– Держитесь за мою ногу, – сказал доктор Сайленс, – а полковник пусть держится за вашу.
Медленно, прилагая много усилий, мы поползли вдоль подземного хода, выкопанного в зыбком песке и кое-где укрепленного деревянными опорами и столбами. Я боялся, как бы нас всех не погребло заживо. Мы ничего не видели на дюйм перед собой и пробирались мимо стен и столбов на ощупь. Дышать было трудно, и полковник полз за мной очень медленно: в таком положении это было нелегко.
За десять минут мы едва преодолели десять ярдов, как вдруг нога доктора выскользнула у меня из руки.
– Ах, вот оно что, – донесся до меня его голос откуда-то сверху. Доктор стоял в пещере, и в следующий миг я уже присоединился к нему. Чуть погодя подполз и полковник Рэгги. Доктор Сайленс достал свечи, а мы – захваченные с собой спички.
Но еще до того, как стало светло, нас всех охватило необъяснимое чувство ужаса. Стоя бок-о-бок, тесно прижимаясь друг к другу, в этой песчаной пещере в трех футах под землей мы вдруг почувствовали близость чего-то древнего, необыкновенного и угрожающего, даже в кромешной тьме мы явственно ощущали что-то величественное и ужасное. Не знаю, как определить словами то, что мы чувствовали; каким-то таинственным путем, минуя органы чувств, мы ясно сознавали, что здесь, в этом темном подземелье, покоится нечто, наделенное могуществом древних веков.
Полковник Рэгги еще теснее прижался ко мне; его близость наполнила меня неподдельной радостью. Никогда еще ничье прикосновение ко мне не было столь красноречивым.
Вспыхнула спичка, рождая тысячи крылатых теней, и я увидел, как Джон Сайленс разжигает свечу, склонив над ней причудливо освещенное лицо. Я опасался ужасных разоблачений, которые мог принести с собой свет, но оказалось, что для этого не было никаких оснований. Мы стояли в небольшой сводчатой песчаной пещере: стены и потолок были укреплены деревянными брусьями, пол – выстлан грубой черепицей. Высотой пещера была футов шесть, так что мы все могли стоять удобно, выпрямившись во весь рост, длиной – футов десять, а шириной – восемь. На деревянных столбах у стены я увидел грубо выжженные египетские иероглифы.
Доктор Сайленс зажег три свечи и дал каждому из нас по одной. Четвертую он воткнул в стену справа от себя, и еще одну – чтобы отметить устье тоннеля. Инстинктивно затаив дыхание, мы тревожно озирались.
– Клянусь Богом, здесь пусто! – воскликнул полковник Рэгги. Его голос дрожал от волнения. Опустив взгляд, он добавил. – Смотрите, следы на песке. Следы на песке.
Доктор Сайленс ничего не ответил. Пригнувшись, он стал осматривать пещеру; мои глаза следовали за его пригнувшейся фигурой и заметили странные искривленные тени, которые тянулись к нему от стен и потолка. Кое-где по стенам сыпались тонкие струйки песка. В воздухе витал слабый, но въедливый запах, а пламя свечей было совершенно неподвижно, будто нарисованное.
Я попытался убедить себя, что пещера действительно находится в саду на юге современной Англии; но мне все время отчетливо виделось, что передо мной – вход в большой скальный храм, созданный многие, многие тысячелетия назад. Надо мной величественно громоздятся высокие, до небес, гранитные колонны; под крышей, как под сводом облаков, вдоль громадных бесконечных приделов, притененной процессией движется вереница колоссальных фигур. Это великолепное, необъяснимо откуда возникшее видение стояло передо мной с такой ясностью, что мне пришлось сделать огромное усилие, чтобы сосредоточить все свое внимание на маленькой согнувшейся фигурке доктора, который внимательно осматривал пещеру, – только так я смог избавиться от преследовавшего меня видения.
Но пещера была слишком мала для долгого обследования; Джон Сайленс задел ногами какой-то твердый, гулкий предмет и нагнулся пониже, чтобы рассмотреть его.
Доктор находился как раз в самом центре небольшой пещеры, когда это случилось. Затем он начал разгребать песок ногами, и менее, чем через минуту, показалась деревянная крышка. Приподняв ее, доктор заглянул куда-то вглубь. Разнесся сильный запах селитры, битума и каких-то неведомых странных ароматических снадобий; запах был такой едкий, что от него запершило в горле, заслезились глаза.
– Мумия! – шепнул доктор Сайленс, оглядываясь через свечу на наши лица; услышав это слово, полковник тяжело навалился на меня и задышал мне в ухо.
– Мумия! – повторил он тихо, когда мы протиснулись вперед, чтобы заглянуть в отверстие.
Не могу объяснить, почему это зрелище вызвало у меня такое глубокое чувство удивления и почтения, ведь я далеко не в первый раз лицезрел мумию; с некоторыми из них мне даже довелось проводить магические эксперименты. Но было что-то непередаваемо особенное в этой серой безмолвной фигурке, покоящейся в современном ящике из свинца и дерева на дне песчаной могилы; именно над этой фигуркой, завернутой в древние пелены и пропитанное благоуханиями льняное покрывало, тысячи лет назад произносили свои могучие заклинания египетские жрецы; поистине что-то сакральное было в этой мумии, дышащей своим собственным ароматом в далеком краю, куда забросила ее судьба; что-то, проникавшее в самую глубь моего существа и пробуждавшее ужас, дремлющий в каждом человеке, там, где рождаются слезы и фанатизм истинного поклонения.
Я помню, что быстро отвернулся от полковника, дабы он не заметил волнения, причины которого не смог бы понять, схватил Джона Сайленса за руку и, весь дрожа, увидел, что он тоже опустил голову и прикрыл лицо ладонями.
Из неведомых глубин моей памяти вырвался неудержимый вихрь то ли воспоминаний, то ли видений: я слышал древние магические заклятия из "Книги Мертвых", видел, как мимо меня смутно различимой процессией проходят Боги, могучие бессмертные Существа – персонифицированные воплощения истинных Богов: Бога с огненными глазами, Бога с лицом из дыма. Я вновь видел Анубиса, собачьеголового Бога, и детей Гора, вечного стража веков: они заворачивали в мистические, благоухающие пелены Осириса, первую мумию, и я ощущал сладостный экстаз оправданной души, которая в золотой ладье Ра отправляется к месту своего упокоения, в поля блаженных.
С бесконечным почтением доктор Сайленс нагнулся и притронулся к неподвижному лицу, устрашающе взиравшему на него своими нарисованными глазами, и вокруг нас растеклись волны тысячелетних благоуханий; время обратилось вспять, и передо мной раскрылась волшебная панорама самого поразительного сна, который когда-либо являлся миру.
Заслышав тихое шипение, доктор быстро отступил назад. Шипение приблизилось к нашим лицам, а затем стало как бы играть вдоль потолка и стен.
– Последний элементарный огонь – все еще ожидающий своего часа, – пробормотал доктор, но я почти не расслышал его слов, ибо продолжал наблюдать прохождение души через Семь Покоев Смерти, слушал отголоски великих ритуальных заклятий, самых могущественных, какие существовали когда-либо на земле.
Около мумии лежали глиняные чаши с иероглифическими надписями, а вокруг нее, в соответствии со сторонами света, располагались четыре кувшина с головами ястреба, шакала, кинокефала и человека: в них были уложены волосы, обрезки ногтей, сердце и некоторые части тела. Были там также амулеты, зеркало, голубые глиняные статуэтки Ка и лампа с семью фитилями. Недоставало лишь священного скарабея.
– Мумию не просто похитили с места упокоения, – торжественно возгласил доктор Сайленс, не сводя глаз с полковника Рэгги, – с нее пытались снять пелены, – он указал на грудь, – а с шеи украли скарабей.
Шипение, похожее на шепот невидимого пламени, прекратилось; лишь время от времени оно слышалось в подземном ходе, то ближе, то дальше; а мы стояли, в немом оцепенении, глядя друг на друга.
Полковник Рэгги с большим усилием взял себя в руки. Слова как будто застревали у него в горле.
– Это моя сестра, – сказал он очень тихо. Последовала долгая пауза, нарушенная наконец Джоном Сайленсом.
– Скарабея надо вернуть на место, – произнес он со значением.
– Я ничего не знал об этом, – словно оправдываясь, промямлил полковник, с трудом выдавливая из себя каждое слово. – Абсолютно ничего.
– Его следует вернуть на место, – повторил доктор. – Если уже не слишком поздно. Ибо я опасаюсь… я опасаюсь…
Полковник Рэгги кивнул в знак согласия.
– Это будет сделано.
В пещере повисла тишина, как в могиле.
Не знаю, почему мы все трое вдруг так резко обернулись, ибо я, во всяком случае, не слышал ни малейшего звука.
Доктор как раз собирался водворить крышку на прежнее место и вдруг выпрямился, будто в него попала пуля.
– Кто-то идет сюда, – как бы про себя сказал полковник Рэгги, и глаза доктора, устремленные на устье тоннеля, указали мне, куда следует смотреть.
Где-то в самой середине тоннеля слышалось отчетливое шарканье.
– Песок падает, – довольно глупо предположил я.
– Нет, – в голосе полковника прозвенел металл. – Я слышу этот звук уже некоторое время. И он приближается.
Исполненное решимости, его лицо выглядело почти благородным. Ужас переполнял сердце полковника, тем не менее он был готов к любой, самой страшной, неожиданности.
– Здесь нет другого выхода, – заметил Джон Сайленс.
Он положил крышку на песок и стал ждать. По застывшему выражению его лица, по его бледности и немигающему взгляду я знал, что доктор предполагает увидеть что-то совершенно поразительное, если не ужасное.
Мы с полковником расположились по обе стороны устья. Я все еще держал свечу, но к моему стыду, она сильно дрожала и воск капал прямо на меня; полковник же воткнул свою свечу в песок, возле ног. В моем сердце по-хозяйски заворочался страх, мне почудилось, что какая-то незримая, беспощадная, необоримая сила вот-вот расправится с нами: погребет заживо или придавит, как крыс. Затем я вспомнил об огне: он мог задушить нас дымом или спалить. По моему лицу заструился пот.
– Держитесь! – послышался голос доктора Сайленса, отразившийся от потолочного свода.
Минут пять, тянувшиеся, казалось, все пятьдесят, мы стояли, поочередно глядя то друг на друга, то на мумию, то на устье подземного хода, и все это время негромкое, вкрадчивое шарканье неуклонно приближалось. Напряжение – мое, во всяком случае – достигло предела, когда источник нашей тревоги оказался у противоположной стороны устья. Над самым устьем, от сотрясения, неестественно медленно посыпалась струя песка. Раздался сдавленный крик.
То, что предстало моим глазам, было куда ужаснее чем все, что рисовало мне воображение.
Я был уже почти готов к появлению какого-нибудь египетского чудовища, Бога Гробниц или Демона Огня, но когда я увидел в песчаном проходе сначала смертельно бледное лицо, а затем и саму мисс Рэгги, ползущую на четвереньках, когда в желтом свете свечей блеснули ее выпученные глаза, первым моим поползновением было повернуться и убежать, как безумно напуганное животное.
Однако ничуть, видимо, не удивленный, доктор Сайленс схватил меня за руку и сразу же успокоил этим своим прикосновением. Полковник Рэгги медленно опустился на колени. Не менее минуты брат с сестрой окаменело смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Лицо мисс Рэгги, охваченной животным ужасом, походило скорее на гаргулью, чем на человеческий лик; застывшая бледная маска на лице полковника была вообще лишена всякого выражения, даже изумления или тревоги. Мисс Рэгги подняла глаза, и полковник потупился. Освещенная, как огнями рампы, светом воткнутой в песок свечи, сцена производила кошмарное впечатление.
Джон Сайленс шагнул вперед и заговорил очень тихим, но вполне естественным голосом.
– Я рад, что вы здесь, – сказал он. – Вы единственный человек, чье присутствие нам сейчас необходимо. Надеюсь, что вы еще успеете умилостивить гнев Огня, водворить мир в вашем доме, а также, – произнес он еще тише, – спасти себя от угрожающей вам опасности.
Полковник неуклюже попятился назад, раздавив по неосторожности свечу, а старая леди вползла в сводчатую пещеру и медленно поднялась на ноги.
Я ожидал, что при виде запеленутой мумии она громко вскрикнет и упадет в беспамятстве, однако, к моему крайнему удивлению, мисс Рэгги лишь наклонила голову и спокойно опустилась на колени. Через минуту она воздела глаза к потолку и зашевелила губами, словно в молитве. Ее правая рука прикоснулась к шее, затем, повернувшись ладонью кверху, застыла над древней серой фигуркой, покоящейся в ящике. И мы увидели на ладони блеск украденного яшмового скарабея.
Полковник, тяжело подавшись назад, громко вскрикнул, но Джон Сайленс, стоя прямо перед мисс Рэгги, посмотрел ей в глаза и показал на застывшее лицо мумии.
– Приколите скарабея на прежнее место, – сурово произнес он, – туда, где этой реликвии и надлежит быть.
Мисс Рэгги все еще стояла на коленях, когда случилось нечто неожиданное. Возможно, кому-то из читателей приходилось видеть, как вынутые из гробниц и положенные на песок мумии начинают медленно шевелиться и гнуться, по мере того как египетское солнце разогревает их древние тела, придавая им некое подобие жизни; представьте же себе, какой беспредельный ужас мы испытали, когда безмолвная фигурка шевельнулась в своей гробнице из свинца и песка. Медленно корчась у нас на глазах, тихо шурша своими древними пеленами, она поднялась и незрячими, запеленатыми глазами уставилась на свою осквернительницу.
Я попробовал шевельнуться… полковник тоже предпринял усилия, чтобы сдвинуться с места, но песок, казалось, прочно сковал наши ноги. Тогда я попробовал крикнуть, и полковник попытался исторгнуть из себя хоть какой-нибудь звук… но, казалось, наши легкие и гортани забиты песком. Мы могли только смотреть, но и наши глаза были будто застланы песчаным облаком.
Когда мне наконец удалось разлепить веки, мумия недвижно лежала на песке, ее сморщенное, разрисованное лицо было обращено к потолку, а на ее усохшем теле покоились голова и руки старой леди.
Но я заметил, что на шее мумии, как живой глаз, сверкает священный яшмовый скарабей.
Полковник Рэгги и доктор пришли в себя гораздо раньше, чем я; пока мы с полковником неуклюже и неумело поднимали хрупкое тело старой леди, Джон Сайленс аккуратно водворил крышку на прежнее место, засыпал ее песком и отдал несколько коротких распоряжений.
Я слышал его голос как во сне, но, превозмогая жару, проползти узкий тоннель, с потолка и стен которого постоянно осыпался песок, застилая нам глаза, и вытащить при этом на себе мертвую женщину, надо было наяву, а не во сне. Нам понадобилось почти полчаса, чтобы выбраться на свежий воздух. И потом еще пришлось долго ждать появления доктора Сайленса. Мы отнесли мисс Рэгги прямо в верхней одежде, на второй этаж.
– Мумия не причинит вам больше никаких неприятностей, – сказал доктор Сайленс нашему хозяину вечером, перед отъездом, – при том, разумеется, условии, что ни вы, ни ваши домочадцы не будете нарушать ее покой.
Уехали мы, как во сне.
– Я знаю, что вы не видели ее лица, – заметил доктор Сайленс, когда мы, завернувшись в пледы, уже сидели в пустом купе.
Я только покачал головой, не в силах объяснить, что меня предостерег какой-то глубинный инстинкт.
Он повернулся ко мне, бледный, искренне опечаленный.
– Оно было все опалено, – с трудом выговорил доктор. – Как от взрыва.
Вендиго
В том году едва ли не все охотники вернулись домой ни с чем и лишь немногим из них удалось-таки напасть на свежий след американского лося; животные вели себя пугливее обычного, и новоявленные Нимроды вынуждены были в кругу своих почтенных семей изощренно оправдываться, ссылаясь на действительные факты или на домыслы собственной фантазии. В числе неудачников был и доктор Кэскарт из Абердина, также вернувшийся с очередной охоты без единого трофея. Сам он, правда, неудачником себя не считал, потчуя всех желающих интригующими рассказами о произошедшем с ним необычайном переживании, которое, как он утверждал, имело для него куда большую ценность, чем все красавцы-лоси, каких только довелось ему в жизни застрелить. Необыкновенная эта история не нашла, однако, никакого отражения на страницах написанной им книги "Массовые галлюцинации" – по той простой причине (в чем доктор однажды признался своему приятелю и коллеге), что сам он принял в ней слишком уж непосредственное участие, чтобы иметь право на сколько-нибудь беспристрастное и компетентное суждение о случившемся…
Помимо самого Кэскарта и местного проводника Хэнка Дэвиса в группу охотников входили совсем молодой племянник доктора Симпсон, студент-богослов, с первого же дня обреченный в канадской лесной глуши на прозвище "Малютка-церковь", и Дефаго, проводник юноши. Давным-давно, еще когда строилась Канадская тихоокеанская железная дорога, французский "канук" Жозеф Дефаго отбился от родных корней в провинции Квебек и навсегда застрял на Крысиной Переправе; помимо несравненного знания лесной жизни и местных обычаев он мог также исполнять старинные песенки вояжеров, да к тому же рассказывать чудные охотничьи байки. В придачу ко всему был он чрезвычайно чувствителен к несравненному очарованию дикой природы, с особой силой воздействующему на иные замкнутые, склонные к одиночеству натуры; безлюдные места Дефаго любил с такой беззаветной романтической страстью, что она порой граничила с одержимостью. Жизнь лесной глуши буквально завораживала его, одаривая непревзойденным умением приобщаться к ее тайнам.