- Хромает. - Вольфганг был явно расстроен.
Я отхлебнула кофе.
- Как же ты ее сбил?
Вольфганг не водит машину - поэтому у него велосипед.
- В… Как это называется? Забыл слово…
Вольфганг любит вот так прикинуться. Он говорит по-английски лучше, чем большинство студентов-филологов в университете, но иногда принимается подыскивать слова, как сейчас, играя на своем иностранном происхождении, чтобы придать особого драматизма, а то и трагичности истории, которую рассказывает. Меня такое его притворство ничуть не раздражает, а даже веселит. Но это вовсе не означает, что я не знакома с механизмом этого трюка.
А он все продолжал:
- Это было такое… Похоже на маленький трактор.
- Ты сбил собаку родителей своей девушки "маленьким трактором"?
- Нет. Ну, да. Но ты мне все-таки скажи, как называется маленький трактор?
- Боюсь, никак не называется. Что на нем делают?
- Стригут траву.
- А! Газонокосилка.
Вольф посмотрел на меня как на дурочку.
- Газонокосилку я знаю, - сказал он. - Ее нужно толкать. А на этой штуке надо сидеть.
- А, понятно. То есть это такая газонокосилка, на которой сидят. О, господи. Как же такие штуки называются? - Я ненадолго задумалась. - Думаю, это просто газонокосилки, на которых сидят. А как родители Кэтрин это называли?
- По-моему, они называли это "косилка". Но я был уверен, что есть какой-то другой термин.
- Боюсь, что все-таки нет. Ну, и что же ты делал на косилке?
- Отец, мистер Дикерсон, загнал ее в такое место, откуда не развернуться, и хотел, чтобы "большой сильный парень" вырулил на ней на середину двора.
Я засмеялась от мысли, что кому-то пришло в голову назвать Вольфганга "большим сильным парнем". Ему ни одно из этих трех слов не подходит.
- Да уж, - обиделся он. - Очень смешно.
- Извини! Ну, и что у Кэтрин за семья?
- Богатая. Торгуют коврами.
- А с Кэтрин что-нибудь светит?
- Мне? - Он пожал плечами. - Кто знает?
Вольф встал и взял с полки бутылку сливовицы. Налил себе большой стакан, предложил налить и мне, но я отказалась.
- Ну, - сказал он, усевшись обратно за стол. - А как поживает твое проклятие?
- Мм… Ты умеешь хранить секреты?
- Ты же знаешь, что умею. И к тому же я уже говорил тебе, что мне наплевать, если я стану еще более проклят, чем был.
- Не думаю, что ты станешь проклят просто от того, что я тебе об этом расскажу.
- Так что же это? Какая-то вещь?
- Книга.
- А, горе от ума, понимаю!
- Да нет, тут дело не в этом, - сказала я. - Это роман. Думаю, проклятие - это всего лишь предрассудок. Но книга очень редкая и, вероятно, очень ценная - хотя мой экземпляр испорчен и, боюсь, уже ничего не стоит.
- Ты купила ее в пятницу?
- Да. Практически на все оставшиеся деньги.
- Что - такая уж прямо редкая книга?
- Очень редкая. - Я рассказала Вольфу о том, что во всем мире не осталось экземпляров "Наваждении" - если не считать того, который хранится в немецком банковском хранилище. - Иметь такую книгу у себя дома все равно удивительно - даже если она испорчена. Ее написал тот автор, о котором я пишу диссертацию, - Томас Люмас. Возможно, я единственный человек в мире, который напишет работу о самой книге, а не о загадках, которые ее окружают. Да ее и читали-то за целый век, кроме меня, наверное, только несколько человек.
Я говорила все быстрее и быстрее, но тут Вольф меня перебил:
- И в чем же состоит проклятие?
Я уставилась в стол.
- Всякий, кто ее прочтет, умирает.
Книга по-прежнему лежала на диване, где я ее оставила, и я заметила, как внимательный взгляд Вольфа двинулся по комнате и остановился на ней. Он встал и подошел к дивану. Но вместо того чтобы взять книгу в руки, он просто стоял и смотрел на нее, как на музейный экспонат. Мне вдруг подумалось, что на самом-то деле он очень даже боится проклятий - так сильно, что даже не желает прикасаться к книге. Но потом я поняла, что, видимо, это было всего лишь почтение к ее возрасту и антикварности. Вольф не боится проклятий - он ведь сам сказал.
Он вернулся к столу.
- А о чем там?
- О человеке по имени мистер Y, который отправляется на викторианскую ярмарку, - начала я. И рассказала Вольфу историю до того места, до которого дочитала, остановившись на сцене, в которой жена мистера Y умоляет его перестать проводить ночи напролет над учебниками по медицине. Мистер Y требует, чтобы она не вмешивалась не в свое дело и шла спать. Она уходит, а он снова погружается в чтение.
- Из чего же, по его мнению, можно сделать такую микстуру? - спросил Вольф.
- Он еще не знает, - ответила я. - Он думает, что в основе может быть спиртовая настойка опиума, но пока не уверен. Ему известно только, что снадобье активно в жидком виде, поэтому пока он остановился на закиси азота - веселящий газ - и хлороформе: и то и другое нужно вдыхать. Есть и еще кандидаты - эфир, состоящий из серной кислоты и спирта, и хлорал. Еще он пытается раздобыть какие-то более экзотические препараты за границей и придумывает какую-то странную теорию об иноземном знахаре, который дал ярмарочному доктору рецепт. Но если это так, микстуру нельзя будет составить из ингредиентов, доступных в аптеках викторианской Англии. Мысль об этом погружает его в глубокую депрессию. Но через некоторое время он приходит к выводу, что смесь все-таки вряд ли была экзотической. При такой невысокой цене - два шиллинга - она едва ли содержала в себе древесную кору из Перу, змеиный яд из Африки, кровь единорога или что-нибудь еще вроде этого. Он вычисляет, что за два шиллинга микстура, скорее всего, состояла из относительно недорогих ингредиентов. Но из каких? - Я пожала плечами. - Даже если это не какие-нибудь редкости, это может быть все что угодно.
- А у тебя никаких догадок нет? - спросил Вольфганг.
Я помотала головой:
- Нет. Но я жду не дождусь, когда же они появятся - если, конечно, это когда-нибудь вообще произойдет.
Вольф зажег сигарету и принялся сосредоточенно изучать свой стакан со сливовицей. Я подумала, не рассказать ли ему о предисловии к книге и о намеке на то, что во всем этом может быть кое-что "реальное", но все же остановила себя. Вместо этого я встала и пошла сполоснуть кофейные чашки, а Вольф тем временем допил сливовицу и засобирался к себе.
- Я могу приготовить сегодня что-нибудь для гурманов, если хочешь, - предложил он.
Соблазн был велик. У меня-то остались только продукты из раздела "для тонких гурманов", но уж очень хотелось дочитать книгу.
- Спасибо, Вольф. Но я, пожалуй, еще почитаю.
- Чтобы свершилось проклятие? - спросил он, приподняв одну бровь.
- Не думаю, что оно на самом деле существует.
К восьми часам в комнате стало невыносимо холодно, и я включила все газовые горелки. Книга приближалась к концу, и уже почти не оставалось сомнений в том, что мистер Y вот-вот окончательно разорится из-за своей одержимости тропосферой и попыток придумать способ снова там оказаться. Он вовсю экспериментирует с самыми разными лекарствами и настойками - укладывается на кушетку и не отрываясь смотрит в черную точку, но пока безрезультатно. На каждом углу его подстерегают рекламные вывески, предлагающие лекарства от всех болезней вроде "Пульмонических вафель" доктора Локока или патентованных и усовершенствованных гальванических браслетов, ремней, батареек и аксессуаров Пульвермахера. Что содержится в этих вафлях, и не мог ли ярмарочный доктор составить из этого свою смесь? А электрические товары Пульвермахера? Что, если ярмарочный доктор каким-то образом наэлектризовал составленную им жидкость? Мистер Y приходит к выводу, что случайно составить это снадобье невозможно. Единственная возможность снова попасть в тропосферу - это разыскать доктора и добиться от него разъяснений.
К началу двенадцатой главы мистер Y обнаруживает, что большинство людей, которые летом путешествуют с ярмарками по стране, зимой приезжают в Лондон и показывают свои представления в заброшенных лавках и нелегально занятых зданиях. В качестве последнего пристанища мистер Y теперь тратит все вечера - и почти все оставшиеся деньги - на посещение подобных заведений, надеясь, что в одном из них ему удастся наконец найти подсказку, которая приведет его к ярмарочному доктору.
Мои поиски продолжились до самого ноября. Стало нещадно холодно, но я не пропускал ни одного вечера - даже тогда, когда начал сомневаться в том, что когда-нибудь смогу разыскать этого человека. Лондон превратился в Ярмарку тщеславия: на глухих улочках Уэст-Энда расположились многочисленные временные учреждения, безвкусно оформленные и увешенные рекламными плакатами, на которых намалеваны краской или скопированы на факсимиле изображения таких малопривлекательных персонажей, как Бородатая Дама, Рябой Мальчик, Перуанская Великанша и разные другие мутанты, дикари и уроды. Хотя большинство этих заведений работало весь день, я выяснил, что к ночи шансы лицезреть большую часть номеров сильно возрастает. Вот почему я выходил обычно из дома после ужина и платил по пенни за вход в заведения как кричаще-разноцветные, так и бесцветно-серые, как наводненные людьми, так и пустующие. В каждом таком заведении я задавал один и тот же вопрос, и везде мне отвечали одно и то же. Никто никогда не слышал ни о каком ярмарочном докторе.
Ноябрь становился мрачнее и серее, и снега с каждой ночью выпадало все больше. До наступления теплых дней я решил ограничиться поисками в границах ближайших улиц своего района - хотя вынужден признаться, что к этому времени во всем Лондоне едва ли оставалась хоть одна восковая фигура или живой скелет, на которых я бы еще не налюбовался. И вот до меня дошли слухи о новых цирковых помещениях на Уайтчепел-роуд - прямо напротив Королевского лондонского госпиталя: прежде здесь располагались похоронные конторы, а еще раньше - торговля мануфактурными товарами, в которой я кое-что да смыслил. И вот после скромного ужина из хлеба и соуса я отправился пешком в сторону Уайтчепел-роуд. Дорога вела мимо еврейского кладбища и задних построек угольного склада, а затем - по южной стороне работного дома позади хлебного ряда. Меня не в первый раз посетило ужасное предчувствие, что, если мне не преуспеть в поисках, моя собственная семья может оказаться в одном из подобных учреждений. Ничего худшего я и представить себе не мог, потому что ничего худшего просто не знал.
Я шел вдоль железнодорожных путей в сторону Королевского лондонского госпиталя, всю дорогу оглядываясь в поисках воров, которые промышляют в местечках вроде этого. Денег у меня с собой было не слишком много, но я был, конечно, наслышан об ужасной новой породе воров из Ист-Энда, которые, стоит им обнаружить у тебя в карманах хотя бы несколько пенсов, выражают свою благодарность, выбивая тебе один глаз - а то и как-нибудь похуже. Мне на плечи медленно падал снег, а я все шел и шел вперед сквозь туман, и пыль с угольного склада подмешивалась в смог, и без того обволакивающий меня густой пеленой. Я слегка подкашливал и тер руки друг о друга, чтобы согреться. Я шел и думал, что, будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы наверняка не вышел из дому в такую ночь. И все же продолжал шагать вперед.
Едва я свернул в Уайтчепел-роуд, как взгляд мой немедленно упал на заведение, о котором я слышал. Верхняя часть постройки была затянута большим куском материи с перечислением разнообразных представлений и увеселений, среди которых значилась и очередная Толстая Дама бок о бок с Самой Сильной Женщиной в Мире и другими им подобными диковинами. Тревожно сознавать, насколько быстро человеку наскучивают подобного рода развлечения - особенно если посещать их с той же регулярностью, с какой это делал я последние несколько месяцев. Тогда за призванной пугать и восхищать тератологией, предметом которой служили здешние артисты, со всей очевидностью вставала ужасная реальность. Однажды воскресным утром мне довелось проходить мимо заведения, в которое я заглядывал за две или три ночи до того. Там, в заросшем саду, я увидел "сногсшибательную" бородатую женщину. По вечерам, в особом освещении, она становилась внушающим трепет полумифическим персонажем, а сейчас развешивала белье и о чем-то спорила с африканской "дикаркой", которая с заходом солнца облачалась в соломенную юбку и золотую тунику, продевала в уши огромные кольца и на все вопросы отвечала нечленораздельным уханьем, а сейчас, одетая в наряд куда менее экзотический - поношенные чулки, замшевые бриджи и серая матерчатая кепка, - демонстрировала прекрасное знание не только основ английского языка, но также и несметного множества просторечных слов и выражений. Однажды я набрел на Мальчика с Гигантской Головой - ребенка лет двенадцати-тринадцати, который вне стен своей затемненной комнаты, без костюма, лучей прожекторов и разноцветных афиш оказался не расфуфыренным балаганным уродцем, а явно больным ребенком, которому требуется медицинская помощь.
Раздираемый противоречивыми чувствами, я заплатил пенни и вошел в заведение на Уайтчепел-роуд. На нижнем этаже, за посещение которого платить дополнительных денег не требовалось, располагались обычные ярмарочные экспонаты вроде кораблей в бутылках, усохших голов и прочих тому подобных вещей. Кроме того, там были восковые фигуры ведущих политиков, а также сцена, повествующая о славных победах Империи. Еще здесь за небольшими игральными столиками сидели разного рода прохвосты, промышлявшие тем, что прятали "даму" от джентльменов, желавших найти ее за шиллинг, и прочим мелким жульничеством. Когда я покинул этот зал и направился к лестнице, молодая девушка попыталась увлечь меня в заднюю комнату, посулив, что сама мадам де Помпадур предскажет мне судьбу. Я заверил даму, что все возможные повороты моей судьбы мне уже хорошо известны, и стал подниматься по лестнице. Тут меня ожидало зрелище поистине волнующее: одиннадцать восковых фигур, каждая из которых изображала жертву "уайтчепелских убийств". Признаюсь, я вынужден был отвести взгляд от восковой копии обезображенного тела Мэри Келли, лежащей в постели в сорочке и с толстым слоем восковой крови, стекающей по шее. Но не столько само ужасное зрелище взволновало меня - было в этой восковой сценке и нечто более пугающее, я только никак не мог понять, что именно, и продолжал думать об этом, войдя в следующую комнату, где рыжеволосая девушка поднимала тяжести своей длинной косой. И тут я поспешил обратно к восковым фигурам и снова посмотрел на сцену гибели Мэри Келли. Ну конечно, я не ошибся.
Подпоркой для этой ужасающей композиции служила та самая безвкусная красная лампа, которую я видел в шатре ярмарочного доктора.
Я немедленно бросился к женщине, сидящей в старом кресле в дальнем углу комнаты, - очевидно, именно она присматривала за выставкой восковых фигур. Несколько секунд я стоял перед ней молча, пока она наконец не подняла глаз от платья, которое держала в руках, пришивая к потертой и выцветшей ткани блестки.
- Чем могу быть полезна? - спросила она меня.
- Я хотел бы навести справки о владельце этой лампы, - сказал я.
- Вы говорите про бедняжку Мэри Келли?
- Нет, - ответил я, чувствуя, что быстро выхожу из себя. - Нет, про джентльмена. Ярмарочного доктора. Он, вероятно, здесь работает?
Женщина снова опустила взгляд на шитье.
- Прошу прощения, сэр, - сказала она. - Боюсь, здесь нет человека, о котором вы говорите.
Сказав это, она на мгновение сверкнула в мою сторону своими маленькими глазками, и я понял, чего она хочет. Я отыскал в кармане шиллинг и показал ей.
- Вы уверены, что не знаете его? - спросил я.
Она взглянула на шиллинг, протянула руку и забрала его у меня.
- Ступайте к гадалке на нижнем этаже, - сказала она быстро и полушепотом. - Человек, которому принадлежит эта лампа, ее муж.
Не теряя больше ни секунды, я кинулся вниз по лестнице и, преисполненный нетерпения, ворвался в салон гадалки. Там сидела тощая бледная женщина с разноцветным шарфом на волосах. Прежде чем она успела что-нибудь сказать, я выкрикнул:
- Я ищу вашего мужа.
Она принялась уверять меня в том, что никакого мужа у нее нет и что я могу заплатить за ее услуги (совершенно сверхъестественные) ей самой, но тут в комнату ворвался поток холодного воздуха - на пороге стоял ярмарочный доктор.
- Мистер Y, - сказал он. - Какая честь.
- Добрый вечер, доктор, - сказал я.
- Насколько я понимаю, вы меня разыскивали.
- Откуда… - начал я, но осекся. Нам обоим было известно действие его лекарства. И я сразу же сообразил, каким образом в этой комнате происходит предсказание будущего. Доктор, вероятно, читал мысли всех, кто сюда входил, и сообщал их биографии своей жене, а она использовала их в своих "предсказаниях". Таким же образом он, очевидно, прочитал и мои мысли, и поэтому уже знал, чего я ищу. И возможно, он даже согласится дать мне это - конечно, не бесплатно.
- Вам нужен рецепт, - сказал он.
- Да, - ответил я, но не решился открыть доктору, насколько сильно он мне необходим.
- Замечательно, - ответил он. - Вы можете его получить. За тридцать фунтов, и ни пенни меньше.
Я молча выругался. Этот человек, этот подпольный балаганщик прекрасно знал, что я готов отдать все, что у меня есть, за возможность еще раз отведать загадочного снадобья, и, конечно же, он вознамерился забрать у меня последнее - не меньше.
- Прошу вас, - начал я. - Не забирайте все мои деньги. Мне нужно покупать ткани для магазина и платить жалованье помощнику. А еще лекарства для умирающего отца…
- Тридцать фунтов, - стоял он на своем. - Приходите завтра вечером с деньгами, и я дам вам рецепт. Если не придете, я буду считать этот разговор оконченным. Всего хорошего.
И он указал мне на дверь.
На следующий вечер я достал деньги из тайника и аккуратно запрятал в ботинок, чтобы не дать головорезам Ист-Энда их у меня отнять. С тяжелым сердцем и вне себя от тревоги я снова направился к зданию напротив Лондонского госпиталя. Накануне я видел снаружи лишь молодого человека, играющего на свирели, но на этот раз там была еще и девушка с шарманкой, и ее инструмент гудел и издавал тот же душераздирающий вой, который я уже слышал раньше - на Гусиной ярмарке. Миновав музыкантов, а также мальчишек, торгующих пудингом с изюмом, воров-карманников и бродяг, я вошел в Дом Ужасов, уплатив за вход еще пенни.
Я боялся, что так называемый доктор снова исчезнет, но соблазн заработать тридцать фунтов, видимо, оказался сильнее - и вот он уже приветствовал меня, не успел я переступить порог.
Здесь книга обрывалась - в этом месте должна была быть та самая вырванная страница. Я никак не могла оторвать взгляда от единственного предложения на странице 133 - следующей после той, которой не хватало.