Вечером, когда загорятся костры на стоянке, они соберутся вместе, все четверо, и это будет так хорошо. Хаидэ простит Исму за то, что он все время оказывается рядом с Ахаттой, все равно у них общий костер и общее жареное мясо. Снова, как в детстве, станут пугать друг друга страшными рассказами о ночных духах степи. И так же, как в детстве, испугавшись, засмеются. Потому что знают, сильнее всех злых духов и любого ночного страха, ушедшие, те, что смотрят со снегового перевала. Небесные лучники, которых раны лишили тела, и теперь небесное воинство, куда уйдут все в свое время, несется рядом с племенем, невидимое и могущественное, и нет у него другой цели, кроме как охранять и защищать тех, кто еще ходит по травам. Ведь они часть учителя-бога Беслаи, который везде, в траве и воздухе, в ветерке и птичьем крике, в камне и тростнике. Потому в племени не изображают животных и людей, все, что нарисовано - мертво по сравнению с тем, что живет и не умирает. Зубы Дракона не умирают. Просто теряют земное тело. Нельзя держать их видимыми, когда они уходят в небесное воинство. Ведь они не уходят, надо просто уметь их слышать.
В племени слышать ушедших умеют все. Этому даже не учат, как можно учить тому, что просто есть вокруг? С малых лет мальчики, меняя низких крепких лошадок на тонких золотых скакунов с изогнутыми шеями, и девочки, выбросив детские кожаные штаны и рубашки, чтоб сменить их на вышитые рубахи, туго стянутые звенящими поясами, - знают: нет смерти, а есть переход. Тот, кто получил в горло стрелу и, захрипев, упал, выворачивая запутанную в поводе руку, пройдет через ворота боли, чтобы ступить в сверкающие снега перевала. Здесь, на земле живых, за снегами перевала находится родина предков. Но, уйдя оттуда в незапамятные времена, Зубы Дракона никогда не вернутся. И для них снеговой перевал теперь навсегда лишь тот, чьи снега невидимы глазом. Его вершины возносятся в бесконечность, чтоб вместить на седловинах, обильных полянах и в тенистых рощах воинство, чьи охотники и жены прибывают и прибывают.
Потому Зубы Дракона не боятся умереть. Никогда.
- Морская река, Техути. Ты никогда не был на Морской реке?
Уголок с алтарем Деметры был укрыт от дороги, к нему вела узкая, но плотно убитая ногами тропа. Деметру любили и на мраморном столике у ног богини всегда лежали свертки с подарками и курились благовонные свечи, но здесь всегда было безлюдно. Богиню славили пастухи и земледельцы, а им некогда рассиживаться в тени деревьев на склоне холма. Хаидэ любила приходить сюда. Совершив ритуал, она, как всегда, минуту постояла, глядя в спокойное и скорбное лицо матери богини, чью дочь забрал Аид в подземное царство и с тех пор половину своей вечной жизни Персефона проводит в черной бездне посреди бесплотных страдающих теней. Глядя на ровные губы, сложенные без гримасы, на прямо глядящие огромные глаза и черную прядь, выбившуюся по воле художника из-под золотых меандров орнамента, думала, наверное, есть то, что хуже настоящей смерти. Когда ты оказываешься там, где все не твое, где нет тебе радости, и надо самой учиться добывать ее из своего сердца, перемешивая его кровь с второстепенным - вкусная и обильная еда, мягкие покрывала на ложе, теплые жаровни и дорогая одежда. И постепенно научаешься радоваться не главному, а этому вот, что заменяет настоящую жизнь. Аид хотя бы отпускал Персефону из царства мертвых в ее любимый солнечный мир. Может быть, поэтому весна и лето так полны щемящей радости, и каждый день в них кричит о том, что он кончится, уйдет. И зима обязательно будет.
Как безжалостны эллинские боги, думала Хаидэ. Сколько страшных историй случается там, где боги вступают в соприкосновение с людьми и друг другом. И бесконечность, которая присуща всему, превращается в ужас, кусает себя за хвост, как змея, свернувшаяся в кольцо.
Отступая в тень кривого мощного ствола, отводя от лица ветки с узкими серебристыми листьями, снова подумала успокоенно, так не может быть, так не бывает и потому боги Эллады лживы, ненастоящи. Рассказы о них похожи на дорогу, что идет в никуда, и строится, покуда есть рабы, подносящие тесаный камень. Не к цели, не в сияющий город, не в дивные сады идет она, а длится в бесплодную пустыню. Но камень есть и дорога длится.
- Я не был нигде, кроме Египта, моя госпожа, да и там не объездил все. Египет велик и в нем много городов и прекрасных храмов, огромен Нил, он сам по себе целый мир. Да я и не стремился.
- Какой же ты мудрец, если не стремился к знаниям?
- Не путай сундук, наполненный добром, с ящиком, в котором все необходимые инструменты лежат в порядке. Можно собирать добро всю жизнь, но лишь потреблять его, не умея создавать. А можно управляться тем скромным на первый взгляд набором…
- Я поняла.
- Расскажи дальше, - он огляделся, улыбаясь, - тут хорошо.
И хорошо было на Морской реке. Но совсем по-другому. Племя стояло не у самой воды, но Хаидэ все свободное время разрешалось проводить на песке, там, где цепочка мелких лагун, очерченных зеленой каймой тростника, тянулась сверкающим ожерельем. Это был странная река, не такая, как другие. Реки с пресной водой текли к морю или к озерам и, притекая, становились все шире, иногда распадаясь на множество рукавов и ручьев, будто небесная красавица, смеясь, раскрыла веер. Хаидэ видела один раз сверху, как это. Забравшись на скалы у края степи, они смотрели на веер воды, брошенный к подолу Меотиды, и щурились, когда солнце резало глаза. А Морская река начиналась от моря, где берег будто разорвал руками великан и бросил, оставив посреди степей извилистую трещину, широкую там, где вцеплялись в песок и травы его пальцы и становящуюся все уже. Когда с моря дули сильные ветры, Морская река текла вверх, гнала в степь волны соленой воды, и они торопились, пока узкие берега не стискивали их, успокаивая.
Там, выше, за лагунами, еще долго вилась по степи блестящая линия реки, насколько хватает глаз. И кончалась болотами, в которых морская вода перемешивалась с родниковой. Говорят, в этих болотах, которые сами не знали, какому миру они принадлежат, бродили существа, не знающие, люди они или животные. И по ночам носили в лапах бледные огоньки, чтоб светить в лицо заблудившемуся, понять, кто к ним пришел.
Представляя это, Хаидэ думала, наверное, царство Аида выглядит именно так.
А лагуны, что находились посредине морского тулова, они были радостными, - самые красивые места на всей Морской реке. Если идти целый день, окунаясь в первую, потом в следующую, и дальше, то заметно, как вода становится мягче и ласковее, теряет вкус соли. Но до болот еще очень далеко, потому прогретые солнцем лагуны не зарастают ряской и тиной, они светлы и прозрачны, как теплое стекло. И вода лагун высыхает на коже, оставляя белый шелковый след, такой вкусный на языке, будто это изысканное лакомство.
После перехода Хаидэ вдруг поняла, что быть одной ей не в тягость. Наоборот, жить, разглядывая и слушая мир, не открывать рот для разговоров, уходить, когда хочется и идти, куда надо именно ей - стало ценностью и настоящим удовольствием. Тут они стали жить с Флавием мирно, потому что учеба все чаще превращалась в его дневной сон под сенью клонящихся тростников, пока Хаидэ, сбросив одежду, плавала, бродила в зарослях, находя птичьи гнезда и рассматривая мелкую живность. Желание снова увидеть черного воина, что встретился ей среди весенних деревьев, не ушло, лишь потеряло свою остроту. Мягкая вода лагун сгладила нестерпимость желания, сделав его всегдашним и добавив грустной уверенности, что все совершается так, как и должно вершиться в круговороте жизни. А значит ее цель сейчас - ждать. И верить, чтобы не пропустить.
Выкупавшись, она собрала руками край наброшенной туники и стала бродить по мелководью, поднимая и складывая в подол красивые камушки.
Недалеко от берега встала, глядя на свое отражение. Светлая одежда, голые руки, ноги, уходящие в зеркало воды. На одной руке - тяжелый кожаный браслет. Рядом с ней - черный воин…
Хаидэ забыла дышать, только смотрела в тихо идущую воду. Высокий. Ее голова, облепленная мокрыми прядями, не достает ему до плеча. Прямо стоит черный. Руки опущены, смотрит в глаза ее отражению. А она - в его отраженные. Закаменела шея, побежали мурашки по согнутому локтю…Повернуть голову, чтобы увидеть его рядом, на песке. А вдруг его нет? Вдруг он дух и пришел только отразиться, постоять рядом с ней. Нужно шевельнуть рукой, коснуться. Охрана молчит, стражники лежат на траве за невысоким пригорком, оттуда они время от времени высовываются, окидывая глазами солнечную лагуну. А вдруг, если Хаидэ пошевелится, они заметят его, почувствуют? И убьют?
Но нет сил терпеть. Медленно-медленно, глядя на отражение, девочка отвела в сторону правый локоть, продолжая сжимать подобранный подол туники, чувствуя, как врезаются в ладони складки ткани. Вот сейчас она коснется его руки. Вот. И ощутила выставленным локтем горячую кожу. Сердце прыгнуло. Настоящий! Живой! Теперь можно повернуть лицо, запрокидывая, чтобы сразу - в глаза. Не убирая локтя от точки живого тепла.
Но время растаяло, потекло, вскипело, и - вспыхнуло, испаряясь.
Крик, свист стрелы. Хаидэ резко повернулась, забулькали камушки, сыплясь из отпущенного подола. Скользнули по ее лицу глаза - большие, темные. И - нет никого уже рядом.
Лишь мягкий топот накатывался со всех сторон. Тяжелое дыхание, теньканье тетивы. Кто-то сзади резко обхватил ее, больно передавив грудь, дернул из воды, царапая руки ремнями и пряжками.
Быстро, как все быстро и так много всего сразу! А его уже нет. Нет! Есть!
Хаидэ забилась в руках воина, глядя на замершую черную тень в камышах. Да что же он? Убьют ведь! Но не стреляли. Лучник в охране один, в три мгновения все стрелы выпустил.
А пятеро с мечами уже бегут, крадучись, зверями уже вокруг лагуны - к зарослям тростников. Сейчас из стойбища на условный крик стражи примчатся еще воины.
Хаидэ рванулась, отталкиваясь босыми ногами, и укусила воина за ухо. Тот зарычал бешено, отбросил на песок, и тут же схватил за руку, как привязал. Пальцы Хаидэ онемели от хватки. А позади - волна топота. И грозный крик отца, который неожиданно оказался совсем рядом, видно приехал в стойбище поутру, пока она бродила в лагунах.
Охотники ринулись в камыши одновременно, с разных сторон. Только тени мелькали да высокие метелки тряслись. И вылетел один, как сломанная кукла, обрушился в мелкую воду. Поплыла по солнечной ряби кругами кровь. Остро запахло охотой. Разваливая зелень коленчатых стеблей, выпал ничком из зарослей другой, пачкая красным белый песок. Ему на спину поперек - третий. Голова свернута, глаз открыт - в небо. Шапка съехала на другой глаз. Пронзительный крик раздался из трясущихся тростников. Так овцы кричат, когда умирают под ножами пастухов. И запах тот же. Еще крик…
Времени прошло - дважды открыть-закрыть глаза, а племя потеряло четверых воинов. Загремел голос вождя.
Еще умирали убитые, как новая тройка стремительно унесла свои жизни в камыши и оставила там. А остальные бежали с луками вокруг - запереть в камышах, не дать уйти, пустить стрел больше, чем пылинок, поднятых с сухой земли сапогами, зачернить быстрыми смертями прозрачный воздух. Окружили и замерли, натягивая тетиву.
Стихло все. Хаидэ, застыв, одна рука в кулаке воина, другую сама сжала в кулак, вглядывалась в зеленые решетки тростника. Плавно кивают высокие метелки, отвечая жаркому ветерку. Часто-часто стоят тонкие одинаковые стебли. Все насквозь видно: серые бесформенные кучи, примявшие стебли - убитые охотники. Но нет черного силуэта.
И только Хаидэ начала переводить дух, сожалея одновременно, что, вот, опять исчез, как перед тростником, на песке, в двух шагах от лежащих ничком мертвых тел, будто из полуденного марева возник, стоя на одном колене, сведя плечи и опустив голову, пальцами касаясь песка. И тут же, с маревом колеблясь, перетекая, встал в рост, прямо, опустил большие ладони. Поднял подбородок, открывая шею.
Без оружия, без панциря. Быстрое время - открыть, закрыть глаза - ухнуло, растянулось внутри себя, вмещая бесконечно многое… Взгляд Хаидэ скользил по его предреченным смертям: стрела в глаз - смерть, стрела в горло - смерть, стрела в сердце - смерть.
Да что же он стоит?
Сверху, с пригорка раздался яростный голос вождя, посылающий все эти смерти.
И, одновременно с напряжением мускулов лучников, что ощутила в себе саднящей болью, услышала собственный крик. Пронзительный, чтобы суметь перекрыть голос вождя. И второй следом, еще яростнее, чтоб не просто услышали - послушались.
Ослабела от неожиданности хватка воина - вырвать руку! Быстро! Времени - только закрыть, открыть глаза!
Выворачивая пятками песок, падая на колено и тут же вскакивая, рванулась напрямик, через мелководье, на бегу пожалев об этом. Вода по пояс, вцепилась в бедра, в колени вязкими ладонями. А надо - быстрее! Быстрее голоса, быстрее стрел!
У самого берега споткнувшись, повалилась в воду, увязая руками в мокрых одеждах убитого воина, в его вялых, колеблемых течением руках. Взвилась, отталкиваясь ладонью от запрокинутого лица, выскочила, перетоптавшись по мягкому, уже неживому. И в два прыжка оказалась рядом с черным, прыгнула вплотную. Прижалась мокрой спиной к горячему животу:
- Нет! - крикнула перехваченным голосом. И еще, чтобы звонче, яростнее:
- Нет! Мой, мне!!
Крик упал в тишину. Хаидэ ощутила в себе, как замерли в ожидании закаменевшие на тетивах пальцы. Смотрела прямо в перекошенное лицо Торзы, чувствуя спиной, головой - тяжелое дыхание большого тела.
И плавно, мягко легла на ее шею ладонь, сдавливая горло. Под стон вождя черный потянулся в сторону. Звякнул меч убитого воина. Хаидэ закрыла глаза. Вот сейчас, держа огромной рукой за горло, другой - острие меча ей в грудь, в сердце.
Но черный воин развернул ее к себе, опускаясь на колени, откидываясь на пятки. Рукоятка меча ткнулась в ладонь, и девочка обхватила шершавую кожаную обмотку. А он, пальцами придерживая плоский металл, упер острие в свою грудь. Опустил руки, закрывая глаза. И замер у ее ног.
Тростники перешептывались сухими голосами, жаворонок пел где-то в другом мире - синем, просторном, в котором ветерок мягко перебирал мех черной лисы на шапке Торзы, холодил испарину на темных лицах лучников, вставших камнями.
Длинный черный воин откинулся плечами, уперся грудью в острие меча, который держала невысокая девочка в облепившей фигуру мокрой тунике. Вздохнул, поднимая ребра, показалась из-под острия меча капля крови. Зернышко граната на черной коже.
- Убей! - стрелой в уши прилетел крик отца. Дрогнула рука, капля набухла, поползла.
- Нет! - ответила, сердито глядя в темные, ночные глаза пришельца:
- Он - мой!
И размахнувшись, отбросила меч. Плеснула вода.
…Вождь думает быстро. На то он и вождь - принимать решения быстрые и правильные.
- Убрать луки. Отойти назад.
Воины заоглядывались, отступая, отошли к границе травы, опустив луки. Вождь сам подошел к дочери. Посмотрел на суженные глаза, сжатые губы. Глянул на воина, стоявшего на коленях с опущенной головой.
- Встань, - приказал.
Черный встал, и вождь поднял голову, удивляясь росту. Прошелся взглядом по извитым клубкам мышц. Покачал головой, не увидев ни единой царапины. Глянул на убитых, ткнувшихся лицами в песок, на мокрую дочь.
- Я вижу, Хаидэ, боги послали тебе защитника. Нельзя спорить с судьбой. Но помни - ты сама взяла его себе. Не пожалей.
- Не пожалею.
Вождь кивнул. Снова поднял лицо:
- Кто ты, воин? Откуда? Как попал сюда?
Воин молчал. Все ждали. Время, пойманное на лету, замедлилось, застывая…
- Хорошо, - отступился вождь, рассудив, что ответы теперь все равно ничего не изменят:
- Моя дочь…
- Его зовут Нуба, - сказала Хаидэ.
Торза глянул на нее мельком. Снова повернулся к воину:
- Ты - Нуба? Так зовут тебя?
Чернокожий склонил голову.
- Моя дочь, Нуба, взяла тебя. Береги ее. Не причиняй ей вреда. Иначе, клянусь мечом учителя Беслаи, ты можешь сражаться и убить всех воинов племени. Но я все равно убью тебя, выброшу твое сердце степным стервятникам и прокляну твою душу.
Нуба, выслушав угрозу, сказанную спокойным голосом, как об уже свершившемся, опустился на колени и прижался лбом к песку рядом с босыми ногами княжны.
- Вот и хорошо, - сказал вождь. Глядя на цепочку позвонков под черной незащищенной кожей, погладил рукоятку меча. Бросил взгляд на дочь и убрал руку.
- Отведешь его к Фитии, пусть накормит, - сказал. И пошел к стойбищу.
- Охрану княжны снять. Не нужна больше, - распорядился, проходя мимо столпившихся воинов. И на попытки старшего возразить, криво усмехнулся:
- Этот черный демон за полворобьиного крика уложил семерку охотников. Мне что, оставить племя без мужчин?
Остановившись, оглянулся и крякнул, забирая в руку бороду. На песке у кромки воды сидел черный великан, обхватив колени, внимательно слушал. А его дочь Хаидэ, встряхивая мокрыми волосами, что-то говорила, показывая рукой на небо и воду. И, похоже, смеялась, в трех шагах от лежащих друг на друге мертвых охотников. На усыпанном стрелами песке под слоем мелкой воды валялся брошенный меч. - А ее он не тронет. За судьбу моей дочери взялись, наконец, боги, - сказал задумчиво, - теперь не только у меня будет болеть за нее сердце. У богов тоже.
19
- Нянька?
- Что, птичка?
- Давай помогу.
Фития улыбнулась. На коленях ее стояла большая миска, куда она лущила бобы.
Лето кончается. Хорошая была стоянка. С огородов собрали много овощей.
Вздохнула. Вот только их это уже не касается. Скоро приедут люди князя Теренция. Увезут в полис троих - Хаидэ, Фитию и Нубу. Готовиться к свадьбе.
Темные пальцы ловко раскрыли подсохший стручок. Пальцем другой руки - провести, нажимая. Посыпались в миску камешки бобов. Хотела сказать девочке "не княжеское это дело - бобы лущить", но передумала, глядя на серьезное личико.
Вот и отбегала детство…
Пошевелила мешок - пустой.
- Нуба!
Черный воин, не вставая, потянулся длинным телом, ухватил другой мешок, подвинул Фитии.
- То-то, успевай! А то спишь, как пес после охоты!
Нуба сверкнул глазами. Поползли толстые губы, обнажая блеск зубов. И, прикрыв веки, затянул песню-бормотание без слов. Может, и есть слова, да - чужие, непонятные.
- Сиди, птичка, я сама управлюсь. Или - занять себя хочешь?
- Хочу.
- Ну, не грусти. Хороший год был. Наверное, твой Нуба виноват. Как появился, с тех пор племени везет. И на жеребят, и на летние овощи, и на торговлю.
- Да, нянька. Это Нуба.
Хаидэ, сев рядом, бросила на коленки, укрытые куском полотна, горсть стручков. Пересыпались набок пряди волос вперемешку с тонкими косичками. Восемь ежиков в косичках. А заплетал - Нуба.
Старуха покачала головой. Будто срослись эти двое. Но она ему благодарна, черному этому. Как появился, Хаидэ счастлива стала, улыбка солнышком, поет, как синичка по весне. Даже спит - улыбается.