- Вы действительно так думаете? О доктор, доктор, вы в это верите? За последние двое или трое суток… но сколько же их прошло?.. О, моя бедная голова… мне кажется, что его нет уже месяц. Как вы думаете, где он? Он занят делами?
- Разумеется, делами, мэм.
- И… и… доктор!.. Вы в самом деле считаете, что он жив и здоров?
- Конечно, мадам… что с ним станется?
Тул стал рыться в аптечных склянках на каминной полке, прикидываясь, что рассматривает этикетки, которые на самом деле не интересовали его нисколько; он бормотал что-то себе под нос, время от времени - хоть и неловко это признавать - добавляя ругательство.
- Видите ли, дорогая мэм, вы должны в меру сил сохранять спокойствие, иначе от лекарств проку не будет; так что постарайтесь, - сказал Тул.
- Но, доктор, - взмолилась несчастная леди, - вы не знаете… я… я в ужасе… я… я никогда не буду чувствовать себя как прежде.
И миссис Наттер разразилась истерическими рыданиями.
- Ну-ну, мадам, в самом деле… проклятье… милая моя, хорошая… вы видите… так не годится. - Тул вытаскивал пробки и нюхал содержимое склянок в поисках "тех самых капель". - И… и… вот они… и не лучше ли будет, мадам… выпейте-ка это… когда… когда он вернется, встретить его здоровой и веселой - разве вы не понимаете? - чем… э-э…
- Но… о, если бы я только могла вам признаться. Она сказала… она сказала… о, вы не знаете…
- Она? Кто она? Кто она и что сказала? - вскричал Тул, настораживая уши, ибо еще ни разу в жизни не отказывался что бы то ни было выслушать.
- О доктор, он ушел… я никогда… никогда… я уверена, что никогда больше его не увижу. Скажите мне, что он не ушел совсем… что мы еще встретимся.
- Проклятье, все время перескакивает с одного на другое… бедная женщина совсем ополоумела, - пробормотал обманутый в своих ожиданиях Тул. - Ставлю дюжину кларета, что она знает куда больше, чем говорит.
Вернуть миссис Наттер к ранее затронутой теме доктор не успел, потому что его позвали вниз, к магистрату Лоу, и пришлось на время с пациенткой проститься, а после разговора с магистратом доктор уже не думал возвращаться к бедной маленькой миссис Наттер. Могги стояла бледная как мел: магистрат только что заставил ее подтвердить под присягой все сказанное по поводу туфель; и Тул отправился домой в деревню с тяжелым сердцем, вконец расстроенный.
Тул знал, что завтра будет выписан ордер на арест Наттера. Обвинение могло быть очень серьезным. И все же, если даже предположить, что те два страшных удара по голове Стерка нанес именно он, не было оснований утверждать, будто он сделал это намеренно и не ради самозащиты. Но и при всем том будущее не сулило ничего доброго, поэтому, услышь Тул, что в реке выловили мертвое тело Наттера, он бы, пожалуй, испытал облегчение.
Оставалась, однако, надежда, что Наттеру удалось успешно бежать. Если Наттер не попал в лодчонку Харона, он мог пересечь пролив на "Треворе" или "Хиллзборо" и достичь Холихеда. А потом, черт побери, конечно же он убежал подальше, нашел укромное местечко и затаился. Тогда это было проще, чем теперь. "В Лондоне среди слуг ходило старинное присловье, - пишет Тейт Уилкинсон, этот натянутый, но добродушный шутник, - гласящее: "Шел бы ты в Йорк"; подвергшись искажению, оно ныне звучит так: "Шел бы ты на Ямайку"". Воображению кокни Шотландия представлялась мрачным местом, почти таким же далеким, как Вест-Индия; а сегодня (заметь, читатель, какое чудо) "приятная компания может в начале недели собраться за обедом в Гровенор-сквер, а в субботу-воскресенье, без всяких хлопот, усесться за стол в новой части Эдинбурга!". Из чего мы узнаем, что скорости росли и тогдашнее поколение наблюдало эти чудеса быстроты с удовлетворением. Однако и тут мы ушли вперед, и в наши дни вся организация общества способствует успешному раскрытию преступлений. Перережьте телеграфные провода, замените пароходы парусниками, откажитесь от железной дороги в пользу неторопливой почтовой кареты (сорок миль в день), распустите городскую полицию и сыск, сделайте так, чтобы письма из Лондона в Дублин и наоборот доставлялись в срок от пяти дней до чуть ли не пяти недель, - и вы получите представление о том, насколько труднее теперь, чем в прежние дни, пуститься в бега разбойнику с большой дороги, нечестному должнику или влюбленной парочке. Разумеется, бегство не было стремительным - беглецы не уносились прочь, а уходили, - но такой же медлительной бывала и погоня, лишенная к тому же достоверных известий и поддержки властей; преследователи - жертвы почтовых дилижансов и всевозможных препон, перекрестков и слухов - терялись в дикой путанице предположений или увязали в трясине деревенского постоялого двора, где не удавалось получить ни полезных сведений, ни - вплоть до завтрашнего утра - почтовых лошадей.
Вынырнув на обратном пути с Мартинз-роу на относительный простор главной улицы Чейплизода, Тул с интересом уставился на окна спальни Стерка. Белых знаков смерти там не было. Взойдя на крыльцо, он постучал (исключительно из любопытства, надо сказать) и был препровожден наверх, где посмотрел на храпящего истукана, в которого превратился его давний враг, на перевязанную голову, скованную чарами, - ныне ее не посещали даже сны, а недавно она была полна злоумышлений на суверенные права Тула в области медицины и Наттера - как управляющего деревенским хозяйством.
Тул пощупал пульс больного, посмотрел, как Стерк глотает ложку куриного бульона, выслушал слезную и трепетную мольбу бедной миссис Стерк о жизни супруга и ответил доброжелательно, но уклончиво. После этого Тул пришел к справедливому выводу, что простертая здесь фигура уже более чем наполовину принадлежит к миру призраков, что заклинатель, встретивший Стерка в Мясницком лесу и своим волшебным жезлом прочертивший на его черепе эти параллельные линии, не только изгнал из него навеки беспокойный дух интриги, но и поставил точку в повести его жизни. Да, Стерку никогда не подняться с этой постели, и в скором времени добродушные, любящие страшные истории служанки приведут сюда его маленьких детишек, чтобы они взглянули на "бедного хозяина" в последний раз и благоговейно приложились к его холодным суровым губам - прежде чем крышка гроба навеки скроет облаченную в белое статую их отца.
Глава LVIII
ОДНА ИЗ ЗАБЛУДШИХ ОВЕЧЕК ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ;
ВЫДВИГАЮТСЯ РАЗЛИЧНЫЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ, КАСАЮЩИЕСЯ ЧАРЛЗА НАТТЕРА И ЛЕЙТЕНАНТА ПАДДОКА
И как раз в понедельник утром, когда все беспрерывно суетились и гадали, прибыл и водворился на старом месте - кто бы вы думали? - Дик Деврё. Бравый капитан выглядел блестяще и был красив как никогда. Однако же и дух его, и образ жизни изменились к худшему. Капитан повздорил со своей тетушкой, а именно из ее рук он получал хлеб насущный, притом обильно намазанный маслом. С какой же легкостью эта молодежь порывает с простодушными старыми почитателями, которые слагают к ногам своего красивого бездумного кумира золото, ладан и смирну. Молодые воображают себя независимыми и благородными, но мы-то знаем, что они просто самовлюбленные маленькие идолы, которые даже в самый разгар бунта бессознательно рассчитывают, что в должный час их старые поклонники раскаются и вернутся с приношениями.
Быть может, Цыган успел уже одуматься и пожалеть, что не поладил с тетушкой. Во всяком случае, хотя туалет и гардероб были ослепительны - такие утонченные молодые люди, как он, не привыкли в чем-либо себе отказывать, - под этой оболочкой скрывались усталые чувства и тоскующая душа. Назойливые кредиторы его отыскали, преследовали, обозленного и напуганного, до самой Англии и замучили до полусмерти. Он задолжал также кое-кому из своих собратьев-офицеров, и показываться им на глаза без единой гинеи в кармане было крайне неприятно. Вредное пристрастие, на которое, как вы помните, намекал генерал Чэттесуорт, под влиянием несчастий овладевало капитаном все более; тому же способствовали и угрызения совести. Была еще и старая любовь к Лилиас Уолсингем, муки отвергнутого поклонника и надежды, свойственные сильной страсти, - иногда они вспыхивали и разгорались, а иногда слабо мерцали среди страшных теней и тьмы.
Деврё был теперь далеко не так общителен, как в более счастливые времена, - иной раз он впадал в чертовскую угрюмость и раздражительность, ибо, как вы поняли, дела его в последнее время шли из рук вон плохо. И все же бывали минуты, когда он держался почти как прежде.
Тул, проходя мимо, заметил его в окне. Деврё улыбнулся и кивнул, доктор остановился у ограды и заухмылялся в ответ, удивленно всплеснул руками, а потом щелкнул пальцами и проделал небольшое антраша, словно хотел сказать: "Ну вот ты и вернулся… и снова у нас пойдут дурачество и веселье". И Тул тут же начал выкрикивать вопросы и приветствия, но Деврё не допускающим возражений тоном пригласил его к себе наверх: капитану не терпелось услышать новости, и прежде всего об Уолсингемах. И Тул поднялся, и последовали долгие рукопожатия, после чего доктор взялся за свой ворох сплетен и затараторил без удержу.
О несчастье со Стерком и об исчезновении Наттера Деврё уже слышал. А теперь он узнал немало клубных сплетен и о том, как Дейнджерфилд сделал предложение Гертруде Чэттесуорт, и что старики не против, а юная леди решительно не желает, и что Дейнджерфилд согласен ждать ответа неопределенно долго, а до толков и мнений горожан ему, кажется, и дела нет. Затем Тул перешел к Уолсингемам, и тут только Деврё впервые насторожил слух. Доктор чувствует себя прекрасно, как обычно, и гадает, что стало с его старым другом Дэном Лофтусом, от которого уже не один месяц нет известий, а вот мисс Лили не совсем здорова: слабость здесь (Тул постучал по своей объемистой груди), совсем как у ее бедной матушки. "Мы с Пеллом консультировались и решили, что ей нельзя выходить из дому". На этом Тул не остановился, поскольку подозревал, что Деврё с Лилиас связывают взаимоотношения особого рода, и надеялся, продолжив рассказ, получить тому подтверждение - не словесное, а скорее по лицу собеседника и прочим косвенным признакам. И он начал: "Подумай только, эта окаянная ведьма Нэн… ты знаешь ее - Нэн Глинн…", и стал повествовать о том, как Нэн с матерью посетили мисс Лили, а затем и пастора; все это, надобно признать, вполне соответствовало истине. И Деврё вначале сделался белей мела, так что Тулу едва не стало за него страшно, а затем разбушевался и принялся в изобилии изрыгать проклятия и ругательства. Дав ему немного успокоиться, доктор перешел к какой-то другой теме; он хихикал и каламбурил, потоком лил скандальные сплетни и всяческого рода новости, а Деврё сидел, уставив на него свои большие мрачные глаза, и ничего больше не слышал. Деврё мысленно поносил старую миссис Глинн из Палмерзтауна, бесстыдную лгунью и так далее, спорил с доктором Уолсингемом и неистово протестовал против всего на свете.
Генерал Чэттесуорт, который вернулся в Чейплизод двумя-тремя неделями позднее Деврё, отнюдь не был рад видеть капитана. О нем и его выходках по ту сторону пролива генерал был наслышан изрядно и не одобрял их. Генерал издавна опасался, что, имея под началом Деврё, рано или поздно вынужден будет призвать его к порядку. После прибытия красавца капитана не прошло и трех недель, а генерал уже заподозрил, что он нисколько не исправился. И генерал Чэттесуорт встречался с капитаном Деврё нечасто, а если приходилось вступать в беседу, держался высокомерно и отчужденно. С назначением в штаб дела обстояли неопределенно - собственно говоря, вакансия, которой ожидал Деврё, так и не открылась; в общем, Деврё окончательно запутался.
В тот вечер, как это ни странно, Стерк был еще жив, и Тул сообщил, что состояние его не изменилось. Однако какое это имело значение? Ровно никакого. Этот человек не имел касательства к миру живых, как если бы был мертв уже год - или сто лет.
Доктор Уолсингем только что навестил миссис Стерк - несчастная женщина, для которой надежда превратилась в привычку, находила опору в том, что постоянно тихонько хлопотала в комнате больного. Закадычные друзья доктора, собравшиеся в "Фениксе", видели, как он выходил из дома пострадавшего, так что ему пришлось задержаться и ответить на вопросы.
- Он находится в глубоком летаргическом сне, - сказал достойный священнослужитель. - Он угасает… жизнь его, сэр, утекает, как вода в клепсидре… с каждым часом ее все меньше и меньше… и вскоре не останется совсем.
- Что это такое - эта чертова клепсидра? - спросил Клафф Тула, когда они вместе возвращались в клубную комнату.
- А! Уф! Одна из мифических опухолей эпидермиса, которые упоминает Плиний, - его опровергли еще десять веков назад… ха-ха-ха! - Тул, подмигнув, рассмеялся и добавил: - Вы ведь знаете доктора Уолсингема.
И джентльмены принялись делиться бессвязными предположениями по поводу убийства, упоминая и Наттера, поскольку всем уже было известно, что выписан ордер на его арест.
- Мое мнение таково, - заговорил Тул, выбивая трубку о полку внутри камина (доктор обыкновенно курил молча, зато в остальное время давал своему языку полную волю), - и ставлю гинею, что окажусь прав: бедняга утопился. Наттера знали немногие, и, наверное, никто не знал его лучше, чем я. Можно было подумать, что он вообще ничего не чувствует и ни на что не откликается, вроде этой полки в камине, а в то же время во всей Ирландии не было второго такого ранимого, легкоуязвимого человека… честно, сэр… а с виду словно стальной. Я скажу вот что: если он и имел отношение к этой мерзкой истории, как утверждают некоторые, то - ставлю свою голову против фарфорового апельсина - битва была честная, лицом к лицу. Клянусь Юпитером, сэр, бедный Наттер не был трусом. Нет, не подлец и не убийца - только не он.
- Многие думают, что он бросился в реку, не выходя из собственного сада, бедняга, - заметил майор О'Нейл.
- Ну нет, ничего подобного, - отозвался Тул. - Конечно, этот злосчастный отпечаток, как вы знаете, говорит о многом, но все же я не считаю, что Наттер утонул там. Мы - я и Лоу - шли по следам до берега, туда, где лошадиная тропа на Баррак-стрит; место это глубокое - обычно пять футов, а в тот вечер и все десять. А теперь предположим, что Наттер со Стерком столкнулись… и произошло сами знаете что; Стерку не поздоровилось, и он, можно сказать, лежал мертвый; ну вот, понятное дело, испуг… и… и паника… это ясно… когда человек попадает в такую переделку… да еще они злейшие старинные враги… понятно? А такому человеку, как Наттер, к тому же на фоне прежней хандры - он ведь и раньше был не в духе - этого оказалось достаточно, чтобы решиться покончить с собой. Так все и было, можете смело присягать.
- А что думаете вы, мистер Дейнджерфилд? - спросил майор.
- Честное слово, - живо отозвался Дейнджерфилд, с громким шелестом опуская на колени газету, - в эти вопросы я предпочитаю не вмешиваться. Конечно, причины у него были серьезные, и что они друг друга терпеть не могли, я тоже знаю. Однако я совершенно согласен с доктором Тулом: если это Наттер, то, осмелюсь сказать, схватка была честная. Вначале, допустим, перебранка, затем, в запальчивости, удар - у Стерка была с собой трость, причем чертовски тяжелая, а он не такой парень, чтобы позволить сбить себя с ног. Осмелюсь предположить: если Наттера - живого или мертвого - найдут, на нем обнаружатся какие-нибудь отметины.
Клафф мысленно пожелал всей честной компании - за исключением самого себя - провалиться в тартарары; он пытался взять реванш у Паддока и проиграл уже трижды, причем один раз всухую. Маленький Паддок выигрывал потому, что удачно метал. В шашки он играл неважно; кроме того, поблизости был Дейнджерфилд, этот отвратительный и непостижимый денежный мешок, который "наполз, подобно летней туче", когда небо удачи Паддока было, как никогда, ясным и солнечным, а при виде соперника мысли лейтенанта всегда переносились в Белмонт, к его прекрасной даме.
Когда в том же направлении устремлялись думы Клаффа, они бывали весьма приятны. Он полагал, что делает успехи: тете Бекки понравилось с ним беседовать; она часто говорила о Паддоке, причем всегда едко. Клафф, который в некотором роде покровительствовал Паддоку, неизменно - надо отдать ему должное - с осторожной почтительностью возражал. Тетя Ребекка выслушивала его весьма внимательно и говорила, качая головой: "Вы слишком добрый человек, капитан, а он никогда не отплатит вам за ваши старания, никогда - заверяю вас".
Да, Клафф знал, что высшие силы благосклонны к Дейнджерфилду; нелепые чувства - чтобы не сказать страсть - Паддока расцениваются как вызывающие, а к тому же еще его причастность к неудавшемуся столкновению бедняги Наттера с бравым О'Флаэрти, которое возмутило тетушку Бекки до глубины души. При обычных обстоятельствах тетя Бекки бывала незлопамятна и отходчива, но в данном случае враждебные, мстительные чувства в ней, казалось, укоренились.
- Ладно, о нем довольно, ничего не стоит найти более приятную тему; но вы же не станете отрицать, капитан, что это низкое двуличие: в разговорах со мной прикидываться, что осуждаешь дуэли, а потом, при первой же возможности, согласиться быть секундантом.
И Клафф принимался оправдывать Паддока, приводить доводы и долго еще мямлил и мямлил. Нет, Клафф не залился бы слезами, узнав, что Паддока вздернули на виселицу, боюсь, дело было в другом, а именно: Клафф отличался скорее молодцеватой внешностью и изысканными манерами, чем изобретательным умом, и иметь готовую - не важно какую - тему для бесед ему было как нельзя более кстати; к тому же, с приятностью ведя такого рода разговор, он мог показаться объекту своей в высшей степени благоразумной страсти в выигрышной роли добродушного заступника. И Клафф думал о том, как терпеливо она его выслушивала, а ведь он сознавал, что речь его скучна и повторялась уже не один раз. Значит, привлекали не слова, а тот, кто их произносил, и Клафф бывал рад, невзирая на риск, выручать впавшего в немилость беднягу Паддока - ибо отличался душевным благородством.