– В чем бы ни был смысл этой постановки – а у меня нет причин полагать, что он отличается от очевидного, то есть попытки испугать и шокировать зрителей, приятно пощекотать им нервы, – Легион Ужаса в полном составе находился в Париже во времена Коммуны. Я еще не могу этого доказать, но уверена, что наши пять глубокоуважаемых друзей впервые встретились именно там. Ассолант и Дю Руа были солдатами Версальской армии, молодыми офицерами, командовавшими un escadron de mort. Они не воевали, они проводили казни. Сейчас в это трудно поверить, но Мортен и Прадье были коммунарами. Они пришли в политику как радикальные последователи Бланки, борцы за социальную справедливость. Когда Коммуна пала, они изменили своим убеждениям. Отец Керн был заложником, одним из немногих, кому удалось выжить. Мортен и Прадье предали своих товарищей, сдав их эскадрону смерти, и за это Ассолант и Дю Руа их отпустили. После Кровавой недели было объявлено, что Мортен и Прадье шпионили в пользу Версаля – мол, они только притворялись коммунарами. Любого, кто осмеливался оспаривать эту версию, ставили к стенке. Ассоланта повысили, а Дю Руа порезвился в Алжире, прежде чем уйти из армии и начать подъем по социальной лестнице – вначале в газетном деле, затем в политике. Эти пятеро были союзниками почти сорок лет. Они заботятся друг о друге. Когда Мортену угрожал финансовый скандал, в "Ла Ви Франсез" вышла редакторская статья, в которой отстаивалась его невиновность. Певчего, обвинившего Керна в домогательствах, отправили под суд по подложному обвинению – и судья Прадье приговорил его к каторге на острове Дьявола. Когда ширились слухи о том, что Ассолант был причастен к неудавшейся попытке государственного переворота, Дю Руа восхвалял его в своих газетах, призывая наградить доблестного военного. В тысяча восемьсот семьдесят первом они были врагами. Сейчас они ближе, чем братья.
– Интересно, мисс Рид, – отметил Перс. – Но мне вспоминается аргумент, выдвинутый миссис Ватсон несколько дней назад. Вы хотели бы, чтобы эти люди оказались виновны. Вы презираете их за статус и положение в обществе. Если бы они оказались сущими чудовищами, это лишь укрепило бы вас в ваших предрассудках.
Кэйт попыталась обдумать такую возможность. Расследуя преступление Генри Уилкокса, она не доверяла собственным инстинктам, действовала осторожно, ничего не публиковала, пока информация не поступала хотя бы от двух, а то и больше, надежных осведомителей, не принимала во внимание не подтвержденные доказательствами, пусть и правдивые, слухи. Здесь она пользовалась тем же методом: полностью игнорировала подвернувшиеся сплетни из третьих рук, рассматривала только те факты, которые могла проверить, даже если все указывало на то, что документы подделаны или уничтожены. Она была довольна тем, что собрала достаточно доказательств. Их хватило бы, чтобы выдвинуть Дю Руа и его приспешникам список обвинений в преступлениях, совершенных десятилетия назад. Впрочем, вряд ли французский (или британский) суд вынес бы справедливый приговор в этом деле. Пока что ей не удалось установить только одно – связь Легиона Ужаса и убийств на Монмартре.
Перс посмотрел на Клару.
– Я решила отозвать свои возражения, – невозмутимо заявила она.
Кэйт обратила внимание на странную форму ее фразы – Клара точно давала показания в суде.
– На каком основании? – осведомился Перс.
– Я полагаю, что Кэти права. Эти люди виновны.
– У вас есть доказательства?
– Конечно же, нет. Эти люди не оставляют доказательств своей вины. Это все чувства и интуиция, Дарога. Вы нанимаете только женщин, так чего же вы ожидали?
Кэйт хотелось влепить Кларе пощечину за эти слова, хотя та и поддержала ее.
– В районах, где людей непросто запугать, стоит лишь произнести имена этих пятерых, как воцаряется тишина, – объяснила Клара. – Там, во тьме, таятся люди, которых вы могли бы назвать чудовищами, – и даже они боятся Жоржа Дю Руа. Больше, чем… ну, например, Призрака Оперы. А ведь их не обеспокоит резкая статья в "Ла Ви Франсез" или спорное решение Ассамблеи. У остальных тоже зловещая репутация. Доктор Иоганнес, сатанист, утверждает, что отец Керн – худший человек в Париже. И не в переносном смысле, как сторонник дьявола мог бы обвинить христианина в его неверных с точки зрения сатанизма моральных установках. Иоганнес имел в виду общепринятое понятие зла. Худший человек в Париже. Буквально. Чудовищами не рождаются, ими становятся. Сиротские приюты, которыми заведует Керн, стали фабриками по производству таких чудовищ: жестокостью, лишениями и лицемерием там уродуют детские тела и души. Керн вырастил целые поколения, армию уродов. Я восхитилась бы таким учреждением, если бы не изъяны в вопросах эстетики. Ассолант – мясник, безусловно. За его ошибки другие расплачивались кровью. Еще до того, как во времена Кровавой недели в его распоряжение предоставили гильотину, он своими приказами убил больше французов, чем немцев. Мортен и Прадье – мелкие сошки. Они удержались на своих постах так долго только потому, что Дю Руа их защищает. По словам их бывших любовниц, Мортен – страстный сторонник учения маркиза де Сада (а это верный признак притворщика в кругах истинных знатоков высокого Искусства Пыток), а Прадье подвержен презренному пороку Захер-Мазоха. Они виновны. Все, с кем я говорила, утверждают так. Но потом не могут сказать, в чем именно эти пятеро виновны. Или не хотят сказать, невзирая на… крайние методы убеждения.
При словах "крайние методы убеждения" по телу Клары пробежала дрожь наслаждения – по крайней мере, именно так показалось Кэйт. Уж Клара определенно не была притворщицей в своем излюбленном искусстве.
Кэйт тоже охватило возбуждение – но по другой причине.
– Может быть, кто-то из Легиона и есть Гиньоль? – спросила она. – То есть мы все предполагали, что этот попрыгун в маске – юноша. Но есть ведь наркотики. Дю Руа или Керн могут накачиваться чем-то, что превращает их на пару часов в шустрого дьяволенка. Достаточно, чтобы выступить на сцене.
– Но постановка порочит их! – возразила Клара.
– Думаешь? Может, эта пьеска – хвастовство?
Клара задумалась.
– Или оскорбления Легиона Ужаса могут быть способом отвести от себя подозрения. Как нападки Хайда на Джекила.
– Маловероятно, – покачала головой Клара. – У этих людей достаточно врагов, чтобы им не нужно было становиться собственной мрачной тенью.
– Это верно, – согласился Перс.
Кэйт признала, что она права.
– Может быть, Гиньоль – человек из их прошлого? Переживший Кровавую неделю, брошенный Эскадроном смерти живьем в братскую могилу, он выбрался оттуда, одержимый манией мести. Или подчиненный, которого швырнули на растерзание волкам, переложив на него вину за преступления кого-то из этих пятерых, – и теперь, после долгих лет страданий от тифа и побоев в колонии, он вернулся в город. Или один из упомянутой тобой армии уродов, Клара, после кошмара в сиротском доме ставший сломленным Übermensch. Но если это так, то почему просто не убить их? Насмешка кажется слабой местью.
– Француз предпочтет смерть осмеянию, – объяснила Клара. – Французы – странный народ, они дерутся ногами и ублажают женщин языком.
– Я уже слышала эту поговорку, правда, в несколько более грубой формулировке.
– Я пыталась не травмировать твою нежную ирландскую душеньку.
– Ну, в Дублине тоже много подобных поговорок про англичан. Да и вообще везде, куда они приперлись, чтобы на чужих землях развевался их флаг.
– Итак, мы нисколько не приблизились к истине, – опять вмешался Перс.
После предыдущей перебранки Кэйт, к ужасу своему, поняла, что она нравится Кларе Ватсон. Кэйт не думала, что та вообще способна на такое чувство, но и сам по себе факт казался ей неутешительным. По слухам, в Ост-Индии Клара наняла людей, чтобы те заразили ее лучшую подругу проказой. Как Ангелы Музыки Кэйт и Клара должны были спеться. И они использовали дружеское подтрунивание, забавлявшее их самих, но окружающим казавшееся оскорбительным. В чем-то это подтрунивание напоминало флирт.
– Быть может, наша дочь Эрин и не приблизилась к разгадке, – ухмыльнулась Клара. – Но дочь Боадицеи еще не признала поражения.
Несложно было представить себе Клару в колеснице с лезвиями, прикрепленными к колесам. В Китае она, скорее всего, могла бы заказать такую повозку – и с легкостью бы убедила какого-нибудь поддавшегося ее чарам военачальника собрать целую толпу крестьян, только чтобы испытать новую игрушку.
– Да просто скажи уже, что ты выяснила, больная ведьма!
– Ах, Кэти, что с твоими манерами? Ты так покраснела… Я, право же, опасаюсь за твое здоровье…
– Тебе пора рассказать нам все, – тихо сказала Юки.
Перестав дурачиться, Клара опустила на стол белую прямоугольную картонку с нарисованным алым кругом.
– Что это?
– Приглашение. Если показать его на входе в Театр Ужасов в определенный день месяца после полуночи, тебя пропустят на дополнительное представление, о котором не рассказывают кому попало. Только для избранных cercle rouge. Купить такое приглашение нельзя. По крайней мере, расплатившись за него деньгами. Те, кого мы сегодня обсуждали, – или хотя бы некоторые из них – возможно, регулярно появляются на этих представлениях, хотя мне так и не удалось выяснить, приходят они туда в качестве актеров или зрителей. Круг нарисован чернилами, не кровью. Но чтобы раздобыть эту карточку, мне пришлось пролить кровь. Великий Вампир, которого едва ли можно чем-то удивить, сказал, что больше никогда не хочет присутствовать при этом après-minuit, но мне представление, скорее всего, понравится. Понимайте это как хотите.
Великий Вампир был главой самой дерзкой парижской банды под названием "Вампиры". Еще один человек в маске. В его случае необходимость прятать лицо была вызвана тем, что его пост был опасен, к тому же многие хотели занять это место, поэтому маска оставалась той же – зато носившие ее сменялись постоянно. Но хотя менялся главарь банды, его правая рука, Ирма Веп, всегда оставалась той же и хоть не занимала в группировке лидирующую позицию, пережила много Великих Вампиров. Кэйт понимала, что стоит избегать Веп, эту Демоницу Хаоса. Тем не менее агентство "Призрак Оперы" и банда "Вампиры" соблюдали шаткое перемирие.
Она осмотрела карточку. Круг напечатали на плотном картоне, в красной краске просматривалась позолота. Такую краску будет непросто подделать, хотя методы отдела декораций и афиш Оперы были весьма эффективны.
– Сколько нам придется ждать?
– Представление уже завтра, – ответила Клара. – Надеюсь, твой нежный желудок выдержит такую нагрузку.
Кэйт принялась листать записную книжку.
– Да, Кэти, – кивнула Клара, – все исчезновения, похоже, происходили в течение недели до в каждом месяце… а тела находили через пару дней после этого представления.
Все переглянулись.
– Я, пожалуй, завтра куплю себе новую шляпку, – сказала Клара. – Приходить в театр дважды в одном и том же наряде – сущая невоспитанность. Кроме того, насколько я поняла, у cercle rouge есть традиция надевать на представления chapeaux с вуалью, а то и маски.
– Ты купи шляпку, а я приобрету револьвер, – ухмыльнулась Кэйт.
– Резонно. Ни один театральный критик не должен являться на представление без оружия. Еще, возможно, неплохо было бы купить корсет со вставками из свинца.
Кэйт не шутила. Ей действительно нужно было оружие.
Юки могла войти в клетку льва – крошечными шажками, ведь традиционное японское платье ограничивало ее движение, – с одним только зонтиком в руках и выйти с новым ковриком. В стильном пальто Клары, сшитом на заказ, было множество аккуратных карманов в подкладке, битком набитых разнообразными режущими, колющими и дробящими приспособлениями – как метательными, так и ближнего боя. Кэйт была наименее опасной из теперешнего состава Ангелов. Карманный нож, которым разве что яблоки можно было чистить, едва ли поможет ей в сражении с Гиньолем и Легионом Ужаса, даже если она успеет выхватить его из рукава.
Перс передал ей записку для месье Келу, главного оружейника Парижской оперы. Под оружейную был отведен весь подвал, и подземные владения месье Келу были заставлены мешками с песком и пропахли порохом. Кроме мечей и топоров, необходимых для постановки опер Вагнера со всеми их воинами и валькириями, здесь хранилось много функционирующих ружей, пистолей и даже небольшая пушка – все для защиты здания от разъяренной толпы. По крайней мере, Кэйт предполагала, что именно для этого. Не нужна была картечница, чтобы казнить любовника Тоски, и едва ли для классических постановок требовалась полевая артиллерия, но и такого добра у месье Келу хватало. Месье Эрик пережил осаду Парижа во времена франко-прусской войны, а затем и правление Коммуны. И у него были причины опасаться обозленной толпы с факелами. Его бледная призрачная рука чувствовалась во всем в Опере, начиная от переоборудования самого здания и заканчивая принятыми в нем правилами.
Месье Келу предложил ей пару изготовленных на заказ пистолетов с перламутровыми рукоятями. Такие скорее подошли бы Энни Оукли, чем оперной актрисе, подумалось Кэйт. Пистолеты показались ей лишком легкими, показушными. Подумав, она выбрала ничем не примечательный, немного потрепанный британский револьвер типа "бульдог". Она умела стрелять из этой модели – изначально именно "бульдоги" были на вооружении ирландской полиции, – к тому же револьвер отлично помещался в ее сумочке и придавал дополнительный вес, поэтому можно было воспользоваться ридикюлем вместо дубинки, если не удастся вытащить оружие и выстрелить.
Оружейник рассказал ей, какие меры предосторожности следует соблюдать при обращении с "бульдогом", и Кэйт, надев наушники для стрельбы, выстрелила в соломенную мишень с прикрепленной фотографией – украшенным автографом снимком Эммы Кальве, примадонны Опера-Комик, главного конкурента Парижской оперы. Пуля попала мадемуазель Кальве в горло. Кэйт метко стреляла, а у револьвера был хороший баланс.
– Мадемуазель, будьте осторожны… – сказал ей напоследок месье Келу. – Не стоит считать себя неуязвимой.
Кэйт полагала, что учла это пожелание, но уже через четверть часа его слова эхом прозвучали в ее ушах.
Выйдя на плас д’Опера, она немного расслабилась. После столь долгого пребывания на Монмартре хорошо было очутиться в пристойном районе, где на каждом шагу не встречались апаши. Глядя на величественный фасад Оперы Гарнье, она думала о месье Эрике. У нее даже возникло чувство, будто он где-то неподалеку, как ангел-хранитель. Странно, что ее опекает такое создание, но Кэйт привыкла к странностям.
Сев за столик уличного кафе, она заказала черный кофе с круассаном и приступила к неспешной трапезе. Хорошенькие девушки из театрального хора и corps de ballet, хихикая, весело болтали за соседними столиками. С ними пытались познакомиться проходившие мимо юноши, но в основном девушки их отшивали.
Кэйт развернула "Энтрансижан", резко выступавшую против Дрейфуса газету, которую кто-то оставил на ее столике. Она просмотрела страницы, выискивая интересующие ее материалы и мысленно переводя абзац-другой, – пусть ее разговорный французский был еще далек от совершенства, при чтении она с легкостью понимала даже самые витиеватые предложения. В газете она наткнулась на статью Анри Рошфора, подпевалы Дю Руа, о судьях гражданского суда, позволивших Дрейфусу подать апелляцию и оспорить решение военного суда. "Стоило бы позвать опытного палача, чтобы тот срезал им веки, а затем посадил им в глазницы огромных ядовитых пауков. Пусть пауки вгрызаются в их зрачки, выедают белок глаз, пока не останется уж ничего в их пустых ныне глазницах. И затем, когда этих слепцов привяжут к позорному столбу перед Дворцом правосудия, где они и свершили свое мерзкое злодеяние, пусть же на грудь им повесят табличку: "Так Франция карает предателей, готовых продать ее врагу!" Учитывая, что публичное обсуждение велось на таком уровне, бутафорская кровь и пронзительные крики на сцене Театра Ужасов уже не казались столь удивительными.
Девушки за соседним столиком рассмеялись.
Сложив "Энтрансижан", Кэйт решила поскорее выбросить эту дрянь в ближайшую урну, чтобы оградить других отдыхающих в этом кафе от ее яда.
Девушки все еще хохотали. Над чем они так смеются?
Раздался знакомый мотив шарманки: к кафе направлялся уличный музыкант в костюме гориллы, который раньше повстречался Кэйт на рю Пигаль, – l’affiche vivante Театра Ужасов. То ли он поймал свою несчастную обезьянку, то ли нашел ей замену. Может быть, этих животных привозили в Париж те же подлецы, которые снабжали Максимилиана Великого канарейками?
Костюм обезьянки изменился – теперь на ней была миниатюрная маска Гиньоля и его наряд.
– Танцуй, Султан, танцуй, – сказал Маленький Гиньоль.
Горилла пустилась в пляс.
Должно быть, шарманщик ко всему был еще и чревовещателем, причем весьма талантливым. Пронзительный голосок, похожий на искаженный пищиком голос Гиньоля, не только, казалось, доносился из-под маски обезьянки, но и ничуть не был заглушен массивной маской гориллы.
И все же Кэйт не могла крикнуть ему "Браво!". Она помнила сшитые руки животного.
– Ах, Султан, что тут у нас? Прелестницы из Оперы…
Девушки в кафе захихикали.