Это было похоже и непохоже на татуировку с плаката за шкафом. Змея, захлестнувшая грудь, спину, бедра и ноги мастера, была, пожалуй, побольше и сложнее нарисована. Рисунок захватывал все тело, не касаясь лишь рук и шеи. Взгляд без труда угадывал направление извивов – вокруг поясницы, один виток по диагонали через живот, под левым соском и дальше под рукой – на лопатки. А оттуда – на правое плечо – чтобы свеситься тяжелой переливающейся чешуей на грудь и, вывернув узкую шею, устроить аккуратную голову поперек ключиц – под самым подбородком.
Пристально глядя в зеркало, мастер начал поглаживать черно-зеленое тулово с желтыми, красными, черными, серыми иероглифами. Поводил плечами, как бы справляясь с тяжестью прильнувшего к нему тела, и рисунок оживал, чешуя шевелилась.
В какой-то момент, как всегда упущенный им, сочность и яркость татуировки уже перестала лишь казаться рельефной. Змея стала выпуклой, и он касался пальцами гладкой чешуи, чувствуя, как пульсирует живое под кожей – уже не его кожей.
Рисунок набухал, как гигантская выпирающая вена. Пять минут понадобилось для того, чтобы татуировка стала округлой, почти отдельной мышечной массой другого создания. Почти, но не совсем отдельной. Казалось, человек и змея срослись телами – теплым человеческим и прохладным змеиным. В зеркале было видно, как от тяжести змеи натягивается кожа на груди, и расправляются плечи в попытке переместить центр тяжести.
Змея шевельнулась. Человек охнул и подхватил руками провисающие кольца.
– Ты стала еще больше, – сказал он зеркалу, обращаясь к сверканию темных глаз в тени подбородка, – мне тяжело так.
По кольцам пробежала волна. Мастер запрокинул голову и застонал. Вместе с болью в стоне прозвучало наслаждение. Он нащупал левой рукой продолговатую голову на ключице и стал медленно, по миллиметру, оттягивать ее, отрывая от груди, как бинт, присохший к ране.
По телу змеи пробегали судорожные волны, она как бы помогала человеку, раскачивая свою плоть. И чем больнее становилось мастеру, тем ярче разгорались глаза змеи – блеском темного янтаря.
И вот, со звуком отдираемого пластыря, голова и часть шеи освободилась. Мужчина бережно подхватил ее, продолжая другой рукой потихоньку оттягивать змею. На тех местах, где создание отделилось, осталась полоса из мельчайших капелек крови.
Дальше пошло легче, самая широкая и толстая часть тулова отходила под собственной тяжестью плавно, чуть потрескивая. Освобожденные кольца не падали на пол, а тут же начинали беспрерывное струение, сдвигаясь в стороны, создавая новые изгибы – все более просторные. И, наконец, когда освободился хвост, обвивавший правую ногу, змея задвигалась вся, стремительно меняя свое положение на человеке.
И только узкая голова спокойно лежала в ладони, глядя темными, продолговатыми, не змеиными глазами.
Мастер смотрел на змею, не отрываясь, и по лицу его бежали тени наслаждения, когда извивы струились по неповрежденной коже, страдания, когда серо-желтое брюхо терлось об израненную поверхность.
– Ты пришла…, – покачивая ладонь, он легонько погладил пальцами другой руки плоскую голову.
– Я прихожу всегда. Ты не рад? – ей, конечно, необязательно было открывать пасть.
– Конечно, рад, ты же знаешь. Но я работаю… Думал, придешь завтра. И надолго. Превратишься…
Аккуратная голова змеи поднялась над ладонью, приблизилась, а потом нырнула на плечо, чтобы, проскользив по шее, устроиться у левого уха мастера и там замереть. Он прикрыл глаза и застыл, впитывая прикосновения.
– В этом ты весь, – донесся шепот. "Вессссь" – поймало ухо мастера….
– Ты уже выбрал свои важные вещи…. (вещщщщи)… И мы оба это знаем. Мы с тобой… (ссссс тобой)….
– Да, я знаю. Все давно решено. Но иногда сомневаюсь….
Он замолчал. Змея молчала тоже.
– А ты? Ты никогда не сомневаешься, так?
– Мне сомневаться? Я не умею, ты знаешь (знаешшь). А ты… Твой выбор сделан… (ссссделан)…. – маленькая голова скользнула по шее, по плечу и двинулась, обвивая руку, гипнотизируя человека струящимся перемещением рисунка. Улеглась в ладонь, и человек чуть согнул пальцы, как бы защищая узкую голову, позволяя ей улечься поудобнее.
– Да, но… Ведь можно сомневаться и потом. Правильно ли сделан выбор? А вдруг я уже не хочу? Вдруг хочу другого?
– А ты хочешь? Если хочешь… (хочешшшь)… откажись сегодня и все прекратится.
Человек прикрыл глаза и задумался, покачивая на ладони змеиную голову.
– Я обещал…. – интонация получилась слегка вопросительной, будто он хотел, чтобы его подтолкнули. Туда или сюда.
– Я мог бы сделать эту последнюю работу и потом все бросить…
– Мог бы? – кольца замедлили движение, – не лги себе… (сссебе)… Бросишь? (сссс… шшш…) Ты уже думаешь, что он захочет на себе увидеть, так?
– Да, – мастер покорно кивнул. Вздохнул. И повторил окрепшим голосом, – да! Я уже думаю, прикидываю.
– Предвкушаешь…
– Да. Ты права. Я сделал свой выбор. А этот парень сегодня? Он тоже выбрал? Как я? Ты видела, он сам нашел Ноа!
– Не как ты. Другой мастер. Он не ужален совершенством. Пока нет. И он еще спит (с-спит).
– Он счастливее меня?
– Необязательно, совсем необязательно. Он проснется, скоро. А значит, его счастье отодвинется. Он будет искать, свое. Нам – ждать…
Мастер кивал, соглашаясь. Слушая, подошел к кушетке и, бережно сдвинув кольца тяжелого туловища, улегся. Змея свернулась поверх него, прижав головку к щеке. Поднял руку, погладил чешую:
– Ты не останешься? Не превратишься сегодня?
– Разве ты этого хочешь?… (Ш-ш-ш…) Через несколько часов ты будешь творить.
– Да, наверное, да. Ты уйдешь, я отдохну. Я должен сделать лучше всех. Свою работу.
– Знаю. Я уйду. С-с-скоро. Как всегда – я вернусь. Превращаться. Нам будет хорошо.
Покачиваясь, засмотрелась в полузакрытые глаза человека:
– Поссспи. Все хорошо. Ты ведь сам сотворил меня.
Мастер вздохнул, улыбнулся. Поднял руку и мягко притянул змеиную голову к губам. Сухой прохладой скользнула по ним блестящая чешуя. Заснул, уже не чувствуя, как ползет по нему змеиное туловище, укладываясь кольцами по груди, животу. Во сне он несколько раз повернулся, позволяя рисунку обвить бедра, спину и ногу.
Через полчаса на месте красных запекшихся полос на человеке красовалась татуировка – большая, длинная, красивая змея, свернувшаяся кольцами по всему его худому телу. Везде – кроме шеи и рук.
Глава 6
– Где тебя носит, – рявкнул утром Степан, таща гигантский софит, который обычно коротал время в углу – ненужный и пыльный.
– Я спал! – Виктор улыбнулся, вспомнив, как и сколько раз.
– Спал-спал! – передразнил напарник, ворочая лампу, – ты нужен, во как! – И заорал на лаборантку, – иди уже, чудо! Толку от тебя!
Девочка вздрогнула и ушуршала, взмахнув полами белого халатика.
Витька бросил куртку на спинку кресла и устроился в нем, положив ногу на ногу:
– О чем шум?
– Таньку помнишь? Ну, я в прошлом году снимал? Которая Тина Тин теперь?
Степка нервно затанцевал вокруг софита – подкручивая, выравнивая, направляя.
– Да я ее и не видел толком. Мыша, по-моему, полная.
– Мыша-мыша! – Степка взволновался, – вот тебе и мыша! Она ж теперь по всем конкурсам призы собирает, певица, блин!
Он запустил руки в рыжие патлы и забегал по студии:
– Ну, дурак я был, дурак! Кто знал, что она так вскарабкается? Был бы сейчас, ну не кум королю, но – звезде любовник! Трахнул два разочка, так она месяц за мной бегала – "Степушка, любимый". Прятался в студии, помнишь, за диваном?
– Точно, вспомнил! Жалко ее было – серенькая, несчастная, в очечках. Ты пыльный вылез, в паутине. Козел ты, Степка… А ты и не хвастался, что Тина Тин та самая мыша.
Степка остановился посреди студии и, как бы позируя, воздел к потолку конопатые руки:
– Чем хвастаться? Что я такую телку пропустил? Ты ее по телеку видел? Сплошные норки и мерсы, блин!
– Стоп! Не факт, что с тобой она бы карьеру сделала. Вот ты ее послал и, получается, в нужном направлении. Придал ускорение.
– Ага, вот ты ей и объясни. Чтоб не съела меня с английским завтраком. Она сюда на съемку едет!
Степка безумными глазами окинул захламленный зальчик, шторы, картонные от грязи по краям, кучу старых фотоплакатов у стены. И подытожил умирающим голосом:
– Оййй, бля-а-а….
Витька уютнее устроился в кресле:
– Ага, попал, дружок! И чего она про тебя вспомнила? У нее теперь самые крутые фотографы.
– Да я, чтоб отвязаться тогда, пообещал ей полноценную фотосессию. Одну. В любое время, когда захочет. Вот, и…
– Поплясать на твоей могилке захотела? Приехала королева к заштатному фотографу.
– Слушай, не рви душу. Нытье-нытьем, а отработать надо. Не сиди, посуетись!
– Ага, – согласился Витька, не вставая, – суечусь. Мысленно. Не боись, брат, обойдется. Когда все кончится, накатим по коньячку. Идут, между прочим.
В коридоре уже слышался топот.
"Свита", подумал Витька, наблюдая из кресла надувных дядей в черных футболках с логотипом из сплетенных букв Т на груди. Дяди упруго пробежались по зальчику, заглядывая в углы и за старый продавленный диван – тот самый. Степка потел рядом с софитом, опустив руки по швам.
"Королева", отметил Витька. В дверях показалась тонкая девица. Ее блестящие от геля волосы змеились по меховой накидке, – декольтированной, с рукавами по локоть – изысканная, подчеркнуто непрактичная вещь. Высокомерно задранный подбородок, сверкающее колье на белой груди, блестящий конвертик-сумочка в ухоженной лапке. Джинсы с разодранной коленкой – долларов за пару тысяч.
"Эк тебя дизайнеры завинегретили, дурочку!", подумал Витька.
Звезда остановилась посреди комнаты, медленно оглядывая ее, подчеркнуто не замечая потеющего Степана. За спиной красавицы человек пять – стайкой, на подхвате, с бутылочками минералки перье, с чемоданом косметики, с пухло укутанными белым одежными вешалками.
– Э-э, – набрался храбрости бывший покоритель провинциальной дурочки, – здравствуй, Танечка. Как твои дела?
Экс-Танечка соизволила перевести взгляд на Степку. Смерила его взглядом. Медленно повернула голову к свите. И улыбнулась, изогнув бровь. Включенные этой улыбкой, послышались смешки.
Снова глянула на Степана. И – слегка пожала плечиком.
Народ в голос расхохотался. Степка краснел волной от макушки до шеи, и Витька увидел, как из-под коротких рукавов старой футболки покраснели его руки – до кончиков пальцев.
Нелепость вопроса была так обыграна маленькой, но явно талантливой стервой, что Витька, не удержавшись, захохотал со всеми.
– Степушка, любимый, – дождавшись паузы в общем веселье, обратилась бывшая мыша к экс-покорителю, – время дорого, котик! Давай работать!
Омахнув Степку пушистой меховой полой, стремительно прошла к дивану и скинула на облезлую обивку свою шкурку, оставшись в микроскопической маечке цвета собственной незагорелой кожи.
Села рядом, погладила обивку, очаровательно сморщив носик, и выжидательно уставилась на Степку:
– Ну?
Медленно закинула ногу на ногу, копируя Шарон Стоун.
"Надо спасать", подумал Витька. Поднялся с кресла и пошел к софиту, у которого пребывал в ступоре напарник. Поправляя лампу, чувствительно заехал тому локтем в бок. И посмотрел в глаза.
– Работай, псище, – прошептал и с удовлетворением увидел, что глаза Степкины приобретают осмысленное выражение.
– Это еще кто? – недовольно вопросила дива. И двое одинаковых в черных майках подскочили, готовясь изгнать постороннего.
"Ага", сообразил Витька, "не узнает, типа, мстит, за то, что я тогда ее выставил. Ну, ладно, подыграем."
– Осветитель я, – робко сказал, держась за софит, – практикант у мастера. Из, э-э, Джанкоя приехал. Учусь.
– Оставьте, – разрешила королева чернофутболочникам, – пусть поучится.
Оклемавшийся Степка кругами заходил по залу, то ускоряя, то замедляя шаги. Подбегал к дивану, брал диву за подбородок, вертя лицо в разные стороны, отскакивал, не отводя глаз.
– Угу-угу, – бормотал он. Отчаяние из глаз не ушло, но он явно работал, увлекся, и, похоже, думать забыл о постыдном начале фотосессии.
Сбегал за аппаратурой, и работа закипела.
Тин царила. Падала на диван, закинув ножку на изголовье. Садилась, широко разведя коленки и, свесив черные пряди волос, хищно скалилась в камеру, что ей шло чрезвычайно. Пряталась за спинку дивана, выставив носик и сверкая темными глазищами, ухватывалась за обивку, веером по-лягушачьи расставляя ухоженные пальчики. Сползала на пол, скрестив ноги, и, обессиленно откинувшись, грустно глядела прямо перед собой.
Пять раз переодевалась, не стесняясь показывать острые маленькие груди и узкие бедра с полоской прозрачных сетчатых трусиков. Один из сосков был проколот колечком с бриллиантом.
Дважды отдыхала на том же диване, запивая протеиновый коктейль минералкой.
"А ведь работает девка!", восхищенно думал Витька, бегом перенося свет, волоча и укладывая шнуры и кабели, "Да как работает! Такая всего добьется. Даже Степку забыла доесть, настолько ответственно пашет. Ну, закончит пахать, обязательно вспомнит."
Наконец, все выдохлись. Перешучиваясь, свита споро собрала вещи и выстроилась, ожидая команды отбыть.
Тина Тин не торопилась подниматься с дивана. Сидела, задумчиво поглаживая древний гобелен, думала. Придавила рукой выпирающую пружину, отпустила. Послушала, как та заныла. Улыбнулась, но тут же нахмурилась. И нашла глазами Степана.
Витька подумал о том, что ведь на этом самом диване имел ее когда-то непутевый любовник. И синяки на узких бедрах от этой вот пружины неделю потом сходили.
– Ну, Степушка, – звенящим голосом начала Татьяна. Но не закончила.
– Э-э, – вклинился Витька, – я, это, попросить хотел…
Он подбежал, загородив Степана. Прижал руки к груди и завертел головой, засматривая в лица девушке и другу:
– Это, а можно мне, а? Немного совсем, кадров десять! А то, когда еще такой случай!
Она удивленно расширила глаза, и Витька убедился, помнит она его прекрасно. Поежился, вот тебе и серый незаметный. Но, начав игру сама, королева вынуждена была ее продолжить.
– Ну, что ж, твоя правда, я тут больше не появлюсь. Давай, действуй. Десять минут у тебя.
– Ага, десяти хватит! Я быстро! – радостно отозвался Витька и унесся в лаборантскую.
Гремя старыми бачками для проявки, он рылся на полке, сам не зная, что ищет. Встав на цыпочки, потянулся вглубь и вдруг охнул. Мышцы икры задергало, как рану под бинтами. Витька нагнулся и, продолжая оглядывать полки, крепко потер ногу через джинсы.
– Некогда, некогда, потом, – бормотал он. Подтащил табурет, забрался и, наконец, извлек из дальнего угла старенькую пластмассовую "мыльницу".
Спрыгнул, покрутил в руках. Ага, пленка есть, и батарейки работают. Сколько же лет ей – год, два?
Махнул рукой, так и не припомнив, когда именно он, прикупив роскошный по тем временам свой первый цифровик, закинул старый фотоаппарат на полку, даже не потрудившись проявить отщелканный десяток кадров.
Увидев простенькую камеру, дива высокомерно фыркнула.
А он, подбежав, рванул ее за руку и швырнул перед собой на колени.
– Ты!!! – задохнулась от возмущения девушка, опираясь рукой в пол, изогнувшись в попытке вскочить.
Щелк. Щелк. Щелк.
Вспышка отразилась в широко раскрытых темных глазах. Тина Тин ахнула и прикрыла лицо рукой. На щеках выступили неровные красные пятна.
– Глаза у тебя – темный янтарь, – негромко сказал Виктор и, удерживая аппарат одной рукой – палец на кнопке, упал на колени, подхватив диву под гибкую спину – помочь подняться. Дождался, когда она обопрется на его руку, шаря за спиной в поисках опоры. И – одним движением бросил на пол, нависнув над ней. Жадно глядел, как дрожат четко прорисованные губы. Прижал ее грудь левой рукой и откинулся дальше, направляя объектив.
Щелк. Щелк. Щелк.
– Лолитины грудки. Маленькие. Правильная девочка, без силикона.
Легко вскочил, краем глаза видя суету охраны вокруг и слыша Степкины вопли:
– Не трогать, бля! Работает!
Снова упав на колени, сгреб горстью нагеленные змеи волос, запутал в них руку покрепче, змеем нырнул к розовому ушку:
– Хочешь стать настоящей звездой? Дай отмашку своим бугаям, быстро! Четыре кадра осталось!
И затаил дыхание. Секунда. Другая…
Шевельнулась на его затылке узкая ладонь:
– Мы. Работаем, – раздался ее сломанный голос, – стоять, нормально!
Свита, привыкнув ко всякому – шоу-бизнес! – успокоилась.
Витька тут же забыл обо всем, что за спиной. Выпутал руку из темных прядей и медленно, любуясь, разложил их веером по затоптанному полу. Провел пальцами по нежной щеке до уголка губ. Тина беспомощно, по-детски смотрела на него снизу.
…Подцепил пальцем лямочку прозрачной майки и потащил с плеча. Тронул колечко в соске.
Тина сжавшись, попыталась отвернуть лицо. Прикусила губу.
Щелк. Щелк.
Профиль на фоне разбросанных волос.
Неловко выворачивая ткань изнанкой, он вернул майку на место. Вскочил, не отрывая взгляда:
– Можешь вставать, – сказал сверху.
Тина зашарила руками по полу, оперлась. И в это время Витька наступил ей на волосы ногой.
Уже почти встав, она подранком забилась, выгибая спину и пытаясь удержаться на ладонях, упертых в пол. Лицо запрокинуто, нижняя губа закушена, жилка на открытой шее…
Щелк.
"На кадре будет виден кусок кроссовка у самой головы", с отстраненным удовлетворением подумал Витька. Убрал ногу с волос. Поспешно отступил на пару шагов.
Девушка взвилась с пола. Разъяренная, с горящими злобой глазами, размахнулась тонкой рукой и кинулась на Витьку.
Звякнуло под каблуком туфельки упавшее колье.
Щелк.
Витька бросил аппарат на диван и выставил перед собой руки, ловя, не давая добраться, расцарапать лицо.
– Ну-ну-ну, – успокаивающе приговаривал, уворачиваясь, – все уже, все.
Тина всхлипнула, плечи ее обмякли. Махнула рукой и, повернувшись, побрела к дивану. Повалилась на него ничком и зарыдала в голос, завесив лицо растрепанными волосами.
Степан, боязливо обойдя Витьку по широкой дуге, присел рядом. Стал гладить вздрагивающие плечи, темные волосы.
– Ну-ну-ну, – бормотал он ей те же слова, что и Витька, не замечая этого, – ну все уже, Танюшка, все. Успокойся, девочка, ну, хватит.
– Да-а-а, – пожаловалась и дернула плечом. Почему-то было понятно, что дернула обвиняюще, в Витькину сторону. И сквозь рыдания задышала прерывисто, успокаиваясь.
– А полу-у-учится-а-а? – вопросила, не поднимая головы, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
– Конечно! – поспешил успокоить ее Степан, продолжая гладить затылок. И испепелил Витьку взглядом.
Витька закивал и показал Степке большой палец. Сел в кресло и потянулся, закинув руки за голову. Прикрыл глаза. Слушал Степкино бормотание, Тинкины всхлипы – все реже и реже. Вот процокала мимо визажистка со своим волшебным чемоданчиком, обходя кресло подальше.
Через две минуты, вернув прежнее высокомерие, дива направилась к выходу, отрывисто обговаривая со Степаном детали сессии. На Витьку не посмотрела.