Утром, пока Аня спала, Максим оделся и вышел на улицу. Было еще темно. В глухих подворотнях завывал ветер; вырываясь на простор, он обжигал лицо, заталкивал снег за шиворот и в рукава, но Максим не обращал на него внимания. Он шел, опустив взгляд в кружение снежных вихрей под ногами и находя спасение от ночных кошмаров в четком ритме своих шагов.
Миновав проходную, Максим сразу направился в офис, и первый, кого увидел, открыв дверь, был Славик Степанов – огромный, бородатый, занимавший почти половину комнаты. Максим остановился, не успев сообразить, хорошо это или плохо.
– О, появился наш умирающий лебедь, – сидя за столом, шеф наблюдал за ним, ехидно прищурив один глаз.
– Температура спала, – Максим почувствовал, что краснеет, – я, типа, выздоровел и могу ехать…
– Все вопросы к Степанову – он теперь там старший. Как ты, Слав, вовремя вернулся!..
– Слав, когда едем? – Максиму был противен собственный виноватый тон, но изобразить другой не получалось.
– Мы едем? – Славкины глаза округлились, – вообще-то, ты мне не нужен.
– Подожди! Но я знаю эти роботы!
– Я их тоже знаю. Мы с Санькой все и сделаем, – Слава достал сигарету и вышел, показывая, что разговор окончен.
– А я?.. – Максим повернулся к шефу.
– А ты болей дальше. Болезнь, похоже, у тебя не простая. А если, говоришь, выздоровел, – он пододвинул папку с вызовами, – пожалуйста – подбери себе что-нибудь. Но лучше болей, а то еще осложнения начнутся. К понедельнику много ребят вернется, а там машины несложные остались, – шеф углубился в лежавшие на столе бумаги.
Максим несколько минут потоптался у стола, повздыхал, но шеф больше не обращал на него внимания. Выйдя в коридор, увидел на курившего в углу Славу – объяснять что-либо не имело смысла, и Максим спустился вниз; открыл дверь, за которой его поджидал только ветер.
…Все, не жить мне тут! Зато осталась любовь!.. Да хрен там! Ненавижу!.. Сука, если б мог, убил бы ее!..
Подняв воротник, Максим быстро зашагал к проходной, решив не говорить жене, куда ездил и, главное, зачем – несмотря на клокотавшую внутри ненависть, он понимал, что нельзя все в жизни обрывать разом!.."
Ничего даже похожего в их совместной жизни Анна не помнила, да и ни на каком заводе Максим никогда не работал, а уж, тем более, в пуско-наладке. …Сроду б не отпустила, чтоб он болтался где-то месяцами! – ревниво подумала Анна, – и ни за какие деньги, в отличие от его героини… А ведь имена использовал наши! Зачем? Я ведь не такая… Или он видит такими всех женщин? А как же то, что я сделала для него? С той же его литературой!..
Новую главу она начинать не стала, потому что поняла суть, а остальное ее не интересовало.
– Да, я больна, – объявила она в пространство, – тут ты прав. И ты, Максим, наградил меня этой болезнью. Я любила тебя, и, наверное, люблю… нет, ты не должен умереть в этой чертовой больнице… не должен! – Анна опустилась на колени и сложив руки, подняла взгляд к потолку, – Господи, заклинаю – не дай ему умереть… не дай!.. Не дай!..
Из глаз полились слезы; она принялась молотить кулаками по полу, потом обессилено распласталась ниц. Долго лежала, не шевелясь, пока противоречивые мысли бешено носились в ее голове, и наконец подняла лицо.
– Господи, это ж не справедливо, если он тихо умрет и ни о чем не узнает… пусть он выживет, и я сама убью его! Клянусь! Я ведь больна – мне все простится, правда?.. Господи, сделай это для меня!.. Сделай! Сделай!! Сделай!!!..
Нежданно-негаданно слепящие точки рассеяли свой свет, превратив черную тьму в серый туман. Новых ощущений это не принесло – неприкаянная сущность, так и осталась неприкаянной; осталась и боль, но сделалась не такой надрывной, как раньше. Максим успел даже свыкнуться с ней, когда ниоткуда вдруг явилось существо с тонкими руками и длинными светлыми волосами (остальное скрывали белые одежды); все в нем было очень знакомо, но Максим долго бился, пока назвал существо женщиной. Это был колоссальный прорыв, начиная с которого пустое хранилище памяти стало заполняться; правда, оно было огромным, а падавшие в него знания, ничтожными.
…Это… – Максим долго вспоминал некое имя, не обладавшее ни внешностью, ни голосом, но, в конце концов, пришел к выводу, что это имя – Анна. Вспомнить, что их связывало или, наоборот, разъединяло, было непосильной задачей, и Максим даже не собирался за нее браться – в данный момент его занимала только сама женщина, которая находилась в нескольких шагах, и взмахами руки манила за собой. Она неуловимо напоминала каких-то других существ, но их призраки появлялись и исчезали, никуда не маня, а лишь бессмысленно колыша пустоту памяти.
Самое интересное и одновременно ужасное заключалось в том, что вместо лица у женщины было расплывчатое пятно, и это не позволяло определить, красива ли она. Максим подумал, что это и не важно – он ведь просто знал, что она прекрасна. Еще она казалась воздушной, и, наверное, могла б улететь, если б взмахнула не одной, а сразу двумя руками. Максим не понимал, почему она не делает этого, и куда зовет.
Хотя, куда именно его звали, было не принципиально, так как теперь он выяснил на личном опыте, что даже зная, куда направляешься, никогда не угадаешь, где окажешься в итоге – разве он ехал в этот серый туман?..
И тут сокровищница памяти стала заполняться с такой быстротой, что сознание не справлялось со старыми новыми знаниями. Нет, он же ехал в дом с камином, и еще множеством замечательных, как тогда казалось, вещей! …Так какая разница, куда меня зовут? Главное, чтоб звали; чтоб не бросили!.. Черный Ворон, я – живой!..
Смотреть на призывы женщины становилось невмоготу, и Максим попытался приблизиться к ней, но несмотря на все усилия, ничего не получалось.
…Действительно, надо же идти или бежать, как было всегда, потому что летать я не умею; а для этого надо обрести физическую сущность – как иначе?.. Он стал искать тело – брошенное, наверняка никому больше не нужное; возможно, разорванное на куски. Это был тяжкий и необъяснимый процесс, прерываемый ужасом, что искать-то и нечего, но в один прекрасный миг (день? час?) обнаружились ноги. Как это произошло, Максим не понял – только что их не было, и вдруг они заныли, зачесались; их очень хотелось скрести, раздирать ногтями, но как это сделать без рук?.. Зато теперь он мог следовать за незнакомкой! Хотя, как следовать?.. Только ползти.
Максим не почувствовал, а, скорее, понял, что двигается, но и женщина двигалась, перебирая невидимыми ногами, а, может, паря в пространстве. Он всецело увлекся погоней, и даже не заметил, как стал слышать биение своего сердца. С этого момента части тела стали находиться без труда, а женщина стала бледнеть, и, в конце концов, исчезла вовсе. …Наверное, это был ангел, – уже совсем здраво рассудил Максим, – кто еще мог вывести меня с того света?.. И вдруг услышал голоса.
– …Виски с тебя – я ж говорил, что его можно вытащить.
– Ей-богу, вы – гений, Сергей Михайлович, – восторженно произнес второй голос, – мне сейчас мотнуться?
– Сейчас работать надо, – засмеялся первый, – вот, майские будем отмечать – поставишь принародно литр "Голден Лейбл".
…Майские?.. – испуганно подумал Максим, – он хотел сказать – Новый год! Идиот, нельзя так шутить! Да и не ты меня вытащил, а она!.. Но от женщины в сознании отпечатался лишь смутный след, а поскольку лица у нее не было изначально, то и сохранять в памяти оказалось нечего. …Она мне привиделась, – сообразил Максим, – ангелов не бывает, как и всего загробного мира… вот, неизвестный Сергей Михайлович – гений!.. Нет, ангелов, точно, не бывает…
КОНЕЦ
Максимально приближенное к боевому
Они шли с самого утра, ступая почти след в след, словно прижимаясь друг к другу, стараясь создать нечто единое в огромном и чужом море зелени. Лес угнетал, подавляя своим однообразием, отупляя, делая безразличным ко всему. Даже взгляд остановить не на чем. Березки посветлее, дубы потемнее, а трава совсем темная в тени деревьев. И все это стоит неподвижной бесконечной стеной. Вдоль нее можно идти вечно и не встретить ничего, радующего глаз.
Андрей поглубже надвинул фуражку. Опустил взгляд на свои пыльные сапоги и грязно-серый песок. За спиной он слышал частое сбивчивое дыхание, но не оборачивался.
Одним из самых значительных изменений в восприятии мира с тех пор, как Андрей после беззаботной студенческой жизни оказался в этом забытом богом и людьми месте, стало отношение к зеленому цвету. Шелестящие листья в отсветах фонарей над парковыми скамейками; шелковистая трава, на которую совсем не страшно падать принимая мяч; соблазнительные платья, сверкающие автомобили и пивные бутылки, вечно занимавшие подоконник… Все это какая-то другая, ласковая зелень, которая бесследно растворилась в окружавшем его теперь глухом зеленом лабиринте. Этот цвет казался всеобъемлющим, затмевающим даже голубизну неба.
Может быть, попавший сюда случайно, различил бы шорохи и птичьи крики; даже нашел бы красивым какой-нибудь кривой, изуродованный природой сук, но Андрей жил здесь уже целых два месяца, и лес стал для него немым и безликим. Он уже не раздражал, а являлся той неотъемлемой частью гнусного бытия, от которой невозможно избавиться и бороться с которой бесполезно. Зеленая слепота…
Неохотно наползали сумерки. Это был пока не вечер, а просто скрылось солнце, сделав окружающий мир менее приветливым. С другой стороны, это говорило о том, что еще один день тупого бессмысленного существования прошел, и ощущение этого радовало…
– Подожди, я портянку перемотаю, – услышал Андрей сзади.
Остановился; оперся спиной о толстую сосну с теплой шелушащейся корой и закурил. Напарник его сел и начал, пыхтя, стягивать сапог. В конце концов, он освободил ногу и вопросительно посмотрел на Андрея.
– По-моему, мы отмахали километров сорок, – сказал он.
– Ну, сорок – не сорок, но явно больше двенадцати.
– И где же этот чертов тригопункт?
– Ты у меня спрашиваешь? – голос Андрея звучал так равнодушно, будто этот вопрос его совершенно не интересовал.
– Я, вообще, спрашиваю, – второй, которого звали Виктором, вздохнул и начал наматывать портянку заново, аккуратно и вдумчиво, будто делал это первый раз в жизни.
– Спрашивать "вообще", бессмысленно, – заметил Андрей философски.
– А что теперь делать?
– Идти.
– Куда?
– Вперед.
– Ты что, не понимаешь?.. – Виктор наконец засунул ногу в сапог, топнул ею, проверяя удобно ли получилось, и встал, – мы же идем не по той дороге.
– Понимаю. Но и она должна куда-нибудь привести, – слова выползали лениво – казалось, разговаривая, Андрей делает собеседнику великое одолжение. Такая интонация могла вывести из себя кого угодно.
– Как это, куда-нибудь?! – истерично крикнул Виктор, – ты что, дурак?!.. Мы даже не знаем, сколько идти до… – тут он запнулся, – … туда, куда она ведет. Еды у нас нет, воды – полфляжки. Ты псих, да?! Робинзон Крузо!..
На этом запал иссяк, потому что Андрей никак не реагировал на его эскапады, задумчиво разглядывая огромный ярко красный мухомор, выделявшийся среди всеобщего однообразия, как окурок валяющийся посреди комнаты. В голосе Виктора послышались примирительные нотки:
– Слышь, Андрюх, не может быть, чтоб тут не было людей, ведь ездит же кто-то по этим дорогам. Нам лучше вернуться к мотоциклу и ждать. Может, даже удастся починить его.
– Вернуться? А ты найдешь обратную дорогу? – Андрей усмехнулся, – Дерсу Узала… если я Робинзон Крузо.
Виктор закрыл глаза и поднял лицо к небу – видимо, аргументы у него закончились.
– Но мы же не в джунглях, правда?.. – спросил он так, что ответить отрицательно явилось бы величайшей жестокостью, – Волино должно быть километрах в тридцати…
– Да, – согласился Андрей, – километрах в тридцати от тригопункта, которого нет.
Виктор открыл глаза, полные самого неподдельного ужаса. Красноречивее всяких слов они говорили, что лишь сейчас он наконец полностью осознал суть сложившейся ситуации. Это не занятия по топографии и не простая поломка старенького мотоцикла – они заблудились. По-настоящему! Забрели в гиблое место, усеянное квакающими и чавкающими болотами, утыканное белыми грибами размером с суповую тарелку, перепаханное старыми и новыми воронками, неправильно расчерченное заросшими травой дорогами, по которым давно никто не ездил… И название этому месту – полигон.
– Пошли, – сказал Андрей, пытаясь вывести товарища из состояния ступора, – надо двигаться на восток.
– Почему на восток?..
– Потому что на запад двигаться хуже.
Несмотря на нелогичность и неопределенность этого довода, ответ удовлетворил Виктора. Он больше ни о чем не спрашивал, а только покорно кивнул. Скорее всего, исчерпав запас собственной воли и не имея в душе Бога, он готов был довериться кому угодно, пообещавшему спасение, причем, за любую цену. Покрутил головой, пытаясь определить, где же находится тот спасительный восток.
Андрей решил, что с задачей справился. Больше всего он опасался истерики с катанием по земле и призыванием на помощь мамы – тогда они потеряли бы еще несколько часов драгоценного времени. Теперь все встало на свои места, и продолжать дальнейший разговор не имело смысла. Ведь двигаться на восток – являлось его собственной догадкой, в аргументацию которой он боялся поверить до конца, потому что тогда… Андрей молча повернулся, глубоко вздохнул, как спортсмен перед стартом, и зашагал вперед, безжалостно топча высокую траву.
Виктор шел сзади. Перед его глазами, ориентиром, маячила спина, по которой из-под ремня разбегались темные лучики пота, образовывая большое влажное пятно. Зрелище утомляло не меньше, чем безликость леса, зато пока эта спина не исчезла из вида, можно самому ни о чем не думать и не принимать никаких решений. Раз человек так уверенно идет на восток, значит, он имеет для этого вескую причину, и все, точка! Надо просто следовать за ним, а в голове пусть роятся какие-нибудь мысли, не связанные с его "военным" настоящим. Он так хотел вспомнить что-то хорошее, но ничего не получалось…
Уезжая из лагеря на мотоцикле, который одолжил им, по такому случаю, командир роты, Виктор мечтал увидеть пуск настоящей боевой ракеты. Это такая редкость даже для настоящих солдат, а уж им, так называемым "курсантам", подобное и не снилось. Разве можно упускать такой случай? Ведь через месяц, получив звание "лейтенант запаса", все они устроятся на производство или разбредутся по каким-нибудь офисам, а вспомнить-то будет и не о чем…
И в принципе все складывалось нормально, пока не заглох этот старый драндулет. Полчаса они бились, пытаясь оживить его, но, похоже, тот сдох навсегда. Пришлось замаскировать бесполезную груду железа возле трех приметных дубов на обочине и идти пешком. Тогда казалось, что до тригопункта "111", принятого в качестве места встречи с офицером дивизиона, вызвавшимся сопроводить их на позиции, гораздо ближе, чем до лагеря. Видимо, они все-таки ошиблись, когда искали нужный поворот (это и не мудрено для людей, выросших в городе и привыкших читать названия улиц на стенах домов).
Через три часа бесполезных поисков, полностью потеряв ориентацию, Виктор уже не думал о ракете. Он мечтал добраться обратно до лагеря, чтоб закончилась неизвестность, и утром можно было спокойно лежать на койке и ждать, когда ровно в шесть ноль-ноль голос дневального поднимет тебя на зарядку и далее жизнь снова покатится по расписанию.
Потом прошло и это. Хотелось просто увидеть живого человека, который бы знал, куда и зачем идет. Но если они, действительно, углубились в полигон, то даже этот шанс становился призрачным. Виктор монотонно переставлял отяжелевшие ноги и в очередной раз пытался переключить сознание на приятные, но далекие воспоминания.
* * *
– Колька! Ты где, оболтус?! Мне на работу пора! – молодая женщина в немодных туфлях и мешковатом цветастом платье, сшитом совсем не по ее фигуре, заглянула по очереди во все комнаты и выйдя на крыльцо, оглядела просторный двор.
Серый самодовольный кот сидел в тени сарая и лениво вылизывал лапу; в нескольких шагах от него, вытянувшись на земле, дремала большая дворняга (ее лапы чуть подрагивали, будто во сне она гналась за кем-то); у забора мирно бродили куры, не обращая внимания ни на того, ни на другого хищника.
– Колька! – снова крикнула женщина, – я ж из-за тебя опоздаю! Вот отец вечером придет, он тебе врежет!..
Из узкого закутка между стеной сарая и забором появился мальчуган лет двенадцати – загорелый и босой, в одних штанах, подвернутых до колен.
– Ну, чо орешь? – спросил он совсем не по-детски, – знаю я, что с Аленкой надо сидеть. Я ж здесь – я ж никуда не ухожу.
– Здесь он… – мать сразу успокоилась, – нечего слоняться! Иди в дом и читай книжку. На лето их сколько задали, помнишь? А ты хоть одну прочел до конца?
– Ну, не прочел, так что с того? – Колька с вызовом взглянул на мать, – а кто отцу на тракторе помогал? Кто картошку окучивал? Кто скотину целый месяц пас?
– Вот когда пас, мог бы брать с собой книжки и читать, – назидательно сказала мать.
– Еще чего!..
– Ох, договоришься ты у меня… – но в ее голосе больше не слышалось угрозы, – Аленка проснется, дашь ей молоко и картохи помнешь, понял? Сам поешь заодно. И чтоб из дома ни ногой! Если узнаю, что опять с Сашкой в лес бегал, отцу скажу, так он тебе…
– Знаю-знаю, – перебил Колька, – врежет он мне, – по его тону и интонации чувствовалось, что это являлось стандартной, но никогда не выполнявшейся угрозой.
– Я серьезно говорю, – мать спустилась с крыльца и подошла к сыну, – ступай в дом и никуда не смей отлучаться. Предчувствие у меня дурное. То ли про тебя, то ли про Аленку… Сердце чего-то не на месте.
Колька удивленно поднял глаза.
– Ты чо, ма? Ты ж знаешь, все нормально будет… Хоть во дворе-то можно играть, когда книжку почитаю?
– Во дворе можно, только играй здесь. За сарай не ходи, а то там ничего не видно и не слышно, – она погладила сына по голове, – помощник ты мой, – и пошла к калитке.
Колька не стал дожидаться, пока яркое пятно платья исчезнет за поворотом, и вернувшись в дом, осторожно заглянул в комнату. Аленка спала, раскинув по кровати пухлые ручки; длинные светлые волосики паутиной накрыли подушку; она улыбалась во сне и смешно шевелила губами.
…Вот подрастет, никому ее не отдам, – подумал он ревниво, – красивее девчонки не будет в селе… Ох, и погоняю я ее женихов! Нечего ей коров доить – пусть в город едет. Замуж выйдет за богатого, а там, глядишь, и меня заберет. Буду у ее мужика телохранителем. Я ж ничего не боюсь и драться умею. Только не скоро это будет… – он поднял глаза к потолку, производя несложные вычисления, – когда ей будет восемнадцать, мне уже стукнет двадцать шесть. А что? Нормально. Только все равно ждать еще долго… Вздохнул, тихонько прикрыл дверь и уйдя в другую комнату, взял со стола книгу; пролистал ее, ища загнутый уголок страницы, но в это время в окно неуверенно постучали. Его дружок, Сашка, красноречиво показывал пальцем на дверь, и Колька радостно вскочил. Конечно, жизнь у старателей Аляски интересная и пишет про нее этот… (он взглянул на обложку) …Джек Лондон классно, но все равно это ж его фантазии, а здесь все настоящее, все можно потрогать руками!..