"Мистер Кершо и мистер Уилкокс" выглядит на первый взгляд как рассказ о страшном отмщении за обиду, обставленный, однако, в нарочито прозаическом духе, напоминающем о романах Диккенса (а русский читатель невольно вспомнит исполненную в несколько ином жанре гоголевскую повесть о ссоре двух Иванов), - в любом случае заглавие никак не предвещает загадочных событий, равно как и подробности финансовых дел наших героев. Впрочем, есть тут и еще один парадокс, заставляющий читателя окончательно "запутаться в уровнях реальности", - финал, отчасти открытый и упорно сопротивляющийся однозначному толкованию.
"У могилы Абдула Али" более всего напоминает этнографическую зарисовку, загадочные манипуляции одного из героев с мертвецами и мальчик-ясновидец воспринимаются как египетская экзотика, в принципе, вполне возможная. И немудрено: автор хорошо знал Египет, где провел много лет вместе с сестрой, занимавшейся археологическими раскопками. Впрочем, ни ироничные бытовые зарисовки (сама сцена на кладбище наполнена такими деталями и напрочь лишена романтического флера), ни ссылки на местные нравы и обычаи не избавляют читателя от тревожной мысли: история заканчивается вполне прозаично, но кто даст гарантию, что за этой прозой не скрываются иные, таинственные силы?
Читателя "Проклятого острова" поначалу может смутить длинная преамбула, в которой герой детально рассказывает, как он остановился в домике у озера в канадской глуши, дабы подготовиться к экзаменам, тем более, если честно, уютный и хорошо оборудованный домик в лесах Канады(!) не самый на первый взгляд подходящий антураж для таинственной истории. Однако же мало-мальски внимательный читатель быстро обнаружит тревожные знаки, рассеянные по неспешному, тягучему "описанию природы": и то, что товарищи уехали, наказав остерегаться индейцев (помните, с чего начинаются многие сказки, вплоть до "Волка и семерых козлят"?), и следы недавнего пребывания человека в доме, и повышенная восприимчивость главного героя, очевидно уже издерганного подготовкой к экзаменам, к разного рода скрипам и шорохам, без которых в таких рассказах, пожалуй, никак нельзя, - само их отсутствие, кажется, способно встревожить еще больше.
"Тайное поклонение" возвращает нас к одной из любимых тем ранней готики - ужасам и преступлениям за монастырскими стенами. Главный герой возвращается в католическую школу, где некогда учился, и с самого порога его внимание привлекают разного рода странности - сначала безобидные и даже довольно приятные, затем откровенно страшные. Чудом спасшись, он обнаруживает, что старый монастырь давно уже лежит в руинах, а видел он всего лишь не нашедших упокоения преступных духов его обитателей. Это очень распространенный, почти стереотипный мотив (кстати, даже alma mater незабвенного Гарри Поттера выглядит в глазах "обычных" людей просто как развалины старого замка); впрочем, здесь нетрудно увидеть нечто совсем другое: горечь от невозможности вернуть зачастую идеализируемое нами детство, непреодолимую дистанцию между мировосприятием ребенка и взрослого.
"Ночь творения" нарочито неспешна и почти всецело подчинена дискуссии героев о сверхъестественном (в наше время это назвали бы парапсихологией). Заглавие многозначительно: помимо разнообразных теологических ассоциаций, оно намекает на темную сторону бытия, неподвластную рациональному мышлению. На протяжении всего рассказа медленно и тщательно выстраивается рациональное объяснение загадочных событий - лишь затем, чтобы в последний момент оно оказалось несостоятельным.
"Наследство астролога", по сути, даже не совсем новелла, а скорее антикварно-готический этюд. Часто в "страшных" рассказах особую роль играет некий старинный загадочный предмет - книга, произведение искусства, а то и вовсе предмет неизвестного назначения (которым, естественно, героям лучше было бы не интересоваться). Но в данном случае предмет становится центром притяжения, причем статичным - герои всего лишь узнают историю ювелирного шедевра. Обаяние этой истории - в красочных подробностях, хитроумном сплетении вымысла с исторически достоверными, но не менее удивительными вещами.
"Добытчик душ" - вариация на самую что ни на есть классическую тему "дома с привидениями". Сохранены здесь и многие традиционные мотивы - "толстокожий" герой, которого менее всего можно заподозрить в способности хоть как-то реагировать на потусторонние явления, и страшная семейная тайна, которая, конечно же, толком не раскрывается и оттого становится лишь более зловещей, и загадочная "нечисть", от которой едва удается сбежать, так и не проявляющая своей истинной природы, - и правильно, в конце концов, перед нами не учебник по физиологии и психологии привидений! Все это справедливо и в отношении другого рассказа того же автора, "Дух дольмена", в котором роль мистического губительного места играет овеянный легендами Стоунхендж. Отнюдь не оригинальная тема не должна отвратить читателя - это просто отличный повод познакомиться с "правилами игры", присущими жанру.
Короче говоря, выбирайте, читайте и ужасайтесь на здоровье!
А. Липинская
Проклятый остров
Готические рассказы
Джордж Шеридан Ле Фаню
Joseph Sheridan Le Fanu, 1814–1873
Безусловный классик литературы о сверхъестественном, Джозеф Шеридан Ле Фаню сыграл решающую роль в процессе перерастания готического романа в современную "повесть ужасов". При всей занимательности и высоких литературных достоинствах его произведений, они на некоторое время были забыты, но их возродил к жизни преемник Ле Фаню, Монтегю Р. Джеймс, который отыскал в журналах несколько его рассказов, объединил их в сборник "Дух мадам Краул" и издал в 1923 г. В предисловии М. Р. Джеймс назвал Ле Фаню одним из лучших рассказчиков XIX в., непревзойденным мастером историй о привидениях, умеющим, как никто другой, искусно обставить сцену, измыслить эффектные детали.
Джозеф Шеридан Ле Фаню родился в Дублине. Семья его принадлежала к высшим слоям общества. Один из его предков по отцовской линии был французский аристократ, владелец обширных поместий в Нормандии - он эмигрировал в Ирландию, когда во Франции начались преследования гугенотов. По материнской линии будущий писатель приходился внучатым племянником знаменитому драматургу Ричарду Бринсли Шеридану. Литературным творчеством занимались и другие представители этого семейства.
Ле Фаню получил юридическое образование в дублинском Тринити-колледже, где в местном историческом обществе проявил себя как блестящий оратор. Тем не менее юридической практике молодой человек предпочел журналистику. Стал издателем, а затем собственником журнала "Дублин юниверсити мэгэзин"; охотно предоставлял его страницы для готических новелл, рассказов о привидениях, публиковал и собственные работы в этом жанре. Был ценителем и знатоком ирландского фольклора, что сказалось на его творчестве. Примером тому может служить рассказ 1872 г. "Лора-Колокольчик", обыгрывающий предания о ведьмах, мотивы украденного ребенка и текущей воды.
Первый рассказ Ле Фаню, "Призрак и костоправ", появился в 1838 г. Ранние работы вошли затем в сборник "Рассказы о привидениях и таинственные истории" (1851). В 1872 г. был издан сборник рассказов Ле Фаню "В тусклом стекле" (в русском переводе, вышедшем в 2004 г., он назван "В зеркале отуманенном"), Их объединяет образ Мартина Хесселиуса, ученого и медика, который с научных позиций толкует таинственные явления, повлиявшие на телесное и душевное здоровье пациентов.
Сюжеты многих своих рассказов Ле Фаню развил затем в более объемных произведениях. Овдовев в 1858 г., Ле Фаню сделался затворником и с головой ушел в литературные труды. Самые известные его романы - "Дом у кладбища" и "Дядя Сайлас" вышли, соответственно, в 1861–1862 и 1864 гг.
ЛОРА-КОЛОКОЛЬЧИК
(Пер. Н. Роговской)
Во всех пяти графствах Нортумбрии едва ли сыщется другая такая же унылая, неприглядная и вместе с тем сурово-живописная болотистая пустошь, как Дардейлский Мох. Обширное болото тянется на север, юг, восток и запад - волнистое море черного торфа и вереска.
Его, так сказать, берега густо поросли березой, орешником и низкорослым дубом. Здесь не встретишь величавых гор, хотя каменные бугры кое-где торчат среди деревьев, зато тут и там виднеются заползающие на пустошь косматые зеленые гривы привлекательного своей первозданной красотой леса, обступившего болото темной стеной.
Поселения в этом пустынном краю отстоят далеко друг от друга, и добрая миля отделяла от ближайшей убогой деревеньки сложенный из камня коттедж мамаши Карк.
Да не введет в заблуждение слово "коттедж" моих читателей из южных графств Англии, привычно связывающих его с представлениями об уюте и удобстве! Домишко, о котором идет речь, сложен из грубого неотесанного камня, да и стены у него ниже некуда. Соломенная кровля прохудилась, дым от горящего в очаге торфа жиденькой струйкой вьется над обрубком трубы. Словом, жилище под стать своему суровому и дикому окружению.
Местные жители, в невежественной своей простоте, не преминут заметить вам, что неспроста возле дома ни рябина не растет, ни остролист, ни папоротник, и подкова на дверь не прибита.
Зато чуть поодаль, среди березок и орешника, возле грубой каменной ограды, если верить людской молве, можно наткнуться на метлу и травку крестовник, издревле облюбованную ведьминским сословием, хотя почему - бог весть. Впрочем, вполне вероятно, что это не более чем злой навет.
Многие годы старуха Карк была в этом диком крае sage femme, бабкой-повитухой, но тому уже несколько лет как оставила свое занятие и теперь только изредка балуется черной магией, в которой давно поднаторела, - гадает, ворожит, словом, по мнению местных жителей, она если и не ведьма, то не далеко ушла.
Так вот эта самая мамаша Карк ходила в город Вилларден продавать рукоделие - вязаные чулки - и теперь возвращалась домой, в свое неказистое жилище на краю Дардейлского Моха. Справа от нее, насколько хватало глаз, тянулось болото. Узкая тропа, по которой она шла, в одном месте поднимается на пологий пригорок, и слева к ней вплотную подступают буйные заросли малорослого дуба и прочего мелколесья. На западе как раз садилось красное, как кровь, солнце. Диск его коснулся широкой черной равнины болота, и прощальные лучи осветили сбоку тощую фигуру старухи, бредущую твердым шагом, с посохом в руке, - и заплясали, заиграли в складках ее широкой накидки, блеснувшей вдруг, как блестят драпировки бронзовой статуи в отсветах огня. Еще несколько мгновений свет разливается в воздухе - деревья, кусты утесника, камень, папоротник - все полыхает, и вдруг в один короткий миг свет гаснет, и воцаряются серые сумерки.
Кругом все неподвижно и темно. В этот час небойкое передвижение по скудно населенной местности замирает вовсе, и кажется, будто ты один в целом мире.
Но странно: сквозь чащу и наползающий вечерний туман старуха видит, как к ней приближается человек великанского роста.
Край здесь бедный, люди простые, о грабежах никто не слыхивал. Так что у бабки и в мыслях нет дрожать за свой карман - фунт чая, да пинта джина, да шестнадцать шиллингов серебром. Но в обличье незнакомца есть, однако, нечто такое, отчего другая струхнула бы.
Уж больно он худой, костлявый, вида мрачного и одет в черный кафтан, какой и нищий не подобрал бы, побрезговал.
Ступив на трону, худосочный великан кивнул ей, будто знакомой.
- Я тебя не знаю, - сказала она.
Он снова кивнул.
- Да я тебя сроду не видела! - рассердилась она.
- Добрый вам вечер, мамаша Карк, - говорит он тогда и протягивает ей свою табакерку.
Она отступила от него подальше, сама уже бледная, и говорит ему строго:
- Я с тобой разговоры разговаривать не стану, кто б ты ни был.
- Знакома ли вам Лора-Колокольчик?
- Это ее прозвище, звать-то девицу Лора Лью, - ответила старуха, глядя куда-то перед собой.
- Для некрещеной, мамаша, что одно имя, что другое.
- Ты почем знаешь? - буркнула она угрюмо: в тамошних краях существует поверье, будто фэйри обладают властью над теми, кто не прошел обряд крещения.
Незнакомец поглядел на нее с недоброй улыбкой.
- Она пришлась по сердцу молодому лорду, - сказал он. - И этот лорд - я. Завтра вечером, в восемь, пусть девица придет в твой дом, а ты проткни свечу булавками крест-накрест, сама знаешь как, - чтобы к десяти часам туда же явился ее милый, и пусть свершится судьба. На вот, возьми себе за труды.
Он протянул к ней руку, и между большим и указательным пальцами заманчиво сверкнула гинея.
- Никаких делов с тобой иметь не желаю! Я до сей поры в глаза тебя не видела. Иди давай своей дорогой! Я твоего золота не заработала и ничего от тебя не возьму. Иди, иди, а не то найду на тебя управу!
Старуха, пока держала свою речь, вся сгорбилась и тряслась с головы до ног.
Он, видно, не на шутку разгневался. Хмуро отвернулся и медленно зашагал обратно в лес - и с каждым шагом становился все выше и выше и в лес вступил уже ростом с дерево.
- Так я и знала, что добром это не кончится, - проворчала она себе под нос. - Фермер Лью должен спешить, надо сделать дело нонешним же воскресеньем. Вот ведь старый дурень!
Фермер Лью принадлежал к секте, которая упорствовала в заблуждении, будто обряд крещения должно производить не раньше, чем кандидат достигнет совершеннолетия. А вышеупомянутая девица успела созреть не только что для крещения, даже по этой лжетеории, но и для замужества.
История ее появления на свет печальна и романтична. Семнадцатью годами раньше одна леди попросилась на постой к фермеру Лью и заплатила ему за две комнаты в доме. Она сказала, что через неделю-другую за ней приедет муж, которого дела задержали в Ливерпуле.
Через десять дней она родила - бабка Карк была при сем в своей тогдашней роли femme sage; и тем же вечером молодая мать отдала Богу душу, бедняжка. Никакой муж так и не объявился, и кольца обручального, по слухам, у той леди на пальце не было. В столе у нее оказалось денег около пятидесяти фунтов, и фермер Лью, добрая душа, сам схоронивший двоих детей, отнес их в банк, чтобы сберечь для малютки, а дитя решил оставить у себя, покуда его не востребует законный владелец.
У матери в вещах нашли с полдюжины любовных писем за подписью "Фрэнсис", из них-то и выяснилось имя покойницы - Лора. Недолго думая, фермер Лью и малютку назвал тоже Лорой; а прозвище Колокольчик появилось из-за маленького серебряного колокольчика со стершейся позолотой, который был обнаружен среди грошовых сокровищ несчастной матери после ее кончины и который ленточкой повязали девчушке на шею.
Так она и росла как фермерская дочка в этом северном крае, пригожая да веселая. Чем дальше, тем больше нужен был бы за ней пригляд, а фермер старел и уже не мог как следует смотреть за ней; так что она была, можно сказать, сама себе хозяйка и поступать привыкла, как ей нравится.
Ведунья Карк, по странной и ни для кого не объяснимой прихоти, прикипела сердцем к девчонке, которая частенько к ней бегала и за мелкую мзду вызнавала у нее тайные приметы своей судьбы.
В тот день старуха Карк добралась до дому слишком поздно, чтобы ждать к себе в гости Лору-Колокольчик.
Назавтра часов около трех дня, когда мамаша Карк, нацепив на нос очки, сидела с вязанием на каменной скамье у порога своего дома, она вдруг увидела, как ее любимица легко взобралась на приступку-перелаз через ограду и, уперев в серебристый ствол березы тонкую девичью руку, крикнула:
- Хозяюшка! Мамаша Карк! Ты там одна у себя?
- Одна, Лора, одна, дочка, иди, пошепчемся, если хочешь, - отвечала ей старуха, поднимаясь со скамьи; потом со значением кивнула и поманила ее к себе длинными заскорузлыми пальцами.
Девица и впрямь была пригожа - немудрено и "лорду" в такую влюбиться! Вы только представьте: густые волнистые каштановые волосы, разделенные прямым пробором, спускаются на лоб почти до бровей, так что нежный овал ее лица в их обрамлении проступает еще четче. А какой аккуратный носик! Какие пунцовые губки! Какие глаза - крупные, темные, с пушистыми ресницами!..
Лицо ее словно подцвечено чистыми тонами портретов Мурильо, и теми же красками, только гуще, окрашены ее запястья и кисти рук - прелестные цыганские оттенки, которыми солнце так щедро золотит молодую кожу.
Все это старуха ловит своим взглядом - и еще ее стройную фигуру, округлую и гибкую, ее очаровательные ножки, обутые в грубые башмаки, которым все равно не скрыть изящной стопы, - пока девица стоит на верхней перекладине приступки. Но в старухином взгляде тоска и тревога.
- Иди же, дочка, чего торчишь верхом на ограде? Не ровен час, увидит кто. У меня к тебе разговор есть. - И она снова поманила девушку к себе.
- Да и у меня есть к тебе разговор, матушка.
- Поди сюда! - приказала старуха.
- Только ты на меня страху не нагоняй. Охота мне еще разок поглядеть в воду, как в зеркало.
Старуха невесело улыбнулась и сменила тон:
- Будет тебе, душечка, слезай-ка вниз, дай посмотрю на тебя, хитрая ты лисичка. - И опять поманила ее к себе.
Лора-Колокольчик сошла вниз и легким шагом приблизилась к двери в старухину лачугу.
- Вот, возьми, - сказала девушка, разворачивая фартук и протягивая кусок бекона. И еще шестипенсовик серебряный тебе дам, как соберусь идти домой.
Они прошли вдвоем в темную кухню, и старуха стала в дверях, чтобы их секретному разговору не помешало чье-нибудь внезапное появление.