Генерал вгляделся в пухлое, полное важности лицо Паддока, но взгляд этот не сказал ему ничего любопытного. "Он был все же ранен, так я и знал, - подумал Чэттесуорт, - но кто его лечит, и почему он уже на ногах, рана была серьезная или пустяк, царапина, и где же она, где?" Эти вопросы так и рвались наружу, и последний из них генерал задал-таки вслух, как бы невзначай:
- Говорите - атака? Где же, скажите, Паддок, где?
- В парке, генерал, - не кривя душой ответил Паддок.
- Ах, в парке, вот как? Но я имел в виду часть тела - плечо, к примеру, или…
- Двенадцатиперстная кишка - так объяснил доктор Тул; это вот где, генерал. - И лейтенант ткнул себя под ложечку.
- Да что вы, сэр, - под ложечкой, вы хотите сказать? - В голосе генерала послышались необычные для него нотки ужаса и возмущения.
- Точно так, генерал, боль была просто адская, - ответил Паддок, с недоумением уставясь на помертвевшее лицо своего командира. "Бывает, и у офицеров прихватывает живот, есть из чего делать трагедию, - подумал он. - А что, если генерал прослышал об отравлении и к тому же, быть может, разбирается в этом получше докторов?"
- Так какого же черта, сэр, этот полоумный расхаживает как ни в чем не бывало по городу с дыркой в этой самой… как, бишь, вы ее назвали? Будь я проклят, если сию же минуту не посажу его под арест, - загремел генерал, и выпученные глазки его забегали из стороны в сторону в поисках легкомысленного фейерверкера. - Где старший адъютант, сэр? - Побагровевший генерал сердито топнул ногой на ни в чем не повинного караульного. - Если иначе его не заставишь лежать в постели, пока не поправится…
Паддок пустился в объяснения, и раскаты грозы стихли, но не сразу, а постепенно. Не единожды еще генерал уверял раздраженно, что явственно слышал из уст Паддока слово "ранен", проклинал свою докучливую должность, фыркал и разражался неудержимыми приступами кашля. Как бы то ни было, тайное стало явным, и генералу пришлось, смущенно, но с достоинством, пуститься в объяснения: он, дескать, слышал краем уха, что О'Флаэрти самым нелепым образом ввязался в дурацкую ссору и этим утром имел встречу с Наттером, почему у генерала на минуту и возникло опасение, что фейерверкер ранен; осталось справиться о Наттере, и выяснилось, что целы оба; на поле боя они побывали - схватки не было - не было и примирения. Поставленный в тупик этой головоломкой, Чэттесуорт сгорал от любопытства; простившись с Паддоком на мосту, он едва не окликнул собеседника снова, чтобы вытянуть из него всю историю целиком.
А Паддок, в чьем мозгу роились сладостные видения, беспрепятственно поспешил к себе домой - снаряжаться для пира богов, назначенного на пять: пудриться, душиться и прочее. Паддок свернул за угол "Феникса" на Дублинскую дорогу, и кто же выплыл ему навстречу из Королевского Дома в сопровождении высокого пудреного лакея, который нес жезл и большой букет? Не кто иной, как великолепная и устрашающая тетя Бекки; она вместе с племянницей только что нанесла визит старой полковнице Страффорд и знала теперь все о недавней дуэли. При виде мисс Гертруды пухлые щеки Паддока порозовели, а тетя Бекки, которая зорким взглядом различила ни о чем не подозревающего лейтенанта еще издалека, ярко зарделась. Высоко вздернутый подбородок, закушенный уголок рта, лихорадочные пятна румянца - все говорило о близкой грозе. Предвестием беды служили также свирепые взмахи веера и отрывистое "хм!", два-три раза исторгшееся из уст Ребекки, - в нетерпеливом желании скорее начать атаку она ускорила шаги, оставив племянницу далеко позади. Лучшие эпические поэты любят без околичностей посвящать слушателей in medias res, пламенные души вроде тети Бекки им в этом подобны. Однажды Наттер, после того как раз или два в свой черед испытал на себе "нрав Ребекки Чэттесуорт", заметил своей жене: "Клянусь Юпитером, эту женщину за ее язык надо бы посадить в кутузку". Мисс Ребекка, и на сей раз не изменяя себе, прежде чем успела приблизиться, резко произнесла:
- Вас следует выпороть, сэр; да-да, - кивнула она, встретив изумленный взгляд Паддока, - привязать к алебардам и выпороть.
За тетей Ребеккой семенило не менее полудюжины собачонок, и эти проницательные твари, мгновенно уловив, что Паддок впал в немилость, с яростным тявканьем стали осаждать ноги лейтенанта.
У Паддока вспыхнули уши, и он с глубоким поклоном отозвался:
- Мадам, офицера, который произведен в чин приказом короля, пороть нельзя.
- Тем хуже для армии, сэр. Подобные необоснованные привилегии нужно отменить немедленно. Я бы начала с вас, сэр, и с вашего сообщника по убийству, лейтенанта О'Флаэрти.
- Мадам, ваш покорнейший слуга, - проговорил Паддок с еще более церемонным поклоном и ярко вспыхнул до самых корней густо напудренных волос, чувствуя потрясенным сердцем, что ни одному из генералов лучших армий Европы он не позволил бы говорить с собой подобным образом.
- Доброго вечера, сэр, - добавила тетя Бекки, после того как главное было сказано, и энергично тряхнула головой; затем она презрительно отвратила лицо и величаво возобновила свой путь. Забытая ею племянница на ходу проговорила несколько любезных слов и приветливо улыбнулась Паддоку, словно и не была свидетельницей его унижения. Это утешило беднягу совершенно, он поспешил домой, к своим духам и примочкам, исполненный радужных надежд; для полного счастья ему недоставало лишь малой толики душевного спокойствия.
В самом деле, человека, хорошо знавшего мягкосердечие этой мегеры, тети Бекки, ее недавняя яростная атака не могла надолго выбить из колеи. Около года назад, когда маленького Паддока свалил жестокий и упорный плеврит, тетя Ребекка отнеслась к страдальцу как к родному: стараясь взбодрить его угасший аппетит, каких только она не посылала ему желе, супов на крепком бульоне, изысканных легких вин; затем пришел черед книг, и лейтенант, будучи человеком чести, прочел их от корки до корки. В данном же случае негодование тети Бекки было легко объяснимо: именно о дуэлях она особенно часто беседовала с Паддоком и успела, как ей казалось, склонить лейтенанта к своей точке зрения, так что в последний месяц, разговаривая с генералом, она то и дело ссылалась на Паддока. И вот это публичное отступничество - обидное, как пощечина.
Между тем Паддок, приятно взволнованный, облачился в халат и подсел к зеркалу. Парикмахер Мур, вооружившись щипцами, пудрой и помадой, начал восполнять ущерб, какой претерпела за день внешность клиента, а Паддок, в сладостном предвкушении увлекательного вечера, не без удовольствия изучал в зеркальном стекле свое собственное пухлое лицо.
Глава XVIII
КАК ДЖЕНТЛЬМЕНЫ СИДЕЛИ ЗА КЛАРЕТОМ, А ДОКТОР СТЕРК НАБЛЮДАЛ
Паддок проехал меж рядами старых, похожих на олдерменов, тополей, через мостик и углубился в сплошной сводчатый коридор из вязов и вечнозеленых кустов, который привел его во двор Белмонта. Старый белый дом представлял собой длинную сторону прямоугольника, с боков виднелись службы - их ухоженные белые стены густо заросли плющом, с противоположной стороны при каждом служебном здании имелся собственный дворик, парадный двор замыкал ров наподобие голландского, вдоль рва - от сада до моста - тянулась каменная балюстрада, ее рисунок оживляли расположенные на одинаковых расстояниях большие каменные цветочные вазы - росшие там цветочные кустики напоминали Паддоку о прекрасной Гертруде Чэттесуорт, а следовательно, отличались особой яркостью и ароматом. По воде скользила пара лебедей, во дворе кичливо расхаживали несколько павлинов, а на ступенях крыльца дремал под закатным солнышком старый ирландский пес в большом ошейнике с кельтской надписью.
Обеды в Белмонте бывали неизменно приятны. Старый генерал Чэттесуорт встречал гостей с открытой душой, искренне радовался каждому и веселился как ребенок. Мудрец или, к примеру, книжник не счел бы его особенно занимательным собеседником. Истории, которые рассказывал генерал, многие уже слышали, а то и (как я подозреваю) читали. Однако генерал никогда не злоупотреблял терпением слушателей и имел в запасе для каждого доброе слово и сердечную улыбку. Чэттесуорт держал искусную кухарку и делился с соседями по столу секретами приготовленных ею блюд; имел обыкновение временами самолично спускаться в погреб, чтобы порадовать гостей бутылочкой чего-нибудь особенного; о содержимом едва ли не каждой имевшейся там корзины он знал кое-что любопытное. То и дело звучал его непринужденный смех, в присутствии генерала комната преображалась и гости ощущали особый уют, словно в камине ярко, весело, с треском горело рождественское пламя.
Мисс Бекки Чэттесуорт, в царственном наряде из парчи с изобилием кружев, приняла Паддока с подчеркнутым высокомерием и едва коснулась его руки кончиками пальцев. Стало ясно, что в фаворитах ему в ближайшее время не ходить. В гостиной лейтенант обнаружил вчерашнего прекрасного незнакомца - большеглазого мистера Мервина; тот был облачен в элегантный красно-коричневый бархатный костюм и держался весьма непринужденно; откинувшись на высокую спинку стула, он вел беседу - приятную, судя по всему, - с мисс Гертрудой. Паддока встретил рукопожатием и изысканным приветствием щегольски одетый, но далеко не такой юный, каким хотел казаться, капитан Клафф. Его лицо хранило следы изрядных гримерских стараний, а середина объемистого туловища (капитан именовал ее талией) была так туго затянута, что, несмотря на улыбку и самодовольство, Клафф выглядел полузадушенным. Стерк, прислонившийся к стене у окна, коротко кивнул Паддоку и вполголоса спросил, как дела у О'Флаэрти. Разумеется, о дуэли он был наслышан, однако сослуживцы знали, что в деле чести офицерам Королевской ирландской артиллерии на профессиональные услуги доктора Стерка рассчитывать не приходится и они вольны, соответственно, обращаться к любому другому представителю медицинской профессии.
Выслушав Паддока, Стерк ухмыльнулся и заключил разговор словами:
- Вот что, старина, на этот раз вы дешево отделались - вы и ваш пациент, но на счастливый случай второй раз полагаться не приходится, так что послушайтесь моего совета: вырвите-ка тот листочек из своей… из кулинарной книги вашей бабушки и разожгите им трубку.
Не скажу, что уничижительный тон, каким был помянут его альбом, а затем и семейство, не задел Паддока, - маленький лейтенант никогда не позволял себе ничего подобного по отношению к другим и, соответственно, рассчитывал на их ответное уважение, - однако, зная давно, что Стерк сущая скотина и иначе вести себя не может, Паддок предпочел отдать величественный поклон и перейти в другой угол комнаты, дабы засвидетельствовать свое почтение маленькой миссис Стерк, особе робкой, незлобивой и склонной к нытью. С ней вел оживленную беседу какой-то пожилой бледный джентльмен с высоким лбом и насупленным взглядом. Едва заметив незнакомца, Паддок почуял в нем что-то необычное. При детальном осмотре, однако, ничего примечательного в госте не обнаружилось. Он был одет настолько просто, насколько допускала тогдашняя мода, но все же в его туалете замечалась непринужденность и даже светскость. Парика незнакомец не носил; немного пудры виднелось на волосах и на воротнике кафтана, но голова его и без того сияла совершенной белизной; с боков волосы были подвиты, а сзади собраны в узелок. Когда Паддок приблизился к даме, незнакомец встал и поклонился, и лейтенанту представился случай поближе рассмотреть его большой белый лоб - единственную черту лица, которой гость мог гордиться, - серебряные очки, блестевшие ниже, мелкий крючковатый нос и суровый рот.
- Лицо заурядное, - заметил генерал позже, когда гости разошлись.
- С таким лбом, - решительно возразила мисс Бекки, - лицо не может быть заурядным.
Если бы генерал с сестрой захотели проанализировать свои впечатления, они пришли бы к выводу, что черты лица их гостя, взятые в отдельности, за исключением этой единственной, ничего примечательного в себе не содержали, но все же странная бледность, отпечаток умственного превосходства, сарказма и решительности делали его внешность необычной.
Генерал, исправляя свою оплошность (церемонии знакомства придавалось в те дни немалое значение), выступил вперед, дабы представить гостей друг другу:
- Мистер Дейнджерфилд, разрешите представить вам моего доброго друга и сослуживца, лейтенанта Паддока. Лейтенант Паддок - мистер Дейнджерфилд, мистер Дейнджерфилд - лейтенант Паддок.
И за поклоном следовал поклон, за "покорнейшим" - "всепокорнейший", и каждый был польщен сверх меры. Но вот светский церемониал наконец завершился, и разговор вновь потек своим чередом.
Паддок узнал только, что речь шла о жителях Чейплизода: миссис Стерк рассказывала понемногу о каждом, а мистер Дейнджерфилд - надо отдать ему должное - выслушивал ее со вниманием. Собственно говоря, эту тему миссис Стерк избрала не сама - поток ее красноречия все время искусно направлял собеседник. Не такой человек был мистер Дейнджерфилд, чтобы пускаться на маневр без рекогносцировки, его острый ум никогда не дремал, а брал на заметку все, что могло пригодиться.
И миссис Стерк, к полному своему и собеседника удовлетворению, продолжала неумолчный щебет; так она поступала всегда, если поблизости не было ее супруга и повелителя. Речи миссис Стерк не содержали в себе ни крупицы злобы, однако же бывали переполнены жалобами, благо те или иные поводы для них неизменно находились. Это был неистощимый фонтан безобидных городских сплетен - ни одной скандальной. Будучи незлобивым и, можно сказать, милым маленьким существом, разве что чересчур склонным к меланхолии, миссис Стерк без памяти любила детей, в особенности своих собственных, что обернулось бы для нее бедой, когда бы не умение Стерка внушить трепет всему семейству, а не одной лишь жене; в глазах последней он являлся умнейшим и самым грозным из смертных; если бы кто-нибудь сказал миссис Стерк, что мир не разделяет ее мнения, она была бы крайне удивлена. Что до всего остального, то к своему гардеробу - вполне приличному - миссис Стерк относилась с крайней бережливостью, и служил он ей долгие годы: постельное белье было неизменно хорошо проветрено; горничные то и дело позволяли себе дерзости, а сама миссис Стерк нередко бывала в слезах, однако это не мешало ей содержать кружевное белье мистера Стерка в безупречном порядке.
Миссис Стерк учила детей катехизису, от души любила доктора Уолсингема, а малиновое варенье заготавливала в таких количествах, что из всех чейплизодских дам соперничать с нею в этом отношении могла одна лишь миссис Наттер. Эти во многом схожие натуры разделяла, однако, вражда - впрочем, слово "вражда" предполагает ожесточенность, ни той, ни другой даме не свойственную. Каждая видела в супруге своей соперницы дерзкого злоумышленника; не вполне понимая, что именно он злоумышляет, она знала одно: происки эти направлены против ее собственного, не знающего себе равных, повелителя. Стоило дамам завидеть друг друга, как они мысленно выражали надежду, что небеса защитят праведного и обратят сердца его гонителей или на худой конец разрушат их козни. Едва миссис Стерк (а равно и миссис Наттер) замечала свою соперницу по ту сторону улицы, как в ней пробуждался мрачный дар второго зрения, и в его свете та представала окутанной в грозовую тучу, а вместо трепещущего веера в руках ее оказывался пучок бледных молний.
Когда гости спустились к обеденному столу, галантный капитан Клафф ухитрился устроиться по соседству с тетей Бекки и прибег затем к помощи разнообразных знаков внимания и прочих хитрых приемов, дабы расположить ее к себе, - к примеру, усадил на краешек своего стула, рядом с мисс Ребеккой, ее противного и прожорливого маленького любимца Фэнси. Подобно всем давним жителям Чейплизода, капитан прекрасно знал маленькие слабости своей собеседницы, и потому ему не составило труда повести разговор об интересных ей предметах и в нужном ключе. Результат не замедлил сказаться: еще долго после того вечера тетя Бекки к случайным упоминаниям капитана Клаффа неизменно присовокупляла: "Весьма достойный молодой (!) человек и занимательный собеседник".
Многим из гостей показалось, что обед промелькнул как один восхитительный миг. По обе стороны от Гертруды Чэттесуорт разместились влюбленный Паддок и загадочный большеглазый Мервин. Для пылкого воздыхателя обеденное время летело на розовых крыльях. Маленький Паддок был в ударе, без устали сыпал театральными и прочими занятными байками, чего не могла не оценить соседка, улыбавшаяся ему чаще обычного; и пусть особа куда более могущественная мерила его далеко не столь приветливыми взглядами, у лейтенанта все же голова шла кругом от успеха, и он был счастлив, как принц, и горд, как павлин.
Трудно иной раз бывает отгадать, о чем думают молодые леди, что им по вкусу, а что нет, но Клафф, сидевший у противоположного конца стола, наблюдал старания Паддока и признавал его человеком на редкость приятным (Клафф, подобно многим, кто далек от literae humaniores, питал почтение к "книжной учености", а обрывки знаний о театре, которыми был напичкан Паддок, Клафф относил именно к этой категории и, соответственно, смотрел на своего сослуживца как на сущий кладезь премудрости, а стихами его восхищался безмерно, мало что в них при этом понимая). Так вот, Клаффу почудилось, что при всех светских талантах, в изобилии продемонстрированных сегодня Паддоком, мисс Гертруда ничуть не была бы разочарована, если бы кто-нибудь облачил в униформу и усадил на место Паддока деревянный манекен, на который Гертруда набрасывала драпировки, когда рисовала, - имеющий глаза, но не видящий, имеющий уши, но не слышащий.
Короче говоря, догадливый капитан по многим мелким признакам заключил, что мисс Гертруда отдает предпочтение своему новому знакомцу - красивому и, вероятно, не лишенному красноречия, невзирая на снедавшую его печаль. Догадки, однако, не всегда совпадают с истиной. Впрочем, Клафф ли заблуждался или сам Паддок, это не мешало маленькому лейтенанту пребывать в те минуты на седьмом небе от счастья.