий уют. Прими Констанс решение пожаловаться на поведение хозяина - и ее могут отправить обратно в суровый мир. Пара духов, коих дама наблюдала, - духов, обязанных свойствами явно человеческим побуждениям, - были данью ее твердому характеру.
Внизу терзаемая страхом и болью девочка плакала в одиночестве, укрепляясь в мысли, что таков естественный порядок вещей, или во всем виновата она сама, что таковы пути взрослых, кои точно знают, как ее использовать. Разумеется, Энн не впервые сталкивалась с подобным. Лондон был одержим этой болезнью, этим заговором, соучастники коего таились и смеялись в домах любого рода, однако никогда еще несчастное дитя, подобное неоперившейся ангелице, не очаровывало Энн во мгновение ока.
Она повертела навесные замки на буфетах мистера Бартона, обследовала конторку и встроенные шкафы в погребе, запертые на щеколды, не понимая, что именно ищет, но понадеявшись, вероятно, наткнуться на некое озарение, на рычаг, что выведет ее подругу и ребенка из-под удара. На содействие полиции рассчитывать не приходится. Констебль поумнее обычного согласится зайти, переговорит, покивает понимающе на отпирательства позабавленного или оскорбившегося джентльмена - и оставит униженного злодея наедине с женой и ребенком, коим отныне будет грозить опасность мрачнее прежнего.
Закон их судьбами не интересовался. Равно не станет вытравлять поразившую дом заразу какой-нибудь Добрый врач.
Энн понаблюдала за Констанс в голубом кресле, уступавшей сну только с яростнейшим сопротивлением; голова дамы колебалась вверх-вниз.
- Пойдемте, вас ожидает ваша спальня, она полностью очищена, - сказала Энн, кою тошнило от собственной игры. Она повела подругу, что более дремала, нежели пробудилась, в приличествующую ей комнату.
- Я должна помогать вам, - бормотала Констанс. - Я должна быть рядом с вами.
Однако Энн возвела ее на ложе и единым прикосновением уложила спать с той же легкостью, что и девочку внизу.
Этой ночью она даст им хотя бы запоздалое утешение. Констанс побывала в театре, насладилась прогулкой и беседой, с легкостью говорила о том, что у нее на душе. Она ела и пила вволю, тщательно отомстив за себя портером мужа. Энн наделила ее боевым комплектом спирита, предложив ощущение деятельности и благоус пешности. Сейчас Констанс спала на своем ложе, невредима, пусть и на одну только ночь. Спустя два-три часа Энн пробудит ее рассказом о том, как манифестация была отражена и уязвлена, докажет в конце концов, что Констанс и способна победить, и невиновна. Нет, этого недостаточно. Ее трудов совершенно недостаточно. Обладай Энн неограниченным запасом времени, можно было бы выучить Констанс, как преобразить этого борона, выскоблить искушения, возвести препятствия, перенаправить его неистовства и влечения, спрятать ребенка за церемониями и общественными повинностями. Однако на деле время могло вот-вот истечь - а Энн вручила доверчивой душе коробочку с базиликом.