VIII
Еще издали я заметил башни графского замка, возвышающегося на центральной площади самого странного города из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Угловатые, большей часть сложенные из гранита или серого мрамора невысокие строения объединялись в сектора, отделенные друг от друга прямыми, посыпанными гравием улицами, по обочинам которых располагались в изобилии странного вида скульптуры и скамьи для отдыха, частично занятые вкушающими приятности городской идиллии группками людей. Некоторые из сидящих оборачивались и провожали нас глазами, но большинство не выказывало никакого любопытства к моей персоне, продолжая свои неспешные беседы. Одежда этих людей удивила меня – старомодные, расшитые кружевами камзолы и завитые, ниспадающие на плечи парики одних поразительно контрастировали с простым, неброским платьем их собеседников, едва прикрывающим срам и говорящим, несомненно, о незавидном социальном положении последних. При первом взгляде на этих людей можно было бы подумать, что видишь перед собою господ, окруженных угодливыми слугами, но свобода осанки и дружеская раскованность, с которой попроще одетые люди общались со своими "богатыми" приятелями, свидетельствовали о том, что в этом странном Графстве и впрямь все равны.
Эй, Хегле! А что же это они так по-разному одеты? Мне казалось, что при всеобщем равенстве не должно быть такой несправедливости!
Где ты видишь несправедливость? откликнулся мой провожатый. – Одежда эта, как бы тебе сказать… пережиток прошлого, что ли… На отношениях между горожанами их наряд никак не сказывается.
Понятно.
На самом деле, ничего мне понятно не было, и я все больше и больше запутывался, переставая порою верить собственным органам восприятия. Но именно в тот момент я засмотрелся на какого-то бедно одетого, тощего рыбака, с азартом припавшего к сахарным устам некой расфуфыренной госпожи и норовящего проникнуть своей заскорузлой ручищей в ее глубокое декольте, и мне стало не до Хегле и его объяснений. Мы шли все дальше, и рыбак с его высокородной зазнобой остались за поворотом. Вместо средневеково наряженных "страусов", как я их про себя окрестил, на улице стали все чаще появляться более современно одетые люди, и мало-помалу я перестал чувствовать себя словно в театральной гримерной. Впрочем, и эти, более близкие мне по своей внешности горожане ни чем особенным не занимались, переходя от здания к зданию или же просто рассевшись на одной из многочисленных скамеек, большей частью установленных в тени развесистых деревьев.
Что изменилось? Куда подевались камзолы и рюшки? поинтересовался я вновь, хотя и давал себе зарок ни о чем больше не спрашивать водящих меня за нос клоунов.
На сей раз мне ответил один из людей в балахоне, которых Хегле именовал графской челядью:
Город наш довольно своеобразный… Сектора его строились в очень разные отрезки истории, и обитатели предпочитают придерживаться духа того времени, когда был создан их сектор, только и всего. Разумеется, они вольны передвигаться, как им вздумается, но не удаляются, как правило, из своего района… Есть у нас, к примеру, сектор, жители которого просто… оборваны и вовсе не имеют имени, так что ж им, простите, за удовольствие показываться на глаза респектабельным горожанам?
Как это – люди без имени? Почему?
Ну… имена их не были внесены в городскую регистрационную книгу, и никто их не знает. Вообще, знания у нас – не самый ходовой товар, не очень понятно закончил человек в балахоне свое скрипучее объяснение и не вымолвил больше ни слова.
Я не переставал удивляться тому, что видел. Детей, по большей части разодетых в пух и прах, на улицах хватало – они чинно восседали подле своих мамаш или же вяло резвились у порогов своих домов – а вот молодежи было значительно меньше, и представлена она была в основном пареньками в рыбацких куртках – наподобие той, что была на Хегле – да бледными тощими девицами болезненного вида, томно вздыхающими и то и дело поглядывающими на небо, словно надеясь увидеть там ангела. Это именно про них пишут в романах о неразделенной любви и обманутых надеждах, именно эти девицы по любому поводу впадают в "нервную горячку" и терзают близких заявлениями о своей скорой кончине, сжимая в побелевших пальцах прощальную записку от неверного возлюбленного, до тошноты объевшегося их гонора и театральности.
На головах многих людей я заметил такие же точно венки, как и на Хегле. Каждый венок был ловко подогнан по размеру головы, словно кто-то очень серьезно занимался этим делом, придавая ему большое значение. Должно быть, этот головной убор был весьма популярен среди горожан, но все же большая часть публики вместо венка носила повязанную вокруг лба ленточку из блестящей ткани, которая, впрочем, смотрелась тоже довольно-таки необычно. Я обратил внимание на то, что молодые люди, как правило, предпочитали венки, тогда как старики почти все поголовно украшали себя ленточками, хотя бывали и исключения. Среди ребятишек хватало и того, и другого, и я поинтересовался у Хегле, чем вызвано такое различие вкусов и зачем вообще цеплять себе что-то на голову?
Вкусы тут не при чем, охотно пояснил тот. – Просто так легче распознавать, кто является подданным Графа, а кто Графини. По большому счету, это не имеет никакого значения, и уж во всяком случае не является отличительным классовым признаком, но так уж повелось, и никто не в состоянии изменить этого предписания. Что, опять скажешь – несвобода? – Хегле остановился и посмотрел на меня испытующе. – А разве тебе не нравятся эти прекрасные туберозы, что вскоре, после посвящения, будут так же обрамлять и твою голову, как обрамляют мою? Чем мой венок хуже, скажем, цилиндра англичанина, без которого он никогда не выйдет из дому, или мехового треуха жителя Сибири, что за зиму намертво прирастает к его голове? Неужели, спрашиваю я тебя, парики парламентских клоунов или шляпы вьетнамцев красивей, чем мой венок из тубероз, таких свежих и прекрасных?
Я понял, что мой новый знакомый был чрезвычайно задет, если не оскорблен моим неосторожным вопросом, и поспешил исправиться:
Нет-нет, Хегле, я вовсе не это хотел сказать… А ты, я вижу, осведомлен о жизни вне графства? И вьетнамцев знаешь, и сибиряков…
Парнишка самодовольно хмыкнул.
А ты что ж, думаешь, я не через те же ворота сюда пришел, что и ты? И мне доводилось, ты знаешь, и книжки читать, и на веслах сидеть. Однако все это не мешает мне оставаться довольным своим венком и тем, что моя госпожа – прекрасная Графиня.
"Да… Видать, крепко держат их тут эти графья, и не дернешься…", подумал я грустно.
Может, я ошибаюсь, осторожно начал я, боясь вновь растревожить чувствительное сердце моего не в меру обидчивого собеседника, но мне кажется, что подданных Графа гораздо больше, чем людей в венках…
Это так, но тем больше у тебя будет поводов гордиться тем, что ты принадлежишь Графине.
"О! Я уже кому-то принадлежу!"
Лишь теперь мне пришло в голову спросить, куда мы, собственно, идем. Хегле пояснил:
Пока я знакомлю тебя с городом, а затем покажу тебе, где я обитаю, потому что, полагаю, тебе тоже придется там поселиться.
Почему?
Так… есть соображения.
А что, у тебя такой же большой дом, как вон тот? спросил я скорее из вежливости, чем из любопытства и указал на внушительных размеров гранитное здание, архитектурой напоминающее дворец, у входа в которое рядком сидела целая толпа разномастно одетых людей всех возрастов.
Да ну нет, конечно, устало ответил Хегле, не удостоив жителей дворца и мимолетного взгляда. В таких сооружениях живут целыми родами; люди эти, как правило, величавы и, за редким исключением, являются подданными старого Графа. Я же одинок, все те, кто мог бы разделить со мною дом, либо нашли прибежище в других городах, либо и вовсе не добрались еще сюда. Дом, правда, достаточно большой – отец мой планировал в будущем тоже в нем поселиться, но теперь, думаю, его часть отведут тебе… Ведь мы, можно сказать, родные люди!
Как так?
Да-да, вздохнул почему-то Хегле. – Выходит, что так.
Не успел я выразить ему свое сомнение по поводу только что выданной им информации, как внимание мое привлекла еще более удивительная вещь, заставившая меня на время забыть и о самом Хегле, и о его странных речах. Дело в том, что на противоположной стороне узкой улицы, чуть впереди себя, я увидел Оле. Он шел, испуганно, но не без любопытства озираясь, в сопровождении какого-то заросшего косматой бородой старика в полотняной рубахе и прихрамывающей на правую ногу кривобокой старухи, все время норовящей взять его под руку. Старики вели себя так, словно только что встретили с поезда долгожданного гостя, не отходили от него ни на шаг, то и дело заглядывали ему в глаза, ища в них одобрения своим действиям, и по очереди обирали соринки с его поношенной, грязной рыбацкой тужурки.
"Если он все это подстроил, подумалось мне, то мастерски… Хотя зачем бы вся эта толпа народу стала в угоду ему бросать свои дела и дурачить заезжего парнишку?"
Первым моим побуждением было окликнуть Оле и спросить у него, что он обо всем этом думает, но что-то удержало меня от этого. Возможно, я просто стеснялся случившегося со мной провала памяти, да и история с Йонкой явно не способствовала укреплению нашей с ним дружбы. Мне показалось, что особой любви к атаковавшим его старикам Оле не испытывал, поглядывая на них настороженно и заблаговременно увертываясь от назойливых попыток старухи войти с ним в телесный контакт.
Хегле поймал направление моего взгляда.
Это тот малец, что пришел вместе с тобой? Кто он?
У меня появилось желание щелкнуть его по носу, но я сдержался – в конце концов, Хегле кажется совсем не плохим парнем, и вопросы его, пусть и несколько навязчивые, вполне закономерны.
Это – Оле, мой приятель. Его отец рыбачит в том поселке, где живет мой дед, и мы часто проводили свободное время вместе. Но я, право, не знаю, что ты имеешь в виду, говоря, что он пришел вместе со мной. Я ведь уже говорил тебе, что не помню, как здесь оказался, и был бы очень удивлен, скажи мне кто-нибудь, что я пришел сюда своими ногами.
Хегле рассмеялся.
Так всегда бывает. Но потом ты все вспомнишь… Только, чур, не биться в истерике и не бросаться в драку!
Так это была все же твоя затея?!
Упаси Бог!
Тогда почему же я должен броситься на тебя?
Он пожал плечами.
Не знаю. От отчаяния или по глупости.
Я махнул рукой и решил до поры не обращать внимания на множащиеся вокруг меня загадки когда-то все само собой разрешится.
Через некоторое время мы повернули направо, и вскоре Хегле остановился перед невысоким зданием серого камня, прячущимся за густо разросшимися кустами какой-то дикой ягоды. Архитектура дома была очень необычной, впрочем, как и все в этом странном городе. Декоративные, не несущие никакой функции башенки на плоской кровле придавали жилищу Хегле вид кукольного домика, а узкие стрельчатые окна фасада завершали картину сказочного мини-замка. У посыпанной гравием дорожки, ведущей через крошечный сад к дому, была вкопана железная скамейка, при виде которой у меня вдруг заныли ноги.
Присядем? спросил я моего спутника, ступая на дорожку.
Как хочешь. Скамейка, в принципе, задумана для гостей, но ты можешь передохнуть на ней, поскольку в дом тебе все равно еще нельзя.
Почему это? обиделся я, удивленный таким негостеприимством.
Потому что ты еще не причащен, последовал спокойный ответ Хегле. – Как только Графиня наденет тебе на голову венок – а произойдет это позже, на Главной площади – ты сможешь тут поселиться вместе со мной. Да-да, думаю, так и будет.
Не скажу, что испытывал дикое желание разделить с Хегле сомнительный уют его каморки, но, как уже сказано выше, я решил не лезть на рожон и не пытаться пока диктовать кому-либо свою волю. Сначала надо разобраться с тем, где я вообще нахожусь, и что из себя представляют эти графья… Я почти не сомневался в том, что речь идет о каких-нибудь нравственно распавшихся проходимцах, воцарившихся среди психически больных отщепенцев и возомнивших себя богами. Не исключено, что всем этим сидящим, лежащим и бродящим повсюду полулюдям-полутеням скармливается какое-нибудь снадобье, лишающее их воли и способности адекватно реагировать на происходящее. Но как же, черт возьми, нас-то с Оле сюда занесло? Не иначе, как действует какая-то банда, добывающая мнимым графам новый материал для их бесчеловечных опытов. Да вот Хегле, к примеру, чем не член такой банды? Он был первым, кого я увидел в этом странном краю, полном расфуфыренных, искусственных марионеток, он привел меня в чувство и сопровождает теперь в моей первой экскурсии по этому огромному сумасшедшему дому, словно Белый Кролик Алису в Стране Чудес. Наверняка ему поручено присматривать за мной, дабы я не сбежал…
Тут я вспомнил о моей неудавшейся попытке побега и, погрустнев, впился взглядом в линию горизонта, странно изогнутую и тоже словно бы декорированную, как и все вокруг. Удастся ли мне когда-нибудь вновь очутиться по ту сторону проклятой границы, прочность которой так восхвалял мой провожатый?
Хегле по-своему истолковал мою печаль:
Не волнуйся, прием у Графини ты не пропустишь, и могу заранее сказать, что это будет самый запоминающийся прием из всех, на которых ты когда-либо бывал.
Не сомневаюсь.
Небо вдруг посерело, и в воздухе запахло какой-то мерзостью, напоминающей отраву для крыс. Не чувствовалось ни малейшего ветерка, кусты и деревья стояли не шелохнувшись, словно вырезанные из картона, и ни одной, даже случайно заблудшей, птицы я не различил в их по-осеннему вялой листве. Люди, до того преспокойно наслаждавшиеся ничегонеделанием на улицах города, вдруг разом заспешили куда-то, засуетились и стали один за другим исчезать в тусклых чревах своих жилищ, глотающих их комичные фигурки, словно кит стайки рыбешек. Все это выглядело так, будто кто-то невидимый дал беспечным горожанам сигнал расходиться, и они не смели его ослушаться. Хегле тоже с тоской взглянул на, должно быть, манящий его узкий вход в его берлогу, но остался стоять у скамейки.
Не пора ли тебе отдохнуть? съязвил я, не очень понимая суть происходящего.
Хорошо бы, ведь позже начнется церемония посвящения и нужно быть готовым, ответил он, то ли не уловив моей иронии, то ли решив не подавать виду, но сейчас я должен идти, чтобы не пропустить встречу.
Что за встреча? Какое-то городское мероприятие? к своему изумлению, я начал вдруг испытывать интерес к происходящему.
Это личное. Могу лишь сказать, что рад был получить разрешение повидаться с ней.
Получить разрешение? переспросил я удивленно. Ты что же, и увидеться с кем-то по своей воле не можешь?
Могу, вздохнул Хегле, но для общения с теми, кто находится за пределами Графства, требуется высочайшее разрешение Графини.
Опять не Графа?
Я же говорил тебе, что для нас с тобой Графа не существует, лишь Графиня.
И трудно получить такое разрешение?
Мне – да.
Это почему же? Ты что, изгой?
Хегле помолчал, затем нехотя промолвил:
Не в этом дело. Просто некто со стороны моря постоянно пытается проникнуть в Графство и войти в контакт со мной, а такая назойливость, сам понимаешь, не может нравиться Графине, вот она и сердится на меня. Опальный я, одним словом.
Ну надо же! И у вас тут "дворцовые интриги" процветают? А кто этот "некто", который пытается связаться с тобой?
Да это… в общем, неважно. Заболтались мы с тобой, а я должен идти, иначе пропущу…
И Хегле зашагал прочь по опустевшей улице, не выдав никаких указаний касательно моего дальнейшего времяпрепровождения.
Эй, Хегле! закричал я ему вслед и удивился, как приглушенно и тускло прозвучал мой, обычно такой звонкий, голос. Парнишка не обернулся, словно не слышал меня, и через каких-нибудь десять-пятнадцать секунд я уже едва различал его фигуру среди однообразных серых строений. Поняв, что, если не поспешу, то могу и вовсе потерять его из виду, я вскочил и бросился вдогонку, стараясь, тем не менее, оставаться незамеченным. Мне не улыбалась перспектива быть отчитанным, словно нашкодивший пацан, и я предпочитал сохранять известную дистанцию.
Спешивший Хегле петлял по узким улочкам города, срезая углы и перепрыгивая через газоны, в изобилии разбросанные почти перед каждым домом. Благодаря поднятому воротнику и угловатой фигуре вид он имел весьма зловещий, напоминая злоумышленника, пользующегося паузой в городской жизни для своих темных делишек. Он не оглядывался и не видел меня, хотя, думаю, ему было все равно, иду ли я за ним он был слишком занят своими мыслями.
Спустя какое-то время я увидел, что мы приблизились к самой окраине города, к той границе, пространство за которой странным образом искажалось, не оставляя шансов беглецам. Однако, по всей видимости, это его свойство охраняло город и от вторжения извне, иначе не миновать бы всем этим странным театралам, проживающим здесь, наплыва нежелательных посетителей, которые, несомненно, в два счета поставили бы все с ног на голову.
Достигнув большого, очертаниями напоминающего церковь, здания, Хегле замедлил шаг и вскоре вовсе остановился. Укрывшись за каким-то углом, я проследил направление его взгляда он смотрел на странную, увитую вьющимися растениями арку, контуры которой выступали из окутывавшего церковную ограду тумана. Густой туман заполнял и проем арки, так что лишь напрягши зрение я сумел рассмотреть стоящую в ней женщину в длинном, до самой земли, светлом одеянии. Волосы женщины свободно ниспадали ей на плечи, правой рукой она упиралась в стену арки, и широкий рукав ее платья, треугольником вырисовывавшийся на темном фоне, напоминал крыло ангела, как их изображают на церковных фресках. Через пару минут туман поредел, и я без труда разглядел лицо женщины – худое и вытянутое, со скорбно опущенными уголками рта и обрамленными сетью морщинок глазами. Черты этого лица являли разительное сходство с чертами моего нового знакомца Хегле, и у меня не осталось сомнений, что фигура в светлом платье связана с ним кровными узами. Но что значит весь этот маскарад?
Я продолжал наблюдать за происходящим, но ничего интересного не увидел. Хегле осторожно, словно к вековой китайской вазе, приблизился к женщине и, остановившись в нескольких шагах от нее, заговорил. С того места, где я стоял, нельзя было различить отдельных слов, но по монотонности голоса и отсутствию ярких интонаций я догадался, что встреча была "дежурной" и ни о чем особенном речи тут не шло. Спустя некоторое время дама протянула к Хегле призывно обе руки и, когда он подошел достаточно близко, заключила его в объятия. По тому, как судорожно впилась она белыми худыми пальцами в заскорузлую ткань матросской куртки парнишки, я понял, как сильны чувства этой женщины и сколько мучений приносят ей эти короткие встречи.
Все рандеву длилось не более трех-четырех минут. Фигура в светлом платье разомкнула объятия, и черный дым-туман вскоре вновь заполнил проем арки, скрыв ее из виду. Хегле, опустив голову на грудь, повернулся и пошел прочь, по направлению ко мне. Я не стал прятаться и вышел из своего укрытия, ожидая справедливых упреков в шпионаже, однако для парнишки, как оказалось, мое присутствие здесь не было столь уж неожиданным. Он поднял на меня глаза, тускло улыбнулся и спросил:
Видел?
Видел, ответил я просто, так как не знал, что еще сказать. – Это твоя мать?
Хегле кивнул.