- Правда ли это, Клаус? Золотые броши не растут в земле, ведь они не шампиньоны. Уж не подбросил ли тебе кто опасный подарок? И с каких пор ты начал обращать внимание на то, чем мне заколоть шейный платок? Для мальчика твоего возраста это необычно. Когда ты говоришь, мне порою кажется, что сквозь твой голос пробивается совсем иной разговор, иная речь…
- Ну и удивительные открытия вы делаете, матушка! А еще меня называют выдумщиком…
Как ни суди, а владелицы тех мелких золотых вещиц, что в последнее время так и расползлись по деревенским домам - брошей, браслетов, сережек, перстеньков - не находились; и через неделю, а то и раньше, упомянутые предметы были замечены на матерях семейств, старших сестрах, невестах на выданье и даже на старых бабушках. Те, кто особенно страшились гномов, богобоязненно почитая их злыми духами, продержались дольше всех, но и они не устояли, видя, как все их товарки и соседки (менее красивые, чем они, это уж как пить дать!) увешались золотом. Само собой, побаивались вредоносного действия подземных предметов, но такового не обнаружили - и успокоились. О том, чтобы выбросить или закопать эти предметы, и разговора не шло. Ведь, как ни прикидывай, очень трудно расстаться с вещицей, сладость обладания которой ты уже ощутила.
А женский пол, издавна известно, податлив на безделушки.
Отцов семейств ожидало другое. Неожиданно мужчины деревни обнаружили, что их повседневная работа движется незаурядно споро. Нет, не то, чтобы кто-нибудь помогал им пахать землю, пасти коров и коз, портняжничать и плотничать - в своих делах они и сами были молодцы; но из пахотной земли, как по волшебству, исчезали камни, способные повредить лемех, стежки ложились на диво ровно, рубанок делал доски гладкими, точно шелк, а скотина не разбредалась и не попадалась на зуб волку, а лавочник наторговывал за день столько, сколько раньше за неделю. Даже пастор, который был не слишком говорлив, как у себя дома или трактире, так и на церковной кафедре, строчил проповедь за проповедью так, что перо расщеплялось - поражая пасторшу и дочерей.
О домашних делах и говорить нечего - вы сами видели, какой порядок навел Фердинанд в хозяйстве Дамменхербстов.
Даже господин Дамменхербст, который умел быть справедливым, обмолвился:
- Клаус, а не заблуждались ли сочинители старинных россказней? Не все то верно, что передано нам предками. Похоже, твои маленькие приятели - дружелюбный и полезный народец.
Дошло до того, что пастор в воскресный день произнес проповедь о христианском снисхождении к малым сим, и хотя ее легко было обернуть по отношению к нищим, голодным и обиженным, никто из прихожан не заблуждался: под "малыми сими" подразумевались гномы.
- Фердинанд, а что случилось дальше с принцессой, которая вышла за короля гномов? Она до сих пор ваша королева?
- К прискорбию, нет: человеческий век настолько краток, что даже с помощью подземных средств не поддается значительному продлению. В утешение тебе и всему роду человеческому: до смертного часа она не утеряла своей красоты.
- Скажи: а как король мог на ней жениться, если среди гномов вообще не бывает женщин?
- Кто постигнет тайну любви? Когда-нибудь я расскажу тебе о любви между птицей и единорогом, между церковным шпилем и росой, между человеком и статуей. А гномы и люди несравненно ближе - и по натуре, и внешне…
- Ты говоришь слова, которых не услышишь ни от кого в деревне, даже от пасторши, а уж она-то у нас любительница мудреных слов. Когда я их слышу, мне кажется, что я взрослею…
- Не взрослей, Клаус! Думаешь, случайно мы пришли сперва к детям? Дети лучше взрослых: они доверчивее, и жизненный опыт не застилает черными тучами их души. Ты и твои друзья - о как больно представить, что вы можете стать взрослыми!
Клаус задумался - иногда он все-таки хотел поскорее вырасти. Тогда он оставил бы деревню и ушел учиться ремеслу или нанялся бы в солдаты - все лучше, чем сидеть сиднем дома.
- Что же в этом плохого? Ведь все великие и славные дела совершаются взрослыми?
- Великие дела приятнее в мечтах, чем наяву: совершившие их либо гибнут, не успев насладиться плодами своих поступков, либо крепко раскаиваются, но изменить уже ничего не в силах. Кровь и предательство - постоянная цена великих дел в мире людей. Взрослый человек жесток, словно подошва неразношенного башмака, он лишен гибкости. Восхваляемая твоими сородичами зрелость - утешительный привал на дороге, прямиком ведущей к старости, а значит, к смерти.
И, наконец, случилось то, чему трудно было бы не случиться: договорились встретиться в доме общинного совета и обозреть друг друга воочию самые уважаемые люди деревни и те, чья помощь им стала почти необходима. Я полагаю, никто не удивится известию, что таковая встреча безотлагательно состоялась.
Они притащились - одни жирные, расползающиеся, оставляющие на крашеных, яично-желтых полах следы наподобие пятен торфа; другие - сухие, морщинистые, обезьяньи-проворные: и все они уставлялись на людей так, словно диковинку представляли собою не они, а люди. Сладкоречивый и любезный Фердинанд выступал их предводителем, но, не исключено, что попросту оратором.
- Все мы весьма, весьма счастливы встретиться здесь с вами и поблагодарить за то, что вы благосклонно отнеслись к нашей помощи. Что еще мы могли бы сделать для вас? Лишь скажите - и это будет исполнено!
Крестьяне молчали, приглядываясь; пастор стушевался и попытался отгородиться от гномов тучной фигурой господина Краузе. Осознавая возложенные на него обязанности, общинный староста сделал шаг вперед:
- Нам ничего не требуется, маленькие сударики: вы пришли к нам по собственной доброй воле и предложили помощь, о которой мы не мечтали. Если речь может идти о чем-то еще, то об одном: не в силах ли мы как-нибудь отблагодарить вас?
Сухие гномы искривили обезьяньи рожицы, словно услышав что-то веселое для себя; влажные, напротив, пригорюнились, и слезы мутной водицей поползли по отвисшим щекам. Фердинанд сообщнически подмигнул старосте:
- Благодарность, а? Неужели мы похожи на поденщиков, требующих платы? Да и обычай человека и гнома столь различен, что вряд ли вам по силам оказалось бы уплатить по нашим счетам… Все, что нами сделано, сделано бескорыстно. И если мы кое о чем попросим, и вы откликнетесь на просьбу, прошу, не ставьте ее в зависимость от нашей помощи. Выполните вы просьбу или не выполните, приязнь и помощь со стороны гномов останутся неизменны.
- В чем же состоит ваша просьба, маленькие господа? Мы надеемся, она не будет чрезмерно обременительна или ужасна?
- Как вы могли заподозрить? Мы попросим лишь то, что вам не нужно… точнее, нужно, но вы не умеете как следует им пользоваться. Я говорю о вашем пруде.
Если бы гномы пустились танцевать или, вытащив крохотные, блестящие, как ледяные зубы, кинжальчики, набросились на людей - и тогда присутствующие не оказались бы и вполовину так потрясены, как услышав слово "пруд":
- Пруд? На что вам пруд?
- Во имя восстановления справедливости и ради блага деревни. Вы, новые жители, сами не представляете, какие места заселили. Вы хотя бы знаете, что берега пруда, который вы полагаете исконно своим, под водой смыкаются в виде воронки, которая устремляется вниз на недосягаемую для ныряльщиков глубину? И то, что этот ход - или лаз - путем сложной системы шлюзов, снабженных рычагами, способными самостоятельно регулировать уровень воды, приводит на берег иной реки, подземной? Что, не знаете? Мы так и думали…
Впрочем, с вашей стороны это извинительно. Ваш род крайне молод, и ни один из ваших предков не застал те славные и зловещие времена, когда путем этой воронки гномы проникали на поверхность земли из мира недр. Им помогали каменные ступени, ныне разрушенные временем и водой; а поверху лестницу окружали изваяния наших героев, пращуров и фантастических животных. То были эпохи великолепия… Наши запросы скромнее. Отдайте нам в распоряжение пруд, и через этот ход мы доставим вам удивительные вещи, о которых в мире, что движется под солнцем и луной, не имеют ни малейшего представления. Предупреждаем, однако, что вода ради этой цели неудобна. Ее заменит жидкий… или густой ил. А то и торф. Что вам больше полюбится.
Удивительные вещи? Это звучало необъяснимо-заманчиво. Однако упоминание о солнце и луне повернуло мысли деревенских обывателей в иное русло. До чего хорош их пруд, когда солнце лучами рябит его воду, и кажется, даже в выполосканное белье проникает солнце. Как он загадочен в летние ночи, поймав луну… Каким стройным, светлым, прозрачным отражается в нем мир - словно живописный, словно только что сотворенный, словно новорожденный жеребенок или лучшее изделие умелого мастера. И господа Видеке и Лутц понурили головы, а староста пожелал себе лишиться дара речи, прежде чем произнести решающее слово.
- Я вижу, с ответом вы затягиваете? Что же, поразмышляйте, все в ваших руках. Мы ждали тысячу лет и готовы ждать еще столько же - но в таком случае дар достанется не вам, а вашим потомкам… А пока - до свидания. У нас полно дел.
- Эти сударики - гордецы, как видно, - прокашлялся староста после того, как гномы, кто стелясь, кто ковыляя, а кто подпрыгивая, покинули общинный совет. - Не поручусь за то, каких дел они натворят, ежели исполнить их просьбу…
И в то же время расстаться с гномами представлялось невозможной затеей. Привыкнув к чему-то хорошему, легко ли его лишиться?
- Фердинанд, о чем ты говорил со старостой?
- Открою тебе секрет: мы желаем поскорей проложить сюда ход из подземного мира - ради вас, деревенских детей. Взрослые готовы прельститься нашей сокровищницей - жадные, как люди! - но только дети способны по-настоящему оценить сохраняемые в ней сокровища.
- Что же, вы хотите их обмануть?
- Вовсе нет! Но первыми пусть войдут дети. Я доверяю тебе, Клаус. Ты войдешь, и узришь, и тогда решишь, стоит ли делиться сокровищами гномов со взрослыми. И представляют ли они для них ценность…
Совет самых почтенных людей деревни не докладывал мальчишкам о том, какой вердикт он вынес в отношении просьбы гномов. Однако, чтобы не заметить изменений, постепенно постигших пруд, требовалось быть слепым. Еще вчера вода в пруду была чиста, словно зеркало во дворце - и глядь, отчего-то это зеркало постепенно принялось затягиваться зеленоватой ряской, которая день ото дня становилось все плотнее и темнее и постепенно набирала сочный ржавый оттенок.
Плакучие ивы, нежно горевавшие над прудом, также переживали изменения: кора их потемнела и сморщилась, они стали грубыми, коленчатыми, костлявыми, точно непристойные лесные ведьмы, и больше не наклонялись, а скрючивались над водой - впрочем, можно ли было назвать водой ту жижу, которая теперь заполняла берега? А жижа все уплотнялась и уплотнялась…
Изменения происходили медленно, и все же сомневаться не приходилось: пруд превратился в торфяное болото. Не высились вокруг него изваяния богов и героев - зато ивы, хватая луну по ночам, действительно походили на фантастических животных. И самое, возможно, зловещее преображение коснулось луны, которая с недавних пор отчего-то окровавела и стала всходить в таком виде что ни полнолуние, тревожа эту, в общем, непритязательную местность.
И казалось, что если ночью пойти по единственной деревенской дороге, с сердцем, стиснутым грустью, то легко будет прикоснуться рукой к этой луне - только страшно, не осталась бы рука после этого красной на всю жизнь.
Но деревня процветала. А если не глазеть на луну, а попросту спать по ночам, как это полагается всем добрым обывателям, то волноваться совсем нечего. А воды, чего там, довольно в колодцах, и совсем ни к чему содержать всей деревней излишний дополнительный водоем.
Только Клаус, который все еще не мог позабыть облака, проплывавшие внутри прозрачной глыбы воды, начинал время от времени грустить и даже упрекнул Фердинанда:
- Я видел маленькую девочку, что плакала над болотом - а ведь она вряд ли помнит наш пруд так отчетливо-утраченно, как помню его я! Фердинанд, я понимаю, что людям нужно одно, а гномам - другое. Но зачем ты так безжалостен к человеческой радости!
- Ты говоришь о радости? Спроси, что доставляет твоим односельчанам больше радости: богатство и довольство - или любование облаками и никчемными ивами! Пруд сравнивают с зеркалом - и поистине, это зеркало их души: поддавшись корысти, они осквернили его, сделав вязким и вонючим.
Клаусу захотелось заплакать, и он едва не поддался слабости:
- Значит, правду говорила мне матушка еще вначале: о том, что не след человеку связываться с гномами! Зачем я поддался на твои рассказы и разговоры о дружбе!
Фердинанд похлопал его по плечу, словно герцог вассала:
- Ну, что ты! Я не лгал о дружбе, не лгу и сейчас; просто, видимо, дружба с гномами выявляет в человеке его истинное зерно… Вся надежда на тебя, Клаус. И на твоих друзей. Вы не разучились видеть прекрасное и остро воспринимаете безобразное - однако так ли они различны? Земля некрасива, но она рождает и цветы, и плодовые деревья… Ты еще не видел и не осязал всей красоты, которую готовы открыть перед вами гномы. И вы, дети, спуститесь первыми, как я и обещал.
- Ты слишком долго обещаешь. Я уже перестал верить.
- Хорошо же! В подтверждение своих слов я скажу тебе секретные слова, а ты передашь их своим друзьям. Того, кто произнесет их вслух, мы проведет в нашу подземную сокровищницу и сами вручим ее содержимое, позволив выбрать то, к чему лежит душа.
- Что же это за слова?
- Запоминай их, вот они: "На закате жди…"
- "На закате жди…"
- "Никому не говори".
- "Никому не говори". Ой, а как же я передам их друзьям, если приказано никому не говорить?
- Детям можно. Только не оповещай взрослых.
- Я предупрежу. Это можно сделать в любой миг?
- Лучше будет если мы назначим день, точнее, вечер - если сказано "на закате"…
Вечерело. Пастух гнал стадо с пышных лугов, и хозяйки в накрахмаленных чепцах встречали у ворот своих звенящих колокольцами буренок и пеструшек. Маленькие мальчики прекращали свои дневные игры в пыли. В каждом доме за общим столом собиралась семья с отцом или дедушкой во главе.
Но эти давно наскучившие мирные картины не привлекали внимания Клауса, фантазия которого заранее опьянялась сиянием сокровищницы гномов. Целый день он провел в ожидании. То и дело взглядывал он то на большие стенные часы с кукушкой, то на солнце, и не раз ему казалось, что время - то самое время, которого вечно не хватало, чтобы выучить урок, - остановилось. Но зато едва солнце превратилось в большой красный шар, а небо побледнело, госпожа Дамменхербст не могла оттащить сына от распахнутого настежь окна.
- Ах, мама, милая мамочка, - уверял мальчик, стоя коленями на стуле и облокотясь на подоконник, - я впервые заметил, как пригожа деревня, где мы живем.
Госпоже Дамменхербст не оставалось ничего другого, как смириться с этой внезапно проявившейся привязанностью сына к родным местам.
- Людям, которые привыкли трудиться, некогда любоваться красотами природы, - наставительно произнесла она. - Ох, не доведет тебя до добра дружба с гномами! Хоть и много они для нас сделали - а все же я их боюсь.
Но вот наконец, когда чаша терпения бедного Клауса готова была переполниться, в той стороне, где черные ветви плакучих ив смыкались, образуя свод над зарослями осоки, небо запылало закатом. И в тот же миг зашелестела трава под окном.
- На закате жди, - произнес внизу скрипучий голосок, настолько тонкий, что слышать его способны одни только дети.
- Никому не говори! - радостным шепотом отозвался Клаус, выпрыгивая в окно, и уже с улицы закричал:
- Мама, я чуть-чуть погуляю перед сном!
- Только недолго, - крикнула в ответ от печи госпожа Дамменхербст. - Не то отец рассердится. О, эти дети…
Следуя за своим крошечным другом, едва заметным среди травы на обочине, Клаус быстро миновал деревенскую улицу, держа направление на закат. Очень скоро земля под его ногами стала пружинистой, а затем превратилась в густую, влажную грязь. Глаза у Фердинанда горели двумя зелеными искорками, напоминая загадочные болотные огни, которые завлекают путников в самое сердце непролазной топи. Сам он в полутьме был похож на низенький межевой камень, только этот камень очень быстро двигался. Отталкиваясь короткими плотными ножками, он ловко перескакивал с одной кочки на другую.
- Будь осторожен, Клаус! Следуй за мной, не сходи с тропы!
Но под силу ли было мальчику различить эту тропу, известную одним бородавчатым жабам, длинноногим аистам и гномам? Кажется, вдали слышались звуки, исходящие от других существ, кажется, он даже слышал своих товарищей - но не мог подойти к ним. Постепенно Клаус выбился из сил. Не раз под его башмаком тяжело чавкала трясина, разочарованная тем, что добыча ушла от нее. В конце концов Клаус почувствовал, что боится сделать даже шаг, и неподвижно застыл на месте. Вокруг простиралось царство темноты, и небо слилось бы с болотом, если бы не узкая алая полоска заката. Там, откуда он пришел, невозможно было различить ни одного светлого проблеска. Теперь Клаусу ни за что не удалось бы вернуться домой.
Страх пронял мальчика, и он заплакал.
- Где мы? Куда ты меня привел, гадкий гном?
В темноте он не мог видеть гнома, но отчетливо услышал его тоненький смех.
- Я не обманываю друзей. Мы на месте. Сокровищница ждет тебя, она хочет принадлежать тебе. Нужно сделать последнее усилие. Прыгай!
Собрав все свое мужество, Клаус сделал шаг вперед…
Он погружался долго - и на всем протяжении последнего пути его сопровождал голос, который не мог принадлежать Фердинанду и в то же время напоминал его:
- Ты получишь то, что не сможешь унести с собой, и тем не менее оно пребудет с тобою вечно - бедный мальчик, заслуживший наилучшую участь. О, людское племя! Оно никогда не научится разгадывать замыслы более древних и благородных народов. Но дети его так хороши, так трогательны, так… сладки… Вы никогда не повзрослеете - не благодарите же за это!
И Клаус, погрузившись до самого дна, когда жидкий торф залил все его легкие, внезапно обнаружил, что дышать ему и не требуется. Там, внизу, все было так странно, что он забыл о необходимости дышать. И в подземном царстве, возле замкнутого стеклянного гроба, содержавшего тело принцессы удивительной красоты, он нашел удивительные вещи, о которых рассказывается только в сказках.
Правда, иногда краем глаза Клаус замечал, что по верхней губе принцессы ползет улитка, и под ее слизью кожа сморщивается, расходится, обнажая длинные, как это всегда у черепа, зубы. Но в таких случаях он старался не приглядываться. Потому что если чересчур пристально приглядываться, неизвестно, что еще можно увидеть… И он снова возвращался к своим чудесным предметам, чтобы играть в них и не наиграться целую вечность.