Во рту у девочки пересохло. Это - муж? Хотела рассмотреть внимательно, но наткнулась на холодный взгляд маленьких светлых глаз, скрытых под складками тяжелых век. Смотрит, будто сквозь лицо, но глаз не отводит. Будто забыл свои блеклые глаза на ее лице. Хаидэ вспыхнула, так что ушам стало жарко. А сверху, еще одним покрывалом, упала волна холодной ярости. Ее любит отец, ею сегодня восхищалась старая Фития. А этот! Будто на муху глядит!
Сползая с высокого кресла, встала, откинула с головы прозрачное покрывало:
- Спасибо тебе, высокий гость, от великого князя Торзы Непобедимого и от меня, его дочери Хаидэ, рожденной амазонкой Энией, твоей будущей жены. Обещаю, я буду украшением твоего дворца, - сказала хрипловатым от волнения, но твердым, без дрожи, голосом. И с удовлетворением увидела, как раскрылись, увидев ее, глаза высокого гостя. На большом лице с брюзгливо сложенными губами появился интерес, и гость чуть повернул голову, чтобы лучше слышать скороговорку переводчика. Красавчик в тонких одеждах смолк. Все сидели, замерев, и никто не обернулся на глухой стук - яблоко упало с наклонившегося подноса Тои.
"Что теперь мне?" - в ужасе подумала девочка, понимая, что сесть обратно в высокое кресло, сесть так, как подобает княжне, ей нипочем не удастся. Но, обходя пирующих, к ней приближалась Фития. Торжество, восхищение - на темном помолодевшем лице. Встав рядом с креслом, нянька оглядела величественно мужчин, и поклонилась невесте. Хаидэ, помедлив, кивнула. Фития выпрямилась, подала руку, обвитую по запястью черненой серебряной змейкой, и медленно повела к отцу и будущему мужу.
Шепнула, глядя перед собой:
- Молодец. Просто - кивнешь…
И Хаидэ, придерживая другой рукой покрывало, пошла, стуча сердцем - хорошо, оно внутри, никому не видно, как прыгает. Встала перед развернувшимся от стола гостем, чувствуя, как ускользает из пальцев надежная нянькина рука. И сурово посмотрев сверху вниз в холодные светлые глаза, кивнула. А потом замерла, не зная, что делать дальше.
После короткой заминки высокий гость встал, еле заметно досадливо морщась. И теперь уже он посмотрел на невесту сверху вниз - оказался высоким, выше отца. Приложив руку к груди, поклонился. Хаидэ улыбнулась мирно, радуясь внутри. Гость снова сел, потянулся к столу, и, откидываясь на подушки с утомленным вздохом, отправил в рот глянцевую оливку. Разглядывая девочку, спросил у Торзы, держащего в руках ритон с вином:
- Согласится ли твоя дочь, Непобедимый, принять участие в нашем пиру?
- Нет, - тяжело ответил князь, выслушав переводчика, - она еще мала. Всё, - и он выделил голосом это слово, - всё получишь через два лета, досточтимый Теренций, да хранят тебя боги. И махнул Фитии:
- Идите.
Снова нашла сухая нянькина рука ее пальцы. Хаидэ перевела дух. Кивнула князьям. Повернувшись, обвела взглядом мужчин и кивнула всем. Успела изумиться тому, как послушно склонились перед ней головы взрослых. И вышла, ничего больше не видя, увлекаемая нянькой, в желтый послеполуденный свет.
Услышала напоследок высокий голос:
- Зачем тянуть, князь Торза? Досточтимый Теренций готов породниться с тобой прямо сегодня…
Все еще плавно и медленно, высоко держа голову и хмуря тонкие брови, взобралась девочка в повозку. Сидела, глядя на широкий круп Брата, на красивый его хвост, с вплетенными в него зелеными бусинами, прямую спину Фитии, ведущей коня. Не замечая расступающихся женщин и мужчин, не видя, что Ловкий пошел рядом, держась за край повозки и глядя на ежика в золотой косе.
Сошла с повозки в огороженном дворике у палаток. Молча поворачивалась и подавала руки, пока нянька снимала с нее золото. Надела старую рубаху и потертые штаны вместо нежного льна. Залезла в палатку и села, обняв колени, глядя перед собой потемневшими глазами.
Откинув полог, пришла к ней Фития. Села напротив, скрестив ноги в тонких шальварах под раскинутым широким подолом. Взяла в ладони холодную Хайдину руку, подышала на нее, согревая. И, поцеловав в ладонь, стала говорить:
- Отец виноват перед тобой, Хаидэ. Ты росла, как ничья трава в степи. Это одна его вина. Но не вини отца. Так повелели боги. Он очень любил Энию, пусть легкой будет ей охота за снеговым перевалом их племени. И любил бы сыновей. Но вместо них у него только ты, подарок богов. Воина из тебя не воспитаешь. А ему нужны были воины-сыновья, чтоб было кому передать заботу о племени, когда сам он уйдет за снеговой перевал. А вторая вина… Новые времена, Хаидэ! - произнесла нянька, копируя интонации Торзы, с раздражением и грустной улыбкой, - новые времена!..
И продолжила уже своим голосом, очень серьезно:
- Все больше полисов возводят эллины на берегах двух морей, все крепче владычество боспорян. Теперь и ты можешь пригодиться ему, пригодиться всему племени Зубов Дракона, такова уж судьба вождей и их детей, птичка. Две его вины выросли из одной, как выращивает две головы древняя змея, если глянет на тонкую луну одним и другим глазом - он не увидел в тебе человека, Хаидэ. И не хотел увидеть. Ты наследница и ты повод для переговоров, ты связь его с эллинами. Но где же тут Хаидэ, которая вчера всю спину сожгла на жарком солнце, где? Но ты уж прости его, птичка. Он все равно тебя любит.
- Я знаю, Фити, - Хаидэ привалилась щекой к плечу няньки, - знаю.
- А уж после сегодняшнего он будет по-другому к тебе относиться. Ты удивила его. Удивила Непобедимого Торзу! Не сидела овечкой, а встала и взяла в свои ручки, вот в эти, поводья пира. Доказала, что течет в тебе царская кровь.
Рассмеявшись, она затормошила Хаидэ, прижала к груди пушистую голову. И снова стала серьезной. Издалека слышался конский топот и мерные удары, на краю стойбища работал кузнец. И ничего больше, кроме посвиста птиц и верещанья сусликов, все там, вокруг большого шатра, где жарится на кострах баранина:
- Ты росла в степи, и степь взяла тебя к себе, в свои травы, в свои корни. Напоила тебя своей тоской. Где бы ты ни была, степь будет прорастать в твоем сердце, и слезы твои будут цвета степного неба. Степь над морем, Хаидэ, степь над морем… Но жить одной степью ты не сможешь. Нельзя княжить над травами и глиной. А ты - княжна. Княгиня. Так что, твой удел - тоска в сердце, девочка. Тоска вечная, как степь над морем. Но не грусти. Ты выдержишь. Ты - сильная.
- Ты говоришь - тоска, нянька. И говоришь - не грусти?
- А это разные вещи, птичка. Можно жить с тоской и весельем одновременно. Делать великие дела. А можно только грустить и ничего не делать. Поняла?
- Да-а.
- Ну, не плачь, птичка-лисичка. Все хорошо. Все, что я сказала, запомни. Запомнила?
- Да…
Хаидэ шмыгнула носом, вспоминая бесцветные глаза будущего мужа, и прикусила губу. Сердясь на себя, злостью высушила слезы.
- А теперь все из головы выкинь! Два лета у тебя впереди. Может быть, это - твое самое главное счастье. Поняла?
- Как это? Запомнить, а потом выкинуть?
- А вот так. Тебе теперь этому учиться. Не волнуйся, когда надо будет, оно само взойдет в тебе, как поднимается над степью травяная луна, вытягивая ростки.
- Я попробую.
- Ну, отдыхай. Ловкий уже все пятки себе стоптал за шкурой. Вон, голова торчит. А я молодух позову, огородку снимем.
И, выбираясь из палатки, вспомнила:
- Я тебе шариков наготовила, что любишь. Давай миску, насыплю, Ловкий принесет.
- Ой, Фити, а я под креслом ее оставила.
- Не поняла я что-то, - удивилась нянька. Но, торопясь, махнула рукой:
- Ну, сами прибежите, Айнэ вам положит. Да волосы подбери под шапку, чтоб жених тебя не узнал, небось, к кострам прибежите, а? И отец, пусть думает, что ты со мной, тут.
- Бабушка!
- Ну, что еще?
- А князь, жених мой, он - старый, да?
- Он - князь, птичка, - грустно улыбнулась Фития. И ушла.
- Ну, что? - Ловкий встретил ее за шкурами, - побежим к шатру? Там парни биться будут за рукавицу, и ярку ловить, на бегу.
- Нет, - сказала Хаидэ, забирая косы под островерхую шапку, - бери свою Мышку, я - Брата. В степь поедем.
- А Пень?
- Сами.
Ловкий открыл было рот - возразить. Но не стал.
- К костру придем, как стемнеет совсем, - мирно сказала Хаидэ, - там баранов будут жарить, вино пить, рассказывать всякое. А сейчас мне там нельзя. Увидят.
- Ну, увидят, - Ловкий удивился и наморщил лоб над узкими глазами, - и что, если увидят?
- Ловкий… Ты ведь не Пень, нет?
- Ну, нет… - мальчик машинально оглядел себя и снова посмотрел на Хаидэ. Она расхохоталась.
- А мне так и кажется иногда, что ты Пень. Идет Ловкий, а я думаю, вот и Пень наш пришел, деревяшка наша.
- А я думаю, что ты, Хаидэ, зеленая квакша, рот раззявишь и ква-ква до утра.
- Ты не обижайся. Нельзя мне туда, я теперь невеста. Там, Ловкий, мой муж сидит. Увидит.
- А-а…
- Вот тебе и а-а. Иди за Мышкой. А Пень все равно не поедет, его сейчас от костров за уши не оттащишь, там вкусное все.
До самого заката носились они вдвоем по зеленым, еще не начинавшим рыжеть, холмам. Забрались далеко, туда, где равнину заливало серебряное мелководье ковыля. Шагом, почти не разговаривая, доехали к маленькому озеру в балке меж трех горбатых курганов. Озеро лежало полированным зеркальцем, выглядывало из густой тени слив и инжира. Побродили по колено в коричневой воде, раздвигая руками высокие зеленые камыши, ловили узких рыбок и отпускали их обратно. Пустив коней погулять на сиреневой от кермека поляне, вспугивали огромных бабочек с резными белыми крыльями, чтоб посмотреть, как те показывают им тайный глаз на исподе крыла.
Возвращались обратно вкруговую, через солончаки, где земля потрескалась плитками. Вели коней в поводу, смотрели, как заходящее солнце трогает взблесками соляной иней. Как птицы, вспархивая, перелетают по черной траве, торчащей пучками игл, с одного кустика на другой. Как гонит вечерний ветерок стайку перекати-поле - больших и маленьких, будто бегут звери с детенышами далеко-далеко, может быть к самому снежному перевалу, за которым лежит удивительная страна храбрых воинов и прекрасных дев, и нет там ни старости, ни немощей. И старых князей с ледяными глазами нет.
Поздним вечером встретились снова. Отправились к большому костру. Шныряли среди взрослых, издалека смотрели, как едят мясо гости. По-скифски: сидя на чурбаках и шкурах, рвут зубами, запивают, обливая грудь, неразбавленным вином из диких ягод. Ловкий шепотом объяснил Хаидэ, что для греков с побережья весь степной народ на одно лицо и все для них - дикие.
- Даже мы дикие? - девочка фыркнула презрительно, вспоминая предания племени о великом исходе Зубов Дракона из-за снежных гор с острыми вершинами, из той страны, что была великой и могущественной, когда греки еще бегали в шкурах по своей Элладе и охотились за дикими оленями.
Отец, размахивая бараньей ногой, говорил речи. По виду уже изрядно пьяный, хотя вряд ли по-настоящему, подумала девочка, успокоившись. Высокий гость, накинув на плечи шкуру, полулежал на коленях переводчика. А тот, отворачиваясь от пылающего огня, гладил его по темным вьющимся волосам, редким на темени, и, заглядывая в лицо, что-то рассказывал. Знатный отвечал, не дослушав и пьяно смеясь.
Хаидэ передернула плечами и вдруг услышала свое имя. Ловкий подтолкнул ее локтем:
- Лиса, про тебя спрашивает.
- Князь Торза, заботься получше о прекрасной Хаидэ. Береги ее. А то мой хозяин, высокочтимый Теренций, - переводчик погладил ухоженными пальцами щеку хозяина, залитую кровавым светом костра, - снарядит отряд лучших воинов и украдет свою невесту!
Мужчины расхохотались, плеская вино из наклоненных кубков. Торза усмехнулся:
- Переведи своему хозяину, красавец, мои воины могут и не понять, что убили лучших воинов высокочтимого Теренция. Защищая его невесту.
На этот раз громче смеялись степняки.
- И еще просьба. Постарайся сделать так, чтобы ко дню свадьбы твоя красавица стала одного цвета. Она прелестна. Но - коричневое лицо и красные плечи не годятся для ношения сановных одежд. Пусть уж будет вся коричневая, раз уж выбелить ее не получится.
А отец не так пьян, как хочет казаться, поняла девочка, увидев, как сжались его челюсти, когда бережно, не расплескав, поставил на расстеленную шкуру кубок.
"Сейчас он их побьет, обоих" - подумала с холодком восхищения. Жадно всмотрелась в лицо Теренция. И с удивлением поняла, гость тоже хитрит. Вольготно раскинувшись на коленях переводчика, тот внимательно наблюдал за Торзой.
- Не волнуйся, высокочтимый Теренций, - мягко сказал отец, - я понял твой намек. Да, моя дочь - дикая степнячка. Но помни и ты условия договора. Два лета после этого. Большой срок. Ты получишь юную и красивую жену царской крови. И тогда Зубы Дракона приведут тебя к власти большей, чем сейчас. И укрепят ее. А я, за те же два лета после этого, сделаю все, чтобы ты никогда не стыдился женитьбы на дикарке. Это входит в условия договора. - Я рад, что мы поняли друг друга, князь, - сказал переводчик. Икнул и уронил на хозяина растрепанную голову. И веселье продолжилось.
11
Хаидэ бежала вниз, летела через ступени и, споткнувшись, уцепилась за резной поручень вдоль стены. Сверху топтался стражник, мимо которого она проскочила так быстро, что он только сейчас очнулся от дремоты. В кулаке давила кожу круглыми гранями стеклянная рыба и она представила с испугом так явно - вот взмахивает рукой, раскрывая пальцы, и оставленный египтянином подарок сверкает осколками, разлетаясь на ступенях под красным светом факела. Но не разбила, хорошо.
Она выдохнула и пошла медленнее, касаясь свободной рукой перил.
Снизу все громче звучала пьяная песня, плескал мужской хохот, и вдруг, рыбой из воды, женский голос вынырнул и сразу пропал в шуме. Вразнобой дудели флейты, брякали бубны и кто-то дергал струну, одну и ту же, верно, другие на лире давно оборвали.
Хаидэ усмехнулась. И нахмурилась, когда снова вскрикнула женщина, и в голосе услышалась ей угроза. Будто зверь огрызнулся на псов, что окружили и лают.
Кто это кричал? Не Мератос, девчонка визжит, как молочный поросенок. А это - взрослый голос, женский. Что делают там?
Маура… верно, это та черная, что танцует. Но ведь она ценность, неужто вино совсем застило мужчинам разум?
Голые колени мелькали красным, бился о бедра короткий подол, пропадал в темноте, снова появляясь. Хаидэ смотрела вниз, боясь еще раз оступиться.
Выскочив в перистиль, над которым луна, огромная и круглая, торчала в прямоугольнике темно-синего неба, обежала по дуге бросающегося на цепи леопарда - забытый экзотический подарок Даориция. Павлины давно спали, сгрудившись за колоннами на вычурном насесте, и сложенные хвосты в полумраке казались черными столбами, на которые насажены маленькие птичьи тушки.
Шум выплескивался из мужских покоев вместе со светом факелов, затмеваемых тенями. Хаидэ, раздумывая, как быть и только сейчас поняв, что убежала с женской половины в одном тонком домашнем хитоне, с растрепавшимися волосами, повернулась к занавесям на входе в пришественный зал. Как вдруг изнутри, путаясь в тяжелых драпировках, крича и смеясь, стали вываливаться хмельные мужчины, и она отступила за колонну. Шатаясь и поддерживая друг друга, мужчины брели из красного света на бледный свет луны и вдоль бассейна устремлялись к выходу из перистиля.
- Мы идем, Теренций! Мы все идем! - загремела брошенная на пол кифара, один из невидимых в неровном свете гостей поскользнулся и свалился в бассейн, вздымая сверкающие букеты брызг.
Из конюшни слышался топот и ржание испуганных коней.
"Могли бы уже привыкнуть", со злостью подумала Хаидэ о лошадях, всматриваясь в черную с лунным вереницу, бредущую по другой стороне бассейна. Как увидеть жреца-раба? Она должна спросить. Откуда у него эта вещь? Как он знал, что за слова в голове? Но про слова потом, главное вот, лежит в потной руке, давит ладонь гребешком плавника. Рыба, обещанная ей Нубой. Когда-то.
Никто из проходящих не был похож на египтянина, все мужчины смертельно пьяны, а тот единственный, что держался ровно, - высок и сутул худыми плечами, завернутыми в богатый плащ. Даориций… Жрец, наверное, остался в покоях. Гости прогуляются в конюшню, Теренций уже там, будет хвастать новорожденным жеребенком, хлопать кобылицу по крупу, болтая о том, как хороши его кони. А после вернутся, снова пить вино и пожирать жареное на углях мясо.
"Пока они там, я смогу спросить. Стражники не помеха мне, жене Теренция, хозяйке". Она подняла голову и, придав лицу высокомерное выражение, двинулась к опустевшему входу. С арки ухмылялись вырезанными в камне растянутыми ртами демоны-хранители мужской силы.
Шла тихо и быстро, не оглядываясь на удаляющийся к конюшням шум, и перед самым входом, уже готовясь открыть рот для суровых приказов страже, застыла, остановленная новым женским криком. Тот же голос, полный ярости. Почти как рык леопарда, готового скорее стереть себе шею до кости, чем остановиться, смирившись. И крик доносился оттуда, куда ушли пьяные.
Луна смотрела с неба, как женщина с растрепанными волосами стояла, решая, где же ей быть сейчас. Луна успела сдвинуться лишь на волос по темному небу, когда Хаидэ повернулась и побежала за скрывшейся в каменном коридоре процессией. Леопард зарычал ей вслед. Хрипло вскрикнул потревоженный павлин.
- Дай ее мне, Теренций! Убери лошадей!
- Нет! Мои кони умеют топтать копытами приползающих з-змей. И эту с-топчут. Степное отродье, грязная воровка!
- Правильно, князь! А мы будем смотреть, ахха!
Хаидэ, стоя за спинами полутора десятков мужчин, поднялась на цыпочки, пыталась разглядеть, что происходит в конюшне, освещенной дерганым светом факелов, которые гости поснимали со стен и теперь, рискуя поджечь друг другу волосы, тыкали светом куда-то под ноги жеребцов и кобыл.
- Иди сюда! Ид-ди, дочь аспида, ехидна, ползучая стерва!
Хаидэ, прижимаясь к стене, пробралась сбоку поближе. Мужчины, увлеченные зрелищем, не замечали ее, а ей были видны их профили, черные на фоне скачущего огня, похожие на тени животных, которых показывают детям на стенах руками, рассказывая им страшные сказки. Вытягивались и укорачивались носы, лбы убегали назад, тряслись губы.
В нескольких шагах от нее муж, подпрыгивая и отступая, держал в одной руке факел, а другую совал впереди себя, тыкая во что-то, невидное ей за нервными ногами серой кобылицы. Вот нагнулся, и снова раздался тот же крик. Хаидэ присела на корточки, вытягивая шею. За живым частоколом тонких лошадиных ног, привалившись спиной к плетеной стене стойла, лежала женщина. Лицо, залитое кровавым светом, поворачивалось за Теренцием, как цветок Гелиоса. Одной рукой она опиралась о вытоптанную землю, другую держала перед собой, защищая обнажившуюся грудь в лохмотьях. Ноги женщины, сомкнутые в коленях, были согнуты, и на одной штанине расплывалось черное пятно. Теренций, рассмеявшись, снова неловко ткнул рукой, в которой держал палку. Ощерившись, женщина вдруг сделала невидимое глазу движение, и палка очутилась в ее руке. Грудь обнажилась полностью, тяжело обвисая. Теренций охнул и, тряся рукой, отступил, валясь на собутыльников.
- Мне, дай мне девку! - ревел кто-то, не слушая и не следя за тем, что происходит.