Но когда я открыл ему дверь и он, непринужденно поприветствовав меня, вошел в квартиру с бутылкой дорогого вина в руке… это было все равно как посыпать солью свежую рану. Ведь я верил ему, а он, глядя в глаза, постоянно лгал мне - с тех самых пор, как мы впервые встретились. Я чувствовал себя словно обманутый любовник, который не в силах сдержать своих страстей, таких бурных, что их невозможно выразить никакими словами. Он сделал из меня дурака, а я позволил ему это.
Я неторопливо притворил за Стефоми дверь и запер ее на все замки, в то время как он что-то бормотал за моей спиной. Потом я медленно развернулся… и со всей силы ударил его по затылку. Вообще-то, насилие мне противно, но в тот момент я испытал огромное удовольствие, когда свалил его на пол, придавил коленом поясницу и заломил ему руку за спину так, что если бы он попробовал высвободиться, то кость непременно была бы сломана. Все это произошло так быстро, что он успел только вскрикнуть от испуга. Он был у меня в руках. Кто из нас сильнее, теперь не имело значения, ибо он был целиком в моей власти: стоило ему чуть шевельнуться - и какая-нибудь кость его руки непременно бы хрустнула.
Когда я набросился на Стефоми, бутылка, которую он держал в руке, упала на пол, осколки стекла плавали в луже красного вина, покрывавшего пятнами его белую рубашку.
- Почему ты сделал все это? - прошипел я. - Ответь мне, отвечай же, отвечай!
Его другая рука была прижата к полу его собственным телом, и, хотя я почувствовал, что он слегка пошевелился, освободиться он не мог никак, по крайней мере не мог, не сломав себе руку. И я услышал, как он издал этот странный звук, нечто среднее между смехом и стоном.
- Наверное… - он судорожно вздохнул, его голос звучал глухо, поскольку лицо было прижато к полу, - если бы я знал вопрос, Габриель…
В тот момент я сломал ему руку. Мысленно. И наслаждался звуком хрустящей кости и одновременно раздавшимся воплем. О, как мне хотелось сделать это на самом деле! Как хотелось… Но я остановил себя. Видите, это я - человек, который держит здесь все под контролем. Я, а не он!
- Ты знал меня еще до того, как я потерял память! - прорычал я. - Если посмеешь отрицать это, я сейчас же сломаю тебе руку, клянусь.
- Ну да, я действительно знал тебя раньше, ты прав.
- И ты не станешь этого отрицать?
- Ты же мне запретил.
- Ты что, воображаешь, будто это игра? - закричал я и, забывшись, заломил ему руку еще сильнее, злорадно отметив при этом, как он резко, со стоном, вздохнул. - Почему ты не говорил мне правду с самого начала?
- Потому что… потому что ты попросил меня не делать этого, - задыхаясь, выдавил из себя Стефоми. - Габриель, ради бога, отпусти мою руку, а то и в самом деле, на хрен, сломаешь ее! Ты совершаешь ошибку! Я всегда был тебе другом, и никем иным!
Я заколебался. Он говорил так убедительно, что червь сомнения стал закрадываться в мою душу.
- Я готов все тебе объяснить, если ты освободишь меня, - продолжал Стефоми уже более деловито.
Продолжая пребывать в нерешительности, я все же отпустил его руку и медленно поднялся на ноги. Стефоми с глубоким вздохом проделал то же самое и повернулся ко мне лицом.
- Ну и ладно, эта рубашка мне все равно не нравилась, - сказал он с кривой улыбкой, глядя, как темно-красное вино расплывается по ней пятнами и, словно кровь, каплями стекает с манжет и с кончиков пальцев на пол.
А та его рука, которая была придавлена к полу его собственным телом, действительно кровоточила: я увидел впившиеся в ладонь кусочки стекла от разбитой бутылки. Внезапно меня охватило чувство отвращения - точно такое, как в случае с кровавым бифштексом, - и, почувствовав, как комок желчи поднимается у меня в горле, я поспешно отвел взгляд. Даже его лицо и волосы были с одной стороны перепачканы вином. Несколько мгновений он печально смотрел на осколки бутылки, а когда поднял глаза на меня, в них читался явный упрек.
- Право, Габриель, неужели все это было так обязательно? Если тебе захотелось что-то выяснить, надо было просто задать вопрос. Я… э-э-э… согласен, что был не совсем правдивым, - честно признался он. - Правда состоит в том, что я действительно знаю тебя уже много лет. Я следовал за тобой в тот первый день, на остров Маргариты, и во второй раз, на площадь Героев. Мне только хотелось убедиться, что ты в порядке, и больше ничего.
- Какая заботливость с твоей стороны! А теперь объясни мне, пожалуйста, почему ты вел себя как завзятый лжец?
- Послушай, давай не будем уклоняться в сторону, - предложил Стефоми с выражением легкого удивления на лице. Затем поднял было руку, чтобы откинуть со лба мокрые от вина волосы, и вздрогнул. Поднеся ладонь к глазам, он внимательно посмотрел на впившиеся в кожу осколки, вздохнул. Снова подняв на меня глаза, он встретил мой неуверенный взгляд. - Понимаешь, правда состоит в том, что это ты не хотел, чтобы я рассказывал тебе о твоем прошлом. Ты заставил меня пообещать, что я не сделаю этого. Ведь я даже не должен был бы находиться здесь.
- Но это же нелепо! - воскликнул я. - Я не верю ни одному твоему слову! Сейчас же, черт подери, выложи мне всю правду! Габриель Антеус - это мое настоящее имя?
Помедлив пару секунд, Стефоми кивнул:
- Да, настоящее.
- А каким было прежде наше знакомство?
- Я уже говорил тебе, мы были друзьями.
- А тогда что ты скажешь об этом? - спросил я, швырнув на кухонный стол фотографию.
Стефоми взял ее в руки, и я увидел, как сжались его губы и помрачнело лицо, когда он прочел надпись на обратной стороне. В его глазах мелькнула тень недовольства, и он бросил снимок обратно на стол.
- По-моему, здесь мы не очень похожи на друзей, Стефоми.
- Наверное, в тот момент я говорил тебе нечто такое, что ты очень не хотел слышать. Я хотел бы ответить на все твои вопросы, Габриель, но я дал тебе обещание и не намерен его нарушать.
- А это кто? - спросил я, доставая из кармана и протягивая ему фото таинственной женщины.
- Откуда оно у тебя? - резко спросил Стефоми.
- Не все ли равно? Ты знаешь ее?
- Не беспокойся о ней, - тихо сказал Стефоми. - И выбрось снимок, Габриель.
- Значит, ты знаешь, кто она? Ведь знаешь, верно? И ты знаешь все об этой… об этой заварушке в глухом закоулке! Ты знаешь, как я потерял память? Ты знаешь, где мои родные? - спрашивал я в отчаянии. А он молчал. - Ты знаешь, кто фотографировал? - продолжал я. - И знаешь, кто их посылал?
- Имею некоторое представление.
- Но не собираешься мне сообщить об этом, ведь так? И вообще не собираешься рассказать мне ни о чем, что я хотел бы узнать!
- Да, это так, Габриель, - ответил Стефоми с кривой усмешкой. - Потому что на самом деле ты сам не хочешь знать об этом.
Взбешенный таким отношением, я с ненавистью окинул его взглядом. Как мне хотелось отлупить его в тот момент! Разумеется, я мог бы выбить из него правду - после того случая в закоулке с местными грабителями я был уверен, что справлюсь с этой задачей. Но сама мысль об этом заставила меня содрогнуться, и не в последнюю очередь потому, что так легко пришла мне в голову. Цивилизованные люди так себя не ведут. И такие мысли цивилизованным людям в голову не приходят.
- Ты размышляешь, не выбить ли тебе из меня всю правду, верно? - спросил Стефоми с улыбкой. - Но ты же знаешь, это не сработает.
- Не подначивай! - заорал я на него. - Ради самого себя, не давай мне повода! - Он не мог знать, в какой опасной близости я от этого… Но я твердо решил не терять над собой контроль… Я не позволю ему заставить меня совершить неверный поступок. - Убирайся! - прошипел я.
Несколько мгновений он стоял в нерешительности, затем, пожав плечами, прошел мимо меня к двери, и я услышал, как она с тихим щелчком захлопнулась за ним. После его ухода я с минуту пребывал в неподвижности, уставившись на стол и чувствуя себя еще более беспомощным и гораздо более одиноким, чем в тот момент, когда несколько недель назад впервые пришел в себя на полу этой самой кухни.
Мысль о потере контроля над собой мне отвратительна. Похоже, это отвращение прочно осело в моей душе как результат укоренившейся за годы привычки. Поэтому, когда Стефоми ушел, я присел к кухонному столу и неторопливо налил себе бокал вина, пытаясь таким образом подавить огромное желание снова начать крушить все в квартире, как я уже проделал это однажды, в тот вечер, когда потерял визитку Стефоми. В какой-то момент у меня даже возникло искушение выйти на улицу и поискать каких-нибудь бандюг, чтобы набить им морду. В конце концов, ведь это только бандюги. Огромное желание применить насилие по отношению к чему-нибудь росло до тех пор, пока оно не переросло в нечто большее, чем желание. Я пожалел, что позволил Стефоми уйти так легко. Может, мне надо было отправиться следом за ним? Ведь я знаю, где он живет… Однако в тогдашнем моем состоянии все это кончилось бы плохо. Страшно сказать, но… я испугался, что если поддамся этим чувствам, то могу зайти слишком далеко.
Поэтому я поступил ответственно, взял ситуацию под контроль и налил себе второй бокал вина. А потом еще один и еще… Вскоре я уже открывал вторую бутылку.
Правда состоит в том, что я напился до бесчувствия, но это не так плохо, как могло бы показаться. Я сделал это преднамеренно… и я контролировал происходящее. Это явилось логическим решением проблемы, только и всего. Правда, это не означает, что я намерен повторить подобное снова - прежде всего из-за возможного вреда здоровью. Но иногда алкоголь полезен. Если вы страдаете… и если выпьете достаточно много… тогда наступает своего рода оцепенение, полное бессилие, оно охватывает все ваши члены, пальцы немеют, бокал выпадает из них, и осколки стекла разлетаются во все стороны… голова запрокидывается назад, стул опрокидывается… и все заканчивается тем, что вы без чувств лежите на полу весь остаток ночи и уже не можете причинить вреда ничему… и никому.
Меня внезапно разбудили около десяти часов утра, вылив на лицо большое количество очень холодной воды. Мгновенно проснувшись, я захлопал ресницами, пытаясь стряхнуть воду с глаз, и прокашлялся, чтобы освободить от нее рот. И сразу же почувствовал, как внутри меня начала пульсировать тупая боль в голове и шее, в спине и плечах - во всем теле. Наверное, потому, что я всю ночь пролежал на жестком полу, и потому, что алкоголь все еще циркулировал в моем организме.
- Ну, замечательно! - произнес Стефоми, глядя на меня. При этом напряженность постепенно спадала с его лица. - Ты все-таки жив. Осторожно, ты лежишь на битом стекле.
Я понял, что он прав. Осколки бутылки с вином, принесенной Стефоми, и бокала, который я разбил позже, усыпали весь пол. Пролившееся вино пропитало мою одежду, и пахло от меня, как от спившегося бродяги.
- К счастью, похоже, порезался ты не сильно, - сказал Стефоми, внимательно осмотрев меня. - На, держись за мою руку и поднимайся.
Мне не хотелось браться за его руку, но без этого встать мне было бы нелегко и - посмотрим правде в глаза - небезопасно, поскольку вокруг меня не было места, где я мог бы опереться на пол руками, не рискуя при этом порезаться дополнительно. Поэтому я молча уцепился за его руку и позволил ему поставить меня на ноги.
- Ну а чего ты хочешь теперь? - хрипло спросил я, аккуратно стряхивая с одежды осколки стекла.
Горло у меня было как наждачная бумага, язык словно прилип к нёбу, а свет за окнами слепил глаза, и мне пришлось заслонить их рукой. В конце концов, у чрезмерного количества алкоголя есть и оборотная сторона.
- О, довольно много чего, - охотно ответил Стефоми. - Но пока буду вынужден довольствоваться тем, что ты не упился до смерти. Тебе повезло, что тебя не рвало, иначе ты ведь мог задохнуться от собственной блевотины. Вчера ты поступил бы гораздо разумнее, если бы выпил вместе со мной.
- Ох, заткнись! Я понимаю, о чем ты говоришь, но я ни на минуту не терял контроля над собой. И я же велел тебе убираться. Почему ты пришел опять? Чего тебе надо?
Стефоми вздохнул.
- Я позвонил тебе, но ты не отвечал, - тихо произнес он. - Я забеспокоился, не случилось ли чего-нибудь.
Несколько секунд я смотрел на него. С моих волос на пол стекали остатки воды, которой он меня окатил. Когда я минувшим вечером потребовал, чтобы этот умник убрался из моей квартиры, я именно это и имел в виду. Ведь меня действительно подмывало наброситься на него. И я до сих пор был на него зол. Зол за вранье, за предательский отказ помочь мне, за упрямое молчание. Но тем не менее… я был доволен, что он пришел. Кто знает, что такое настоящее одиночество, меня поймет.
- Я думал об этом вчера вечером, Габриель, - сказал Стефоми, все еще настороженно глядя на меня. - И пожалуй, мог бы кое-что сообщить тебе, не нарушая своего обещания. Если ты хочешь пойти привести в порядок волосы и переодеться, я подожду.
- Нет, говори прямо сейчас, - не раздумывая ответил я и направился в гостиную.
- Хорошо, - согласился Стефоми и пошел следом за мной.
Я сел на диван, стараясь не оставить на нем пятен от вина и сожалея, что голова у меня не такая ясная, как хотелось бы. Стефоми опустился на стул напротив.
- Прежде всего, - начал он, - ответь: деньги, которые были в твоей квартире, они… всё еще здесь?
Я посмотрел на него, прищурившись, стараясь в то же время не переводить взгляда на шкаф, под которым они были спрятаны.
- Хорошо, можешь не отвечать, - поспешно заверил меня Стефоми, увидев выражение моего лица. - Я только хотел сказать тебе, что они твои. Ты их не украл и не совершил чего-либо в этом роде. Я полагаю, ты подозревал нечто подобное? Но ты можешь успокоиться и быть уверенным, что эти деньги принадлежат тебе по праву.
- А что я такого сделал, чтобы получить их в таком количестве? - поинтересовался я.
- Я могу сказать тебе лишь то, что эти деньги - твои, - ответил он с виноватой улыбкой. - Ты же был профессиональным писателем.
- Писателем? - Я вспомнил о рукописи, найденной в письменном столе. - Но не слишком популярным? - спросил я, понимая, что если бы мне когда-нибудь удалось что-либо опубликовать, то такие произведения, несомненно, украшали бы мои книжные полки.
- Даже Моцарт опередил свое время, мой друг, - сказал Стефоми, слегка пожав плечами. - Послушай, я действительно не могу многого тебе рассказать. Ты можешь продолжать ненавидеть меня, если хочешь, и снова орать, чтобы я убирался вон, но прежде всего я хочу подчеркнуть, что… ты не сделал ничего особенного, чтобы заслужить их получение.
- Ты говоришь, что я просил тебя не рассказывать мне о моем прошлом, - начал я, пристально глядя на него. - Тогда из твоих слов следует, что я знал о своей предстоящей потере памяти? То есть я как-то сам себе это устроил?
- Да.
- Но почему? Как?
- Я не знаю, - откровенно ответил Стефоми.
- Ну а где мои родные? - спросил я, приходя в отчаяние. - И куда, по их мнению, я подевался?
Теперь стало видно, что Стефоми почувствовал себя неловко.
- Я действительно не могу сказать ничего больше, Габриель. Верность - это неотъемлемая составляющая дружбы, - произнес он проникновенным голосом, пристально глядя на меня. - Ты просил меня верить тебе, когда брал с меня обещание не отвечать на такие вопросы, и я поверил, хотя мне все это не нравилось. Я полагаю, ты должен был иметь для этого достаточно веские причины. Ну а теперь, боюсь, тебе придется верить мне, когда я говорю, что не могу сказать больше, чем сказал. Я понимаю, это выглядит бессмысленным, и вокруг нет ничего, что укрепило бы твое доверие ко мне, но это уже относится к области веры.
Я хотел верить ему. Я не хотел оставаться здесь в полном одиночестве до конца моих дней, проводить вечера за подсчетом и пересчетом количества лежащих в буфете коробочек с рыбьим кормом, выбросить которые я все еще не мог себя заставить.
С неуверенной, извиняющейся улыбкой Стефоми поднялся и пошел к выходу, но у двери, ведущей в кухню, остановился и обернулся:
- Пожалуйста, не отталкивай меня, Габриель. Оставь прошлое в покое и строй жизнь заново.
Я горько рассмеялся:
- Я хочу верить тебе… но одной веры мне мало. Откуда я знаю, что все сказанное тобой - это не ложь?
Стефоми остановился, обдумывая мой вопрос.
- Что я могу сказать? Боюсь, что на данный момент именно веры тебе должно быть достаточно, потому что это все, что у тебя есть. И вообще, с какой стати я должен был бы тебе врать? "Лгуны и те, кто искажает правду, должны погибнуть… и тогда может снова появиться место для более свободного, более благородного рода человеческого". Это слова капитана Вилма Хозенфельда.
Это имя показалось мне знакомым, но Стефоми был почти у входной двери, когда нахлынувший ужас заставил меня вскочить на ноги, потому что я вспомнил, кем был этот человек.
- И чтобы убедить меня в своей честности, ты цитируешь нациста? - спросил я, с недоверием уставившись на Стефоми.
Он снова обернулся ко мне, чуть заметно улыбаясь:
- Ах, Габриель, почему ты считаешь, что быть последователем Гитлера и одновременно добрым и смелым человеком совершенно невозможно?
- Послушай, что ты говоришь! - воскликнул я в смятении. - Это что, попытка соригинальничать или что-то еще? Ведь зло и нацизм - синонимы. Любая иная оценка - это… богохульство!
- Тогда прости меня, ради бога, - сказал Стефоми, склонив голову и пристально глядя на меня. - Но заверяю тебя, я не подразумевал ничего греховного. Иногда ты ждешь от человечества слишком многого, Габриель. Мы не можем все быть совершенными, ты же знаешь. И почему бы тебе не спросить об этом Владислава Шпильмана?