С ума я не сошла, и вообще ничего драматического, но погрузилась в депрессию, глубокую и черную, как ночное море. На работе я стала еще деловитей, а вечерами дома начала читать книги по высшей математике и архитектуре. Хотела занять свой ум вещами ясными, недвусмысленными и логичными - изображениями зданий, взмывающих ввысь, словно ракеты.
Я сходила к женщине-психоаналитику, которая заявила мне, что я красивая, умная и в полном праве распоряжаться своим телом, как считаю нужным. Но от ее феминистского ободрения мне стало еще печальней и неприкаянней. Я не искала независимости; я хотела любить кого-нибудь и ощущать в жизни уют.
Однажды вечером я осознала, что единственный человек, хотя бы теоретически способный понять мое смятение, - это Дэнни. Так что я села и написала ему десятистраничное, через один интервал, письмо с рассказом о Петере, аборте и о том, что со мной происходит. Я так явственно помню свой поход на почту днем позже. Бросив письмо в ящик, я крепко-крепко зажмурила глаза и произнесла:
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Через неделю из Милана пришла телеграмма следующего содержания: "НЕ МОГЛА СРАЗУ НАПИСАТЬ ВОПР ПЕРВЫМ ДЕЛОМ НАМЫЛЮ ТЕБЕ ШЕЮ ТЧК ПРИЛЕТАЮ ВТОРНИК АЭРОПОРТ КЕННЕДИ ЗПТ РЕЙС 60/Т\УА".
Весь уик-энд я не знала ни минуты покоя: бегала по магазинам, убирала квартиру (дважды), ошарашен-но мотала головой, не веря, что через несколько дней Дэнни действительно приезжает. Еще трудней было поверить, что, судя по всему, приезжает он из-за моего путаного письма. Неужели такая отзывчивость еще в ходу? Очень хотелось бы надеяться.
В автобусе по пути в аэропорт я разглаживала, не в силах остановиться, складки на своем новом платье и про себя повторяла:
- Рейс шестьдесят "Тэ-Дабл-Ю-А". Рейс шестьдесят "Тэ-Дабл-Ю-А".
Самолет опоздал на сорок пять минут, и к моменту, когда начали выходить первые пассажиры, я успела трижды сбегать припудрить нос. Ожидание казалось нескончаемым; я сто раз вставала на цыпочки и вглядывалась в толпу, пока наконец не увидела замечательного знакомого великана, возвышающегося над остальными пигмеями.
Он склонился ко мне и крепко поцеловал в губы. Смотреть, как он улыбается, было все равно что сидеть у огня с самой лучшей на свете книгой.
- Я тебя первый раз так целую, правда? Чего я столько ждал, спрашивается?
- Неужели ты такой высокий? Я уж и забыла. Почти.
Мы направились к выходу, и на каждый его шаг приходилось по два моих. Я то и дело поглядывала на него снизу вверх, убеждаясь, что он действительно здесь, а не в самых светлых моих грезах. И больше никому я не завидовала, на всем белом свете.
На стоянке такси он возвышался над всеми - благодаря не только своему росту, но и безмятежности. Визжали и метались люди, извергали тяжелый, как свинец, дым выхлопные трубы автобусов, разрезали небо самолеты - Дэнни же, глядя на все это, стоял и улыбался.
- Знаешь, Каллен, все-таки здорово вернуться в старый добрый Нью-Йорк.
Я привстала на цыпочки и громко чмокнула его в щетинистую щеку.
- Кто бы еще стал восхищаться этим бардаком? Дребезжа, подкатил драндулет с шашечками, и водитель выскочил как ошпаренный:
- В город? В город едем? А?
- Сколько?
- По счетчику! Вы что, думаете, я мошенник какой?
Нью-йоркские таксисты либо кататоники, либо философы, третьего не дано. Нам попался философ, который донимал нас своими жалобами все сорок минут пути. Ничего нового мы не услышали, но Дэнни с энтузиазмом поддерживал беседу. Водителя звали Мильтон Стиллер, и, когда мы выкатили на мост Триборо, Дэнни уже звал его Мильтом и участливо расспрашивал про супругу, Сильвию.
Есть люди, готовые беседовать с кем угодно и в ком угодно способные найти что-нибудь интересное. Я не из таких - в отличие, как не замедлило выясниться, от Дэнни. Он внушал ощущение уюта и уверенности; чувствовалось, что с ним можно без боязни делиться любыми откровенностями - он не станет обсуждать вас и никогда ничего не разболтает. Не исключено, что наш новый друг Мильтон донимал пленных пассажиров своими горестями уже лет двадцать. Но Дэнни слушал и отвечал - он был как раз тем человеком, которого все мы мечтаем навсегда залучить в гости и ни с кем не делиться. Когда мы уже подъезжали к дому, Мильт пригласил нас к себе. Уверен, сказал Мильт, что Сильвии мы понравимся.
Дэнни расплатился и дал такие чаевые, что у меня глаза вылезли на лоб. После чего подхватил чемоданы и направился к двери.
- Эй, Клон. Подь сюды, на минутку.
Клоном меня еще ни разу не называли. Обычно Колин. Как-то даже Калина, но Клон - это что-то новенькое.
- Да, Мильт?
- Крепко держись за этого долговязого, слышь? Бог ты мой, был бы у меня такой сынуля!
К горлу подступил комок, и пришлось быстро отвернуться, чтобы Мильт не увидел предательские слезинки.
- Обязательно. Обещаю.
Дэнни стоял у входа с чемоданами и все с той же улыбкой. Он ждал меня - ждал Клон.
Стол был накрыт. Я подала единственное основательное блюдо, которое умела нормально готовить, - лазанью со шпинатом. Но по пути к столу меня вдруг осенило; имей я еще одну руку - хлопнула бы себя по лбу:
- Вот черт!
Дэнни оторвался от стакана с пивом, которое оставило у него под носом белые пенистые усы:
- В чем дело? Забыла что-нибудь?
- Дэнни, я же лазанью приготовила! У меня совершенно вылетело из головы, что едят в Италии. Вас там этим, наверное, по три раза на дню кормили!
Он мотнул головой и хлопнул ладонью по столу: ставь, мол. Затем склонился над лазаньей, словно журавль, и стал внимательно изучать.
- Каллен, она же… зеленая, - блаженно улыбнулся он.
- Конечно! Это лазанья со шпинатом.
- Со шпинатом?! Ну и ну!
- Да, со шпинатом. Я вегетарианка. Но она все равно вкусная.
- Э… ну да. - Он хотел снова приложиться к стакану, но отставил пиво на стол, очень осторожно.
- А что? Первый раз со мной такое, целый день сегодня глаза на мокром месте.
- Вот этого, пожалуйста, не надо. Просто с вегетарианцами мне всегда немного не по себе.
- Не по себе? Дэнни Джеймс, ты и на войне был бы спокоен как удав. Тебе что, нравится есть мертвую плоть?
- Э… ну да. - Он взял вилку и осторожно потыкал мой шедевр, словно минное поле изучал. - Это действительно вкусно?
От моего прищура можно было спички зажигать; кусок, который я плюхнула ему на тарелку, был величиной с крышку канализационного люка.
- А ну пробуй!
- А если оно еще горячее? Овощи-то медленней остывают.
- Ешь!!!
Улыбка померкла, однако Дэнни приступил к еде и после третьей добавки темпа не сбавлял. Он не сказал больше ни слова, но явно расслабился и наворачивал так, что за ушами трещало. Я-то знаю, я глаз с него не сводила.
- Ну так как, Попай?
- Виноват, исправлюсь, - похлопал он себя по животу. - Лазанья со шпинатом победила. А что на десерт, пирог с морской капустой??
- Вообще-то я и обидеться могу; но так здорово, что ты приехал… Дэнни, ты настоящий друг.
Он картинно склонил голову и передвинул ложку чуть правее.
- Кал лен… ты как?
- Гораздо лучше. Стоило только получить телеграмму, что ты приезжаешь. В целом? Теперь куда как лучше. Иногда я думаю о ребенке, но это совершенно естественно.
Положив ладони на колени, он нагнулся над столом, будто собирался шепнуть мне на ушко кое-что по секрету:
- Мне, конечно, легко говорить, но постарайся, если можешь, думать об этом поменьше. У тебя не было другого выхода. Я так понимаю, ты же его не любила, фотографа этого. Какие еще тебе нужны причины?
- Да, Дэнни, да. И я себе то же самое говорила, только… там же все-таки человек был. И я ничего не могу с собой поделать.
На глаза у меня навернулись слезы. Оказывается, ничего еще не прошло.
Дэнни мотнул головой и очень строго поглядел на меня. Затем положил на стол между нами стиснутый кулак:
- Каллен, ты не права. Семя - это еще не цветок. Нет-нет, я не утрирую. Сама подумай, что это была бы за жизнь? Даже если бы ты хотела ребенка, все равно потом тиранила бы его что ни день и сама казнилась, что его оставила. Вспомни свое детство, сколько раз родителям хотелось нас пришибить. Всю жизнь я слышу эти разговоры, как, мол, трудно родителям любить своего ребенка всю дорогу, что бы ни случилось. Ты, конечно, замечательная, но даже твое воспитание не прошло бы для ребенка даром. Может, нехорошо так говорить, но, по-моему, на этой земле и без того полным-полно ущербных.
_ Дэнни, ты, конечно, прав, но пойми, в жизни все гораздо сложней. Будь все настолько легко… будь все просто и логично, я бы так не казнилась до сих пор. Я тебя очень хорошо понимаю, и по-своему ты прав. Но разум и логика выручают только до какого-то предела. Знаешь, что потом? Потом свои пять центов вносит сердце, и прости-прощай логика.
Я достала сигарету и закурила. Мы молчали, но не испытывали от молчания ни малейшего неудобства. Даже со всеми этими разговорами о ребенке мне было легко, как никогда.
Дэнни вздохнул и нахмурил лоб:
- Ты права, Каллен. Права на все сто. Помнишь, что было со мной после смерти Эвелин? Стоило мне попытаться сказать себе: мол, успокойся, жизнь еще впереди - как эмоции тут же начинали возмущаться: хрена лысого, приятель, нам больно!
Ничего смешного, но сказано было так, что я не смогла сдержать улыбку. Дэнни улыбнулся в ответ, и я накрыла ладонями его стиснутый на столе кулак.
- Забавно, Калли, а ты в курсе, что почти всегда выдуваешь дым из уголка рта? Я это давно помню. А ты сама это замечала?
- Чего?
- Ты всегда выдуваешь дым сбоку; словно что-то говоришь в сторону.
- Ну вот, совсем засмущал.
- Каллен, я в жизни не встречал женщины красивее тебя. Так что смущайся на здоровье.
Он произнес это, ни секунды не колеблясь, но встретиться со мной взглядом не посмел. Сколько в мире хороших мужчин, одновременно застенчивых и способных на комплименты? Все мои недавние знакомцы сыпали комплиментами как из рога изобилия и неотрывно смотрели в глаза, но у меня часто возникало ощущение, что и то и другое гроша ломаного не стоит.
Дэнни извлек из кармана монету и показал незамысловатый, но изящный фокус - раз, два и нет! - специально для меня.
- Здорово, Дэн. А еще раз?
- Ни за что. Фокуснику ни в коем случае нельзя повторяться. Иначе все догадаются, в чем секрет, и все волшебство тут же пропадет.
Я отправилась на кухню за десертом - огромным, ужасно липким и сладким шоколадным тортом, который смотрелся просто сногсшибательно - этакая бомба для желудка.
Увидев торт, Дэнни буквально просветлел. С того вечера началось наше многолетнее состязание, кто больший сладкоежка.
Когда я поставила торт на стол, Дэнни сграбастал блюдо и придвинул к себе:
- О Каллен, как мило с твоей стороны. А ты что будешь на десерт?
За кофе с тортом мы обсудили все на свете. Говорил Дэнни так же, как писал: неторопливо, с хохмами, с постоянной самоиронией. Себе он явно представлялся эдаким счастливчиком, заброшенным в изумительный, алогичный мир с единственной целью - хорошенько осмотреться, руки в карманы, и удивленно присвистнуть.
Впервые познакомившись с ним, я приняла его манеру за наивность, но это была не наивность, а здоровое, ни капли не испорченное умение удивляться. Для Дэнни Джеймса жизнь была удивительной - или, по крайней мере, полна поводов для удивления. Посмотрев на свалку, он мог обомлеть от безумного сочетания цветов - там, где я, поддавшись на его уговоры взглянуть, все равно видела только свалку. Не плохую и не хорошую, просто свалку! Причем эта его манера не раздражала и не была такой уж заразной. Обычно это вообще не бросалось в глаза, пока вы не замечали заинтересованно-спокойный карий взгляд, устремленный на какую-нибудь очередную "диковинку", и довольную улыбку в уголках рта.
Постепенно я даже привыкла надеяться на появление этой улыбки; собственно, только так я могла догадаться, что у него на уме. Как я уже говорила, очень трудно было понять, когда он сердится, и немногим легче - когда он чему-то рад. Не в том дело, что лицо его было настолько невыразительное, - скорее непроницаемое, с редко меняющимся выражением удивления; эти правильные черты умели хранить тайну - свою или вашу - лучше всех на свете.
- Ладно, Дэн, хватит в молчанку играть: как там итальянские контессы, ничего?
- Насчет контесс не в курсе. Они на баскетбольные матчи не часто захаживают. Есть, правда, одна особа…
Он умолк и отвернулся. В смущении?
Ясно-понятно. Значит, есть одна особа. И?
Я машинально извлекла следующую сигарету. Моя Дневная норма достигала двух пачек в день и угрожала перевалить за этот рубеж, тогда как до аборта я и пачки не выкуривала.
Дэнни перевел взгляд на меня, улыбнулся и пожал плечами:
- Каллен, с этим делом у меня… очень тяжело. Веришь или нет, но после смерти Эвелин я вел себя очень сдержанно. То есть, конечно, с кем-то спал я, да и со мной кто-то спал - улавливаешь разницу? - но гораздо реже, чем можно было бы подумать. До недавнего времени я и не хотел ничего более серьезного. Вокруг было столько интересного, да хоть жизнь в Европе. Мне кажется, теперь это будет очень медленный процесс - найти кого-нибудь, с кем, как говорится, провести остаток дней.
Изо рта у меня торчала сигарета, и я щурилась от дыма, который стлался вдоль щеки.
- Но, похоже, такой человек нашелся?
- Не знаю. Честное слово, я много об этом думал. Между нами говоря, с женщинами мне почти всегда как-то не по себе. Не по себе, и все тут! Часто у меня такое ощущение, будто я говорю что-то не то или веду себя как-то не так - даже когда точно знаю, что нравлюсь им. Вот ведь глупость. Как маленький мальчик первый раз в танцклассе с партнершей - какую руку куда?
Мы улыбнулись друг другу; нам было очень хорошо и уютно вместе.
- Дэнни, но ты ведь уже был женат. И должен, по идее, знать все ходы.
- Скорее только некоторые. К тому же за то время, что был женат, я только и успел понять, что мне это нравится. Но как раз тут-то все и закончилось.
- Дэнни, ты умный и добрый, так растолкуй мне, пожалуйста. Почему у всяких уродов все всегда получается? И почему хорошие люди зачастую страдают? Вот уж кто не заслуживал потерять жену, так это ты.
- Все гораздо сложнее, Каллен, - тихо и печально отозвался он. - Иногда и хэппи-энд случается.
- Да ну? Может, и случается - но очень редко. Торта еще хочешь? Пожалуйста, скажи "да".
- Конечно.
"Одну особу" звали Дрю Конрад. Ничего ж себе женское имечко. Но она работала фотомоделью, и это многое объясняло, по крайней мере для меня. Последнее время все мои знакомые мужчины переключились на фотомоделей. Мое определение фотомодели? В голове ни бум-бум, зато зубки хорошие.
- Чем она занимается в Италии, кроме позирования?
- А что, Каллен, тебе не нравятся фотомодели? Почему бы, кстати, самой не попробовать? Зарабатывала бы уж точно побольше, чем в этом своем журнале. Данные-то все налицо!
- Согласна, налицо, но я очень нервничаю, когда меня разглядывают. К тому же мне как-то не хочется всю жизнь позировать на капоте автомобиля в фиолетовых трусиках. Только посмотрите, парни, все это может быть ваше, если купите новый "фиат"! Какая залепуха. Я, конечно, не идеал, но залепухи бегу как огня. А фотомодели без этого шагу не ступить. Ой, прости, что так наезжаю на твою Дрю Конрад. Ну и какая она из себя?
Высокая брюнетка. Мы встретились на вечеринке в Милане.
- И?
- И… ну, в постели все путем.
- И?
Я впервые задалась вопросом, каков Дэнни в постели. По-моему, он догадался, с чего это я уставилась на него так сосредоточенно, потому что отвел глаза и заерзал на стуле.
Секс мне нравился. Еще мне нравилось мое алоэ в горшке и "Международная блинная". Хотя весь мой опыт интимного общения почему-то ассоциировался у меня с каким-нибудь новым киношедевром, от которого все без ума. Ты усаживаешься в зале, рассчитывая, надеясь, что это действительно будет о-го-го. Но вот на экране надпись: "Конец фильма" - и ты выходишь из кинотеатра, моргая от внезапного света, устало и немного разочарованно, недоумевая, из-за чего весь сыр-бор.
Лично моя постельная биография складывалась из эпизодов, грубо говоря, "кроличьих" и "вымогательских". Секса по-кроличьи - с угарным энтузиазмом, предсказуемостью и неоригинальностью - я накушалась очень быстро и воротила нос при первых же знакомых флюидах.
Что до вымогателей, то полку их лишь прибывало: марш в койку, а не то я впаду в депрессию до конца жизни… по крайней мере до утра. У Петера это выходило особенно убедительно, и каждый раз я ничего не могла с собой поделать.
Так вот, оценивая Дэнни по этой мерке, я понимала, что едва ли мне представится повод обвинить его в "кроличьем" или "вымогательском" подходе; но даже при самых теплых чувствах к нему определенные сомнения у меня оставались.
- Каллен, я что-нибудь не то сказал? - Да нет, ерунда. Просто я думала о сексе.
Он улыбнулся одними глазами и подмигнул - в жизни не видела такого обаятельного подмигивания.
- Каллен, окажись я с тобой в постели - просто растерялся бы. И знаешь почему? Я бы на тебя все глаза проглядел, ни на что большее меня бы уже не хватило.
Сказано это было с таким юмором и теплотой, что мне тут же захотелось встать и обнять его, крепко-крепко. Так я и сделала. Он тоже обнял меня, и я глазом не успела моргнуть, как уже ревела в три ручья.
- Я не хочу плакать, но ничего не могу с собой поделать.
Он покрепче сжал меня и стал гладить по затылку. Это было замечательное ощущение. И пахло от Дэнни очень по-мужски - зноем, одеколоном, потом, летней землей. Такой аромат навевает уют и тепло, суля на секунду-другую спасение от клацающих челюстей крокодила по имени жизнь.
Не поймите меня неправильно: аромат там или что, но с большинством мужчин обниматься - это все равно что припадать к надгробию, или же облапит, как шимпанзе. Мужчины либо "позволяют" вам обнимать их, либо норовят превратить это самое приятное из занятий в оргию.
Но не Дэнни Джеймс. Его ладони струились по моей спине невинными ручейками, и мне хотелось, чтобы те никогда не иссякли. Руки - это чудо; в них могут исчезать монеты, а еще они умеют разглаживать складки печали в мятых душах.
- Калли, ты плачешь, потому что тебе со мной грустно?
Я улыбнулась и уткнулась носом в его грудь. Его Речь, руки на моей спине, само его присутствие - такое чувство, словно кто-то открыл люк у меня на макушке и влил туда теплого молока, заполнив все тело до самой последней клеточки, насытив силой, витаминами, белизной.