Ксения старалась выбирать любую тему для разговора, кроме той, что – единственная – ее в этот момент интересовала. Костя терпеливый, но не святой! Он и так через силу принимает участие в ее танго-развлечениях. За последние дни развлечения стали носить, мягко говоря, экстремальный характер. Осталась всего одна ночь, которую совершенно нельзя пропустить. Но день должен принадлежать Косте. Ксения старалась вести беседу о книгах, друзьях, театре, политике, окружающих пейзажах, качестве и содержании цейлонских фотографий.
– Какие планы на вечер? – спросил Костя.
У Ксении похолодело сердце. Костя интересуется ее планами. Неужели он хочет оставить ее этой ночью?!
– Честно: я никуда не хочу. Я бы предпочла остаться с тобой дома. Или съездить с тобой в кино. Но я не имею права не пойти!!!
– На заключительную милонгу фестиваля?
– Да.
– Что значит "не имею права"? Ну-ка давай, подруга, излагай!
Ксения радостно сверкнула на него глазами. Подумала: "Спасибо, милый, какой же ты хороший!" Сказала торопливо, боясь, что Костя передумает ее слушать:
– Сейчас! Сейчас, с мыслями соберусь!
* * *
Костя слушал не перебивая. Дело, в котором увяз поневоле, он поневоле же воспринял как свое собственное: если он оказался свидетелем странных событий, если его подруга – их участница, если у него неплохо варит голова и кое-какие знания… Было бы в высшей степени безответственно остаться в стороне!
Ксения сбивалась, теряла мысль, но Костя ясно представлял все, о чем она говорит, и картина постепенно вырисовывалась довольно стройная.
– Коренев, Рома, Николай, Толя Юшко. Люди, готовые дневать и ночевать на танц-поле. Танго было для каждого из них основным смыслом жизни! Они мечтали и говорили только о том, как научиться еще лучше танцевать. Ради танго они, сами того не заметив, отказались от всех других интересов и достижений в жизни. Отдались ему, были преданы ему… Какие слова еще подобрать?
– Они и от секса отказывались ради танго?
– Ну почему? А еда? А работа? Нет! Просто танго – на первом месте, а остальное – постольку-поскольку.
– Старик Карлос очень трезво судил о танце профессиональном и любительском!
– Он, бедный, просто все потерял со смертью Клаудии. Старики часто теряются в такой ситуации, перестают понимать, зачем жить. Вот он и стал легкой добычей этой твари.
– То есть с так называемой Черной Тангерой вопрос решенный?
– Я ее видела, хоть и смутно. Мне нравится имя, которое ей дали.
– Хорошо. И какой вывод? Ты сказала, что знаешь единственный способ спасти других танго-маньяков.
– Думаю, что знаю. Только они не маньяки. У маньяка есть страсть, его сжигает внутренний огонь. Злой, но огонь! А для некоторых наших тангерос танец – что-то вроде турмозной доминанты…
– Поясни!
– Это термин из психофизиологии. Я сама не до конца еще… Каждый из них боится решать какие-то свои проблемы и бежит от жизни в увлечение танго. Вместо того чтобы направить силу своих эмоций, можно сказать страсть, на отношения с людьми – с женщинами, родителями, близкими, друзьями, детьми, на работу, на обустройство дома, они занимаются танцами.
– Откуда у тебя такая уверенность, что у них были какие-то проблемы, от которых надо бежать?
– Просто версия – из общей психологической эрудиции. Меня другое смущает. Сильные эмоции, будучи подавленными, должны как-то проявляться, прорываться! А их в помине нет. Те, кто, по-моему, принадлежит к категории, скажем так, "тангозависимых", даже в танец вкладывают только старание – не душу! Получается какая-то ложная страсть: холодная, рассудочная.
– Ты сейчас почти убедила меня, что твоих тангеросов не следует спасать. Они вроде как расплачиваются за собственный эгоизм.
– Но разве мы можем позволить злому духу разгуливать на свободе?! А если эта тварь еще усилится и станет пожирать уже тех, кто вовсе не заслужили клейма эгоистов и трусов? А если она выйдет за пределы танго-подвалов и милонг? Мы все, мягко говоря, не безгрешны. Я не хочу, чтобы этот кошмар с улицы Танго набросился на тебя, на моих близких, на меня саму – извини за эгоизм!
Костя промолчал с непроницаемым лицом, стараясь не выдать смущения.
– Так что ты придумала-то?
– Наверное, глупость, потому что я все равно не смогу это осуществить. Ее надо перетанцевать! Она восхитительная партнерша, идеальная. На это и ловит! Мы должны заметить либо ее – по красоте и сложности танца, либо жертву – когда лицо отрешенное, такое осоловевшее. И надо тащить человека танцевать сразу после нее. Во что бы то ни стало! Только, чтобы перебить ее влияние, надо танцевать лучше ее. А я и за год так не научусь. Таланта нет.
– Ты красиво танцуешь! Ты талантливая!
– Если бы! Спасибо, конечно, Костенька… У меня талант – с людьми разговаривать. Без ложной скромности. А танцы – это так, чтоб не чувствовать себя совсем уж неуклюжей…
– А ты станцуй так, как будто разговариваешь! – выпалил Костя.
Он был вознагражден взглядом, полным глубокого удивления, переходящего в восхищение.
– Ну да, – медленно произнесла Ксения. – Парный танец, особенно танго, это диалог. Только я считаю себя в танцевальном диалоге глуховатой и косноязычной. Думаю, что должна только прислушиваться и правильно отвечать. А что, если – как в консультационной беседе: и переспросить – не грех, и подержать паузу, и поделиться своим мнением? Разрешить себе переспрашивать, уточнять, не сразу все понимать… – Глаза ее заблестели. – Я попробую!
И тут Костя с запозданием испугался:
– Ксень, вдруг она разозлится на тебя за то, что отнимаешь жертву?
– Знаешь, за кого я спокойна? – сказала она, не слушая. – За Измайлова!
– Так уверена, что ему не грозит Тангера? С чего бы?
– Он по натуре сухой и холодный. С него просто-напросто нечего взять. И у него неуязвимая позиция. На первом месте – любовь к деньгам. Он эту свою любовь и удовлетворяет, не подавляя и не пряча от самого себя. За Травкина спокойна – как ни странно.
Костя с сомнением хмыкнул.
– По-моему, этот твой нервный, ранимый, художественно одаренный бизнесмен – как раз лакомый кусочек. Весь зажатый-пережатый, а внутри бури бушуют.
– Не такой уж он зажатый! – бросилась Ксения защищать доброго знакомого. – Просто скрытный. Насчет бурь ты точно подметил. У него как раз полно внутренней страсти, но он эту страсть поместил не в танец. В картины, в отношения с Ириной. Он с наслаждением смотрит, слушает, рисует танго, а танцует так, постольку-поскольку.
– Я как-то упустил из виду, – спохватился Костя, – к чему ты вообще-то заговорила о тех, кому Тангера, по-твоему, не грозит?
– Прикидываю, за кем надо будет присматривать в первую очередь, а за кем – вполглаза.
– Может, никто не придет на милонгу или ее отменят? Неужели все эти твои невротичные тангеросы – самоубийцы?
Ксения открыла было рот, но Костя перебил:
– Не говори мне про пакет милонгеро! Единственное мероприятие можно и пропустить, и отменить!
– Посмотрим, кто в итоге дойдет. Но ведь это ничего не решает – даже если милонга не состоится. Тангера-то останется. Ее надо нейтрализовать.
* * *
Лера была нарумянена и напудрена так, что бросалось в глаза. Она сдавленно произнесла:
– Хорошо, что ты здесь! Я хоть с тобой поделюсь!
Наташа похолодела.
– Что с тобой?!
– С Анькой. Она покон… Ну, в общем, свела счеты с жизнью. Она написала мне предсмертное письмо, представляешь? Именно мне! По электронке.
– Может, так, истерика? Еще обойдется? – У Наташи задрожали и голос, и тело.
– Нет. Я же сразу к ней поехала. Я все это видела!!!
– Когда это случилось?
– Вчера утром. Она написала ночью, я прочитала в девять утра.
Вот почему Лера вчера не пришла на милонгу! У Наташи тогда еще заскребли кошки на душе: вроде собиралась! Но Лера никогда не входила в число столь близких подруг, чтобы интересоваться всеми делами и планами друг друга.
– Что ж ты не позвонила? Я бы приехала.
– Куда?! Я весь день… с ней разбиралась. Со спасателями, милицией…
– Я могла и вечером!
– Спасибо. Чтобы утереть сопли, у меня есть муж. Приехала бы ты на ночь глядя – и что? Ребенок спит, ему завтра, сегодня то есть, экзамен сдавать. Ко мне некуда, спать негде положить.
– Ребенок экзамен сдал?
– Сдал, куда бы он делся?.. Она повесилась, – добавила Лера совсем глухо.
– Как же тебе досталось, бедная! Еще нашла силы приехать сюда!
– Муж подбросил. Хотелось развеяться. Рассказать кому-нибудь. Но нет, пока не могу говорить. И отвлечься не удается!
– Из-за чего она?
– Жить больше незачем: лучший танец уже исполнен, не хотелось бы тосковать по нему всю долгую старость. Так примерно.
Наташа молчала, лихорадочно подбирая слова утешения. Лера растерянно огляделась.
– Почему все эти люди опять пришли и опять танцуют как ни в чем не бывало?!
– Мы с тобой тоже пришли. У тебя дома муж, сын. Они, наверное, могут лучше утешить и поддержать, чем посторонние, в сущности, люди. Меня дома никто особо не ждет – так, старшее поколение со своими заморочками. Но там – тихая гавань по сравнению со здешними бурями.
– Мне так же неинтересно дома, как и тебе, – отрезала Лера. – Дело не в этом. – Она вновь отвернулась к танцполу. – Они же как зомби, как куклы безвольные. Не могут вырваться и не хотят, однажды втянувшись в этот круг!
– Зря ты так!
Как ни тяжело Лере – Наташа чувствовала, что обязана ей возразить:
– Мы сейчас пойдем танцевать – и станем выглядеть со стороны как все. Но ты же не чувствуешь себя куклой на веревочке?
Лера молча усмехнулась.
* * *
Последняя милонга фестиваля. Последняя ночь веселых святочных гуляний. 19 января он постарается как можно раньше, пока не проснулись тысячи таких же поклонников крещенского омовения, поехать на Гремячий ключ. Если бы удалось взять с собой кого-нибудь из друзей, ехать было бы гораздо веселее. Но кто согласится подниматься воскресным утром затемно? Виталий и сам ни за что не стал бы себя насиловать.
В прошлом году Света попросила: давай поспим подольше! Повалявшись в постели всласть и не подозревая дурного, они отправились в путь – в глушь, за сотню километров от Москвы. А там их ждал сюрприз: огромное заснеженное поле, перевитое лентой дороги, и вся лента – в огнях терпеливо дожидающихся своей очереди, чтобы приблизиться к святыне, московских авто, набитых чадами и домочадцами, провизией для устройства пикника на капоте, пустыми пластиковыми бутылями для святой воды.
В общем, туда они ехали еще весело, с шуточками и прибаутками, в предвкушении чуда и праздника. А вот плестись по скользкой полевой дороге то по склону вниз, то резко в горку обратно среди тысяч желающих вырваться на оперативный простор шоссе Виталию совсем не понравилось! Сердце екало каждый раз, как колеса начинали буксовать по льду. В снегу по обочинам торжественно вязли понтовые на вид московские ложные внедорожники. Света, смеясь, фотографировала, как одного из таких городских черных монстров уверенно вытягивает из сугроба старый добрый газик неизменного защитного цвета. Но Виталию в тот момент было уже не до смеха: он прикидывал, как скоро очередь тащиться на тросе за газиком дойдет до его скромного "фокуса".
Так что надо будет выехать пораньше и уж смириться, что никто не составит ему компанию!
Даже предвкушение яркого, солнечного и морозного дня, шумного прыжка в ледяную крещенскую купель, вода в которой на самом деле теплее воздуха, толкотни и веселых разговоров в очереди к источнику почему-то не избавляло от депрессии. Уходил праздник. Шумный, радостный фестиваль, которого так ждали целый год, обратился в череду потерь и дурных предчувствий, смятение нарастало.
Купившие пакет милонгеро продолжали как заведенные ходить на все уроки и шоу – раз уж уплачено. Организаторы не могли прервать мероприятие, хоть были бы рады избавиться от лишней головной боли, но как теперь вернешь народу собранные заранее и уже использованные средства?! Форс-мажора не наблюдалось: несколько более или менее известных в узких кругах тангеро ушли из жизни по самым разным, не взаимосвязанным и уж никак не связанным с фестивальными мероприятиями причинам. Слухи о Черной Тангере не передавал только ленивый, однако оттока посетителей от милонг и шоу что-то не наблюдалось.
Виталий был убежден, что именно он первым почувствовал вкус опасности: еще когда пытался догнать уходившего в ночь белого, с перекошенным лицом Лео. Но вкуса этого он, в отличие от многих любопытствовавших, с юности не любил.
Опасность лишилась для него романтического флера, когда он, согласно плану учений, засел в окопе, и прямо над головой поползли одна за другой массивные боевые машины. Он знал, сколько танков должно проехать, вначале считал их, но потом сбился – и вот тут… Вот тут наступило то, что не имело имени. Лейтенанту Рогову стало казаться, будто машинам над его беззащитной макушкой не будет конца, что все гусеницы слились в одну длинную цепь, эта цепь закольцована, значит, охватила она, лязгающая и невыносимо воняющая соляркой, ни много ни мало весь земной шар. С тех пор опасность вызывала у Виталия, вместо радостного выброса адреналина в кровь, как это бывает с большинством мужчин, только депрессию и тяжелую, мрачную решимость преодолеть или хотя бы переждать.
Виталий вел машину среди густого потока автомобилей, хозяева которых собирались провести вечер в центре столицы, и на каждом повороте боролся с желанием покинуть строй и отправиться назад – на тихую лесистую окраину, в уютную квартиру, а еще лучше – подальше: на любимую дачу, к тишине и белому снегу. И на каждом повороте он напоминал себе: праздник сегодня закончится! Разве можно было допустить, чтобы последний глоток праздника выпили без него?! Да и Травкину обещал, что приедет. Сам просил: "Давай обсудим последние события!" И с Ксенией договорился…
Нечто крайне неприятное уже довольно долго маячило в поле зрения. Пожалуй, с того момента, как пересек МКАД. Виталий долго не мог осмыслить, что его тревожит. Ему не нравилась одна из шедших впереди машин, хотя все ехали на редкость аккуратно.
Кто-то свернул на перекрестке в сторону, Виталий успел проскочить последним под желтый свет, уже наливавшийся багрянцем. И поморщился: вот она, неприятная машина, впереди! Да что же в ней особенного? Женщина за рулем. Ну и что, бывает. Не ползет как черепаха, не мечется. Нормально ведет. А с чего взял, что женщина? Стекла-то тонированные! Знак на заднем стекле – туфелька, – так мало ли кто в настоящий момент ведет? Виталий было успокоился, но в следующий миг тревога еще сильнее стиснула грудь.
Туфелька! Туфелька была совсем какой-то нехорошей. Какой-то неправильной! Обычно ее как рисуют? Красная обводка треугольника, белый фон, черная туфля. Или красная? Разве бывает черный треугольник в траурной кумачовой рамке? На черном фоне – кокетливая красная обувка на высоченной шпильке. Среди общего мрака – темное небо, темные стекла, черный фон шуточного знака – туфелька выступала так рельефно, будто была настоящей.
…Танго обид не помнит,
Танго звучит во мне,
Танго – счастливый повод
При всех остаться наедине…
Сосредоточившись на своих тревогах, он и забыл, что в магнитоле вновь крутится "Русское танго".
– Не надо нам таких знаков, – пробормотал Виталий и резко рванул на обгон.
Он вздохнул с облегчением, лишь когда траурная туфля оказалась на несколько машин позади. А тут как раз высветился указатель нужного переулка: Виталий чуть не проскочил поворот!
Темный, извилистый переулок опасливо, боком сползал вниз с одного из семи московских холмов. Примерно посередине он разветвлялся: один "рукав" резко огибал круглую церковную ограду и скрывался за темным силуэтом храма, другой резко уходил вниз, в густой мрак довольно старинного квартала. Дома, построенные в каких-то позапрошлых веках, потеряли свое предназначение, перестали служить человеческим жильем, превратившись в приют для множества несуразных контор и офисов. Днем они еще пытались изобразить, будто дышат, созерцают мир, двигаются и даже идут в ногу со временем, однако по ночам обращались в то, чем были на самом деле, – хладные трупы, медленно разъедаемые тлением и куда быстрее – кишением паразитов. В этой части города снег, пока он не лег достаточно толстым слоем, все время сносило ветром, дувшим с реки, потому зимняя ночь была здесь действительно темна.