- Нет, - горячо возразила Земляникина. - Видно, что нет. Они просто не знают, как со льдом обходиться надо. У дворника нет сноровки песок сыпать, лопатой орудовать. А еще там было… помнишь, Тань?.. как корреспондент шлепнулся? Он рассказывает что-то очень серьезно - про снег, про зимнюю сказку; медленно идет вперед. Улица вся заснеженная, такая умиротворяющая обстановка. И вдруг - раз! Он сильно ударился, плашмя, но виду не подал, улыбнулся… Он высокий еще, ему падать было далеко…
Я ясно представила себе стремительное падение с высоты, ну, хотя бы моего чуть выше среднего роста, и меня передернуло.
- Да, девочки, - сказала я, стараясь удержать на лице легкую ухмылочку. - Представляете, вот так жить? Грохнулся оземь, треснулся со всего маху, а дальше улыбайся как можно более естественно и делай вид, что тебе не больно, что так и было задумано.
- Брось, это не жизнь, это только работа.
Я промолчала: и без того слишком увлеклась! Еще немного - и примусь жаловаться, и сама поверю, что несчастнее меня никого нет на свете.
Я не стыжусь прилюдно плакать, но жаловаться ненавижу. Это все равно что публично раздеваться, приговаривая: "Посмотрите, какая я бедная, вот у меня и бельишко драненькое…"
Зло подумала…
Я все чаще злюсь. Утром сегодня копалась в сумочке, не могла найти заколку, и злилась - аж рычала от злости, и сумочку хотела порвать, как мокрую газету, - и не могла остановиться. Еще чуть-чуть - и стану привыкать. Что со мной? Раньше такой не была.
Надо держаться. Держаться, держаться. Зубами, когтями. Вслепую, втемную. Нельзя поддаваться злости и страху. Это будет конец… Конец чему? Надежде… На что надежде?.. Страшно!.. Плохо мне. Неужели ничего никогда не изменится? Неужели так будет теперь до конца? Одиночество, бессмыслица и терпение, терпение, терпение… Так и тянуть до конца блеклую, постылую лямку никому не нужного груза. Ни богу свечка, ни черту кочерга…
Прочь, ночные мысли, прочь!.. Прочь!!!
Что еще произошло сегодня примечательного?
Да! Как я забыла?! Мне спать остается часов шесть от силы. Я завела будильник, чтобы утром посмотреть "Евроньюс". Не то чтобы уж очень девчонки меня вдохновили своим рассказом. Просто я ведь почти по всем российским каналам новости и аналитические программы смотрю, когда получается, так отчего же отказывать во внимании Европе? Мама считает мое увлечение вредным для душевного равновесия: как ни включишь, взрывы, войны, теракты. А я не вслушиваюсь. Меня спроси потом - с трудом припомню, что в стране и в мире происходит. Только если не включу новости, и не чувствую, что домой пришла.
* * *
Виктор второй час ворочался с боку на бок и не мог заснуть. Бессонница оказалась обстоятельством неожиданным и совсем нежелательным. Завтра тяжелый день - первый после каникул, - съемки снегопада не в счет. Целый день прорабатывать вместе с Линдой программу, вечером ее эфир. За Линду Джемс он пока еще волновался больше, чем за себя.
Он лег сегодня пораньше, наслаждаясь ощущением покоя, проистекавшим оттого, что женщины, с которой он провел несколько недель, нет в его доме и больше не будет. Даже стильная, до сих пор не обжитая квартира, в которую он переехал меньше полугода назад и к которой все не мог привыкнуть, показалась ближе и роднее.
Тем не менее не спалось. Между ребер будто битого стекла насыпали - последствие вчерашнего падения, - и Виктор все пытался улечься так, чтоб не кололо. Но слабая, вполне терпимая боль напоминала о себе ровно в те моменты, когда он начинал задремывать. Голова, совершенно свободная от мыслей, казалась пустой, и все тело тоже казалось пустым и легким, как воздушный шарик, заполненный… чем их там заполняют, чтоб они летали? Заснуть в таком подвешенном состоянии было почти невозможно.
Наконец Виктору все-таки удалось как-то угреть бок и соскользнуть в дрему.
Негромкий женский голос, отчетливый в тишине, произнес совсем близко: "Мне очень плохо!" Сердце бешено заколотилось. Судорожный вдох - и Виктор открыл глаза. Голос еще резонировал в ушах, как будто прозвучал не во сне, а наяву.
Виктор вздохнул и сел, опершись спиной о деревянное изголовье кровати. "Что же я так плохо сплю?" - подумал он. Стал перебирать в уме все темы, которые могли его тревожить.
Прежде всего, эта женщина. Ведь он слышал в полудреме женский голос. Они расстались по-хорошему; Виктор поговорил с ней по-человечески, постарался объяснить, что дело в нем и его заморочках. Она все равно плакала. Виктор решил, что в дальнейшем воздержится от подобных экспериментов. Лучше уж с теми, кому все равно. Он убедился, что сердцу не прикажешь, и - довольно. Виктор принял это решение еще до того, как за ней закрылась дверь - несколько дней назад, - и перестал мучиться чувством вины. Да и голос, услышанный во сне, совсем не походил на ее голос.
Неприятности с машиной? Он ухитрился крепко "поцеловаться" с каким-то "порше". Но переживать не из-за чего: обошлось глубокой вмятиной на боку, правила нарушил тот водитель, все хлопоты лежали на страховой компании. Опасности не было, потому что все произошло на малой скорости, в плотной городской пробке. Виктор и вспоминал-то об этом инциденте, только когда видел помятое крыло своей машины: не хотел он оставаться без автомобиля и собирался отдать его в мастерскую только на время своей командировки.
В командировку… Скоро уже.
Премьер едет в Москву сразу после русского Рождества, а за ним и перед ним потянется журналистская братия. Виктору предстоит не просто освещать визит: не его уровень. Ему обещано уникальное интервью - целый час беседы сразу с обоими главами государств: британским премьером и русским президентом. Это - большая честь, шикарный эксклюзив. Надо бы радоваться и волноваться. Но Виктор чувствовал себя неприлично уверенно и спокойно, а радовался только одному - грядущей новой встрече с Россией.
Визит премьера планировался коротким - всего полтора дня, а Виктор собирался задержаться в Москве немного подольше - дня на три, пожалуй. Как хорошо, что теперь он может позволить себе такую роскошь!
С ноября Виктор взял на работу Линду Джемс. Теперь они готовят программы попеременно - через неделю. Двадцатисемилетняя Линда - отличный ведущий и перспективный автор. Зрители приняли Джемс холодно, но быстро привыкли и скоро полюбят. Она, естественно, пока в другой весовой категории: молода, малоизвестна (была, по крайней мере!). Светит отраженным светом, старательно повторяя стилистику, заданную Смитом, не пытаясь изменить что-либо. Еще минимум года два спокойной жизни - пока Линда не начнет строить собственный имидж и искать собственную нишу - Виктору обеспечены. А там и самому пора будет что-то менять.
Линда просилась к Смиту в программу давно; уже, наверное, больше года назад впервые подошла и сказала, что хотела бы у него работать. Джемс тогда отвечала за коротенькие утренние новости, и Виктор никак не мог взять в толк, почему она утверждает, что готова идти к нему с сильным понижением, даже простым редактором - только возьмите! Штат у него был укомплектован, кроме того, он вовсе не хотел унижать Линду мелкой для нее должностью. А в каком еще качестве Джемс могла бы ему пригодиться, не представлял. Время от времени Линда намеренно маячила у него перед носом в коридоре или в кафе, чтобы напомнить о своем существовании, но деликатно молчала.
Как только Виктор принял решение взять себе помощника, он тут же подумал о Линде и, проанализировав разные варианты, понял, что лучшей кандидатуры не найдет. Молодец девчонка! Упорства ей не занимать, ведь она все-таки добилась своего. Умную настойчивость в деловых отношениях Виктор, как любой здравомыслящий руководитель, очень ценил.
Линда всегда со вкусом одевалась и не доставляла хлопот стилисту, если не считать ее стойкой любви к украшениям на грубом кожаном ремешке. Впрочем, эту деталь она легко согласилась прятать под блузку перед эфиром. В остальном Смит не знал с ней проблем.
Помимо таланта, трудоспособности и дисциплинированности, Линда обладала еще одним качеством, которое очень устраивало ее руководителя. У напарницы глаза горели энтузиазмом, и Виктор хоть немного заражался от нее интересом к работе, которую делал в последнее время по преимуществу без души, механически, выезжая только на своем огромном опыте и крепком профессионализме.
Привлекая Линду к работе, Виктор не просил у руководства дополнительного финансирования. Просто поделился с новой сотрудницей значительной частью собственного гонорара. Мистер Робинсон удивился и долго не давал согласия на перемены; другие коллеги также недоумевали, зачем Смиту все это понадобилось, что тот выигрывает. Он всем отвечал правду: хотел большей свободы - и получил ее! Никто, кажется, до конца не верил; подозревали все - от адюльтера до политического заговора. А у него наконец - впервые за несколько лет - появилось время для творческих командировок, для вдумчивой разработки тем, которые хоть как-то увлекали его.
Перед поездкой в Россию Виктор определенной темы и приблизительно не формулировал. Он был уверен, что стоит попасть в хорошо знакомую, любимую, бесконечно изменчивую страну - и интересная, оригинальная тема сама отыщет его, чтобы затем вылиться в серию увлекательных, забавных и трогательных сюжетов.
Итак, совсем скоро он снова пройдется по улицам Москвы, подышит морозным (если повезет!) воздухом с терпкой примесью автомобильной гари, может, смотается на денек-другой в провинцию, любуясь по дороге бесконечными заснеженными полями, белыми на белом церковками и обязательно завалится всем телом в огромный чистейший сугроб…
"А может, и не серия сюжетов? - уже засыпая, размышлял Виктор. - Может, получится целый фильм? Трех дней мало. Мало, чтобы сделать что-то стоящее, мало, чтобы… чтобы…"
"Неделя!" - решил он, и тут же дремотная усталость навалилась на него всей тяжестью, укутывая, как толстое ватное одеяло, погружая в блаженную темноту, забытье.
* * *
Мои сослуживицы продолжали уютно о чем-то щебетать; небыстро, как маятник метронома, мелькали Танюшкины спицы: она вяжет для Земляникиной какой-то потрясающей сложности кофтец; время от времени начиналась примерка с обязательной перебранкой. Дважды заходил заместитель начальника отдела Толик - еще вполне трезвый и милый: в очередной раз поздравил с наступившим Новым годом, принес нам яблок из собственных закромов.
Я сидела на самом любимом своем месте, в уголке, за столом, хлебала голый горячий чай из кружки - разумеется, фирменный Ленкин "Земляничный", - регулярно подсыпая заварку, и думала: "Зачем я здесь? Что тут делаю?" Размышляла спокойно, без надрыва, просто я не понимаю… правда, не понимаю: зачем? какой смысл?
Дело не в том, что мы должны приходить и отсиживать положенное время - есть ли работа, нет ли ее. Я могла бы заниматься тем, что мне интересно. Для этого надо выбивать средства, составлять кучу бумаг, уговаривать людей, которым это совсем не нужно. Или поискать возможность устроиться в другой институт или в КБ. Нет сил. То есть желания. Значит, не слишком-то интересно. Не так: интересно, но зачем? Зачем и кому может пригодиться то, что я сделаю из прихоти, из собственного интереса? И зачем это мне? Сердце не забьется быстрее; душа останется сухой и холодной. Моя душа, как у любого человека, хочет прежде всего любить. А любить все подряд и всех подряд она разучилась. Я разучилась. Поэтому ни в чем и не вижу смысла. Не вижу, не вижу, не вижу…
Когда я стала сухой и черствой, когда разучилась видеть смысл? Нет сомнений: бесконечно долгая, тяжелая, однообразная поденщина в шотландской глубинке. И ожидание… Больно вспоминать. Годы, впустую выброшенные из жизни!
Когда я только начинала учиться в Англии, в Лондоне, я была полна надежд и увлечена своей темой. Все мне удавалось в тот год: и личная жизнь, и карьерный рост, и именную стипендию вот получила, в Англию поехала - сказка!
Работу сделала на совесть, но труд оказался тяжким, почти непосильным: приходилось одновременно и язык осваивать, и огромный объем литературы, потом - еще хуже! - писать текст на английском. Надорвалась тогда, что ли? Я вышла из университетских стен совсем опустошенная. О дальнейших занятиях наукой даже думать не могла; от вида чистого листа бумаги начинало тошнить. Как будто какой-то предохранитель в башке перегорел. Я держала в руках этот солидный диплом и не понимала, зачем он мне. Был ведь уже один, отечественного образца и тоже очень солидный.
Может, если бы тогда же я вернулась домой, то быстро отдохнула бы и пришла в себя. Пашка и мама были готовы отогреть и помочь. Все вспоминалось бы, как дурной сон.
Я зачем-то предпочла в этом дурном сне остаться еще на два года.
Я ждала чего-то. Я все время чего-то ждала… Все отношения, что начинали прорастать и развиваться в Москве до поездки, в конце концов засохли и умерли: я не старалась поддерживать их, не жалела. С доледниковых времен остался Павлик. Весь отмороженный, не от себя - от меня отмороженный… Чего я ждала, теперь даже не могу четко определить. Формально была надежда, что дадут место под мой великолепный диплом и неглупый научный проект. Но ведь я скучала по России, рвалась домой…
Самое яркое воспоминание: тоска по дому. Я все время рвалась домой. Теперь я в родной Москве - и непрерывно тоскую и рвусь куда-то, как будто мой дом где-то за тридевять земель…
Зачем я так настойчиво добивалась, чтобы именно в Англии получить работу по специальности?.. Он все не появлялся… Кто? О чем это я?! Спать хочу, сил больше нет. Все ли вспомнила важного, что было за день? Вроде полегчало…
Спать, спать…
* * *
Звонок по телефону внутренней связи оторвал Смита от размышлений над неудачным текстом сюжета, который писал один новый сотрудник.
- У меня к тебе просьба, - сказала Линда, и Виктор слегка удивился, услышав в ее голосе давно, казалось, преодоленную робость.
- Лин, ты хочешь попросить у меня невозможного?
- Не знаю, Виктор. Я надеюсь, что это вполне осуществимая просьба. - Линда вновь обрела уверенность: это было слышно.
- Ну, тогда рискни.
- Виктор, ты не мог бы дать мне перевод тех стихов, которые читал во время шоу? Для эфира.
- Зачем?! - поразился Виктор.
- Ну вот! Я так и знала, что тебе еще никто не сказал. Сотни звонков в редакцию, Виктор! После окончания телемоста телефон просто раскалился, но даже и теперь, спустя две недели, некоторые звонят. Зрители хотят знать, какие стихи Виктор Смит читал во время шоу с таким выражением лица… Ой! - осеклась Линда, - то есть… я хотела сказать, что ты читал очень вдохновенно и получилось, правда, красиво… Так как насчет перевода, ты согласишься? - торопливо закончила она.
Пока Линда оправдывалась, Виктор успел переварить информацию.
- Почему бы и нет, - спокойно произнес он. - Зрители имеют право знать, какую именно лапшу им вешали на уши в течение целой минуты эфирного времени. Я только не понимаю, - добавил он, не сдержав в голосе легкого раздражения, - что ты тянула-то так долго?
- Я не хотела тебя беспокоить, пока ты отдыхал. Это же не что-то такое экстренное.
Виктор уже взял себя в руки: молодая старательная сотрудница не виновата в том, что он - старый и опытный - не умеет, ну не умеет он вести эти чертовы шоу! Когда придет время Лин, она будет справляться с этим лучше него и не станет декламировать по полчаса Петрарку или Лорку, например, хотя она в совершенстве владеет итальянским и испанским.
- Лин, - сказал он уже без упрека, - это информация, а информация - всегда нечто экстренное, даже и тем более, если касается такой драгоценной персоны, как я. Что ж я тебе прописные истины объясняю?
Линда почти не смутилась: тоже успела взять себя в руки.
- Виктор, извини, я мельком видела тебя после того эфира, ну, после шоу, ты выглядел таким измочаленным, что я решила лучше не напоминать тебе лишний раз о работе на каникулах. Насчет информации учту, больше не повторится.
- Угу. Я сейчас напишу тебе текст. То есть, разумеется, перевод. Комментарий делай сама, какой хочешь.
- Здорово! Спасибо!
Виктор положил телефонную трубку и надел очки, которыми стал пользоваться меньше года назад - пока только для письма и чтения - и то иногда игнорировал: не мог привыкнуть к тому, что поле зрения сужается и невозможно, в задумчивости подняв взгляд, сфокусировать его на отдаленных объектах. Шевельнул мышью. На дисплее сонных рыб океанских глубин резво сменил текст. Он поморщился и, отодвинув клавиатуру, взял лист бумаги.
"Мне снилась высокая тюремная башня…"
Он долго мучился со строчкой "но и я живу, как видно, плохо". "Моя жизнь также полна бедствий"… нет… "печали, горя"… Зачеркнул все. "Я тоже живу неправильно"… "У меня ненормальный образ жизни" - господи, какое уродство! "Мне тоже плохо"… Ему правда стало нехорошо - видно, от напряжения в глазах: и без очков плохо, и в очках не лучше. Кровь слишком сильно запульсировала в жилах, и легко, как от шампанского, закружилась голова. Некстати вспомнился сегодняшний тревожный сон. Виктор, подавляя непонятное волнение, быстро закончил перевод.
Переносить написанный от руки текст в компьютер не хотелось. Он вынул себя из-за письменного стола, с наслаждением потянулся, разминаясь, и направился в общую комнату, к столу Джемс.
- Держи, Лин! - Виктор небрежно бросил листок перед ней и добавил ободряюще: - Делай с этим что хочешь.
- Подожди немного, пожалуйста! Я прочитаю.
Другой реплики Виктор и не ожидал. Он понимал, что Линда обязательно должна откорректировать перевод: чтобы текст звучал более красиво, или более трогательно, или более трагично и так далее - в зависимости от замысла сюжета. Но редактировать перевод, не зная оригинала, и, главное, без его, Виктора, санкции молодая сотрудница ни за что не решится. Он понимал это и все-таки надеялся сбежать. Не удалось. Виктор покорно сел.
- Я вслух, можно?
- Конечно, - кивнул Виктор и подумал: "Отдавая на съедение свой палец, имей в виду: аппетит приходит во время еды!"
Он смотрел сквозь всю комнату в окно, на быстро несущиеся и меняющие очертания клочья облаков, пока Линда читала, запинаясь, не без труда разбирая его почерк, стихи Заболоцкого в его кустарном переводе.
- Виктор, извини, пожалуйста! - Искреннее сожаление в тихом голосе.
- За что?!
- Мне не следовало тебя об этом просить. Если ты не хочешь, это не войдет в эфир…
- Да почему?! - изумился он. - Тебе не нравится мой перевод? Ну, поправь, закажи кому-нибудь в стихотворной форме, в конце концов. В чем дело-то?
- Мне правится, - поспешила заверить Линда. - Просто я поняла… то есть… это, наверное, что-то очень личное…
- С чего ты взяла? - Виктор успешно скрыл за усмешкой нешуточное раздражение. - Это было первое, что мне вспомнилось, бог его знает почему. Так что действуй!
Он решительно поднялся, начальственно хлопнув ладонью по ее столу, и вышел в коридор.