- Нет, не подумай, к религии я отношусь с величайшим почтением, но посуди сам: отец прожил всю жизнь атеистом. Он никогда не ходил в синагогу, не соблюдал праздников, не ел эту, как ее…
- Кошерную, - подсказал Моше.
- Да, не ел кошерную пищу. Отец всю жизнь провел бок о бок с матерью, в этом выражалась его воля, проявилось его желание. Почему после смерти они должны разлучиться? Только потому, что ты приехал и требуешь?
- Закон, - отмахивался Вацлав от возражений Моше. - Какой еще закон? Где был этот закон, когда всю семью моего отца перерезали, как цыплят? Да что семью отца, все местечко уничтожили, спаслись только вы двое.
- Я вот что тебе скажу, - Вацлав сел на диван рядом с Моше. - Мы ведь с тобой как-никак братья и можем говорить друг с другом откровенно.
Моше кивнул.
- Сам посуди, - продолжил Вацлав. - Ты уедешь через десять дней, и кто знает, попадешь ли еще когда-нибудь на могилу отца. Ухаживать за ней придется мне, приходить в день смерти, прибирать или платить за уборку, заказывать поминальные молитвы, в общем, делать все, что полагается. Я этим буду заниматься, понимаешь, - я, а не ты. К тому же, я обязан делать то же самое с могилой матери. Ты, похоже, хочешь заставить меня всю жизнь разрываться между двумя кладбищами. Почему, на каком основании?
- Закон, - только и смог ответить Моше. - Закон так требует.
- Закон, говоришь, - Вацлав поднялся с дивана. - Хорошо, давай поступим по закону. Обратимся к мировому судье. Ты изложишь свою точку зрения, я свою, а судья решит, как поступить.
- Я бы лучше пошел к раввину, - начал было Моше, но Вацлав жестко оборвал его:
- Нет уж! Я ведь тоже могу потребовать мнение ксендза. Мы тут, в Америке, привыкли подчиняться гражданскому закону. Вот к его представителю давай и обратимся.
- Но ведь это займет уйму времени, - возразил Моше, вспомнив бесконечно длящиеся судебные процессы в Израиле.
- Об этом можешь не беспокоиться, - усмехнулся Вацлав. - Мировой судья нашего округа - мой партнер в теннисном клубе.
Через три часа Вацлав и Моше предстали перед судьей. Тот внимательно выслушал обе стороны, задал несколько вопросов, сосредоточенно поразмышлял минут десять и принялся диктовать секретарше решение. Тело покойного надлежало кремировать, пепел разделить на две равные части, одну из которых захоронить на христианском кладбище, а вторую на еврейском.
- Соломон чертов, - вне себя от злости бормотал Моше, разглядывая решение судьи. - Что теперь с этим делать?
Вацлав же выглядел полностью удовлетворенным. Решение судьи представлялось ему мудрым и объективным. В кремации он не видел ничего дурного, и когда Моше решительно возразил, он от удивления даже приоткрыл рот.
Впрочем, удивление тут же сменилось жестким поджатием губ. Вацлав заговорил решительным, не допускающим возражений тоном, каким, он, наверное, изъяснялся со служащими своей компании. От формальных родственных чувств не осталось и следа.
- Я вижу, братец, ты хочешь, чтобы все было только по-твоему. Без малейших компромиссов. Хорошо, я готов тебе уступить. Но только в одном-единственном случае.
Вацлав на секунду замолк, вперил тяжелый взгляд в переносицу Моше и продолжил:
- Если ты поедешь со мной к адвокату и письменно откажешься в мою пользу от причитающейся тебе доли наследства.
Спустя десять дней Моше пересекал океан. По какой-то случайности на борту авиалайнера не оказалось заказанной для него кошерной порции, и ему пришлось лететь голодным. Разглядывая белые глыбы облаков, клубящиеся под крылом, он думал об отце, о законе, о деньгах. Про наследство Моше решил умолчать. В конце концов, на него никто не рассчитывал. Ну, и кроме того, что-то он все-таки привезет. Вацлав, прощаясь, сунул в карман Моше чек. Он обнаружил его, проходя контроль. Чек на пятьдесят тысяч долларов. Конечно, не десять миллионов, но тоже сумма немалая. Зато отец лежит на еврейском кладбище, и в головах стоит плита не с крестом, а с магендавидом. Таким же самым магендавидом, под которым покоятся его предки на заброшенном кладбище крохотного польского местечка. Таким же, под которым ляжет и он, Моше, когда время придет, под которым упокоятся его дети, и внуки. И разорвать эту цепь не смогут никакие миллионы долларов.
Треба знаты, як гуляты
Записано со слов раввина Нусана Станиевского, Реховот.
Лет сто пятьдесят тому назад жили в небольшом белорусском местечке два друга - Рувен и Янкл. Сидели на одной лавке в хедере, женились в одном и том же году, места в синагоге тоже были рядом. Но Рувен преуспел в деловых комбинациях и разбогател, а Янкл остался нищим. Много раз Рувен предлагал другу помощь: купить новый дом, дать денег на корову, справить обновки детям и жене. Но Янкл каждый раз отказывался.
- Написано в наших книгах, - повторял он, - счастлив ненавидящий подарки. Всевышний дает мне все необходимое, и если не посылает большего, значит, я в нем не нуждаюсь.
- Ты, может быть, и не нуждаешься, - возражал Рувен, - но вот твоя жена и дети были бы очень рады новым туфлям или платью.
- С Б-жьей помощью, - отвечал Янкл.
Когда пришло время выдавать замуж дочерей, Янкл оказался в сложном положении. Для свадеб и приданого нужны деньги, много денег, а взять их было неоткуда. И тут Рувену пришла в голову блестящая мысль.
Перво-наперво он уговорил Янкла поехать за советом к ребе из Александрова. Ну, если уже поехал, взять с собой жену и дочерей, чтобы попросить у ребе благословения. Вместе с семьей Янкла Рувен послал и трех своих девочек и под этим предлогом дал денег на всю поездку.
Янкл отсутствовал два дня, и за это время Рувен осуществил свой план. Он знал, что в самом дальнем ящике комода у Янкла запрятаны золотые часы его отца, единственная дорогая вещь в доме, с помощью которой он наделся справить свадьбу старшей дочери. Рувен пригласил двух кошерных свидетелей - габая синагоги и шойхета, пришел с ними ночью к пустому дому Янкла и сказал:
- Сейчас я разобью стекло, заберусь в дом и украду золотые часы.
Свидетели посмотрели на Рувена, как на сумасшедшего.
- Мой план состоит вот в чем, - поспешил объяснить Рувен, - когда станет известно о краже, вы заявите в суде, что видели вора. Меня заставят вернуть часы Янклу и добавят штраф в размере стоимости часов. Я заплачу оценщику, чтобы он завысил в десять раз эту стоимость, и таким образом наш гордец будет вынужден взять у меня несколько тысяч рублей, которых ему хватит на приданое дочерям!
Шойхет и габай поразились хитроумности Рувена и праведности его намерений. Человек приносил себя в жертву, становился вором, и все для того, чтобы помочь другому еврею.
- Честь тебе и хвала! - вскричали они хором, пожимая руку Рувену. - Хвала и честь!
Рувен разбил стекло, залез в дом, взял часы, выбрался наружу и показал их свидетелям.
Когда Янкл вернулся из поездки, то сразу обнаружил пропажу. Ведь Рувен оставил открытым ящик комода, да еще выбросил наружу все его содержимое.
Расстроенный Янкл пришел к раввину местечка.
- Ребе, что теперь делать? Последнюю надежду погубил проклятый вор.
Ребе собрал суд, бейт-дин, и он постановил: каждый, кому известно, что-либо о пропаже часов, обязан явиться в суд и рассказать. Шойхет и габай тут же пришли к раввину.
- Часы взял Рувен, - заявили свидетели.
- Наш Рувен? - не поверил своим ушам раввин.
- Да, наш, - подтвердил габай. - Тот самый, с бородой и пейсами, в большой шляпе и сюртуке, с цицит до колен. Друг Янкла.
- Не может такого быть! - воскликнул раввин.
- Может, - стояли на своем свидетели.
Вызвали Рувена. Он явился радостный, с толстым кошельком, едва умещавшимся в кармане. Тут же признал свою вину, выложил на стол перед судьями часы и представил письмо оценщика, которому собирался их продать.
- Неужели эти часы так много стоят? - с сомнением покачал головой раввин.
- Стоят, стоят! - воскликнул Рувен. - Это редкие, дорогие часы с инкрустацией ручной работы.
Не понимая, чему так радуется вор, судьи вынесли решение, и Рувен тут же отсчитал штраф. Многие из присутствующих первый раз в жизни видели такое количество денег.
Янкл выдал дочерей замуж, купил новый дом и открыл магазинчик, с помощью которого выбился, наконец, из безжалостных лап нищеты. Шойхет и габай, спустя некоторое время, объяснили Янклу и всей общине причину странного поступка Рувена, и отношения между ними остались прежними.
Прошли годы, и Рувен умер. Оказавшись перед небесным судом, он тщательно пересмотрел предъявленные ему списки заслуг и прегрешений. К величайшему удивлению, списки сильно расходились с теми, которые он ожидал увидеть. Больше всего его поразило то, что история с часами вовсе не была упомянута среди хороших поступков.
- Как же так? - удивился Рувен. - Ведь благодаря этому Янкл и его семья были спасены от нищеты.
Однако судьи оставили вопрос без внимания. Но самым обидным показалось Рувену наказание за воровство.
- Я - вор? - поперхнулся он, услышав решение суда. - Да я в жизни своей чужой копейки не взял!
- А часы? - сурово спросил Обвинитель.
- Но это же понарошку! - возмутился Рувен. - Чтобы помочь, для пользы Янкла.
- Для пользы или нет, но ты украл эти часы, - заключил прокурор - и за воровство тебе полагается соответствующее наказание.
Плачущий Рувен явился во сне к Янклу и попросил его заступничества на небесном суде. Янкл рассказал свой сон раввину. Продолжение истории скрыла от нас шершавая завеса времени.
О времени и о себе
Записано со слов раввина Носона Вайнфельда, Реховот.
Поговорим о времени. О той вездесущей, окружающей нас, словно воздух, субстанции, незаметно, но всевластно пронизывающей человеческое существование. Существует ли еврейская концепция времени, и как с ее точки зрения выглядит годовой цикл?
Вот Авраам, сделавший себе обрезание, сидит жарким днем у входа в шатер. Вдали появляются три кочевника, и Авраам, превозмогая боль, спешит к ним навстречу, усаживает их в тени и подает трапезу - кормит кочевников мацой. Раши, рабейну Шломо Ицхаки, великий комментатор Писания, объясняя это, пишет: ведь был Пейсах, и Авраам соблюдал его законы.
Понятное дело, разве в доме прародителя еврейского народа мог оказаться в Пейсах хлеб? Но непонятно другое, ведь не было еще ни еврейского народа, ни египетского рабства, ни десяти казней, ни пасхальной жертвы, ни Исхода. О какой же маце идет речь, и про какой Пейсах пишет Раши, ведь все эти события произошли спустя три столетия после встречи Авраама с кочевниками?
В маленьком замечании Раши скрыт намек на еврейскую концепцию времени. Вернее, не намек, а напоминание. Но то, что было простым и понятным тысячу лет назад, сегодня кажется сложным и требует разъяснения.
Используя понятия нынешнего времени, годовой цикл можно сравнить с кольцевой линией Московского метрополитена. Поезд движется по кругу, каждый круг - это год. Подобно тому, как на узловых станциях в вагоны заходит разная публика - то спортсмены, то студенты, то приезжие, так и в разные времена года в мир вбрасывается разное влияние. Есть станция - время Освобождения, станция - время Радости, станция - время Печали, время получения духовного Богатства, время Удачного ведения дел. Исход евреев из Египта произошел потому, что наступило время благоприятное для Освобождения, а не наоборот. Это время существовало и при Аврааме, и наш праотец-пророк соблюдал его законы, хотя само событие, давшее ему название для грядущих поколений, еще не произошло.
Человек, понимающий, на каком отрезке времени он находится, знает, как нужно себя вести в каждой конкретной ситуации. В качестве иллюстрации я расскажу историю, случившуюся много лет назад с Рамбамом - великим Маймонидом, ученым, врачом и философом.
Большую часть жизни Рамбам прожил в Каире, и долгие годы был личным врачом и советником султана. Рабочий день советника начинался на рассвете: после утренней молитвы Рамбам спешил во дворец. Евреи и неевреи, ищущие его совета и помощи, выстраивались вдоль улиц, по которым он проходил. Рамбам на секунду останавливался возле каждого и заглядывал в глаза. Этого ему было достаточно для определения диагноза. Сегодня способ диагностики заболеваний по состоянию зрачка считается одним из самых передовых, но Рамбаму он был хорошо известен.
Если он знал, как помочь больному, то объяснял ему, как приготовить лекарство или какой способ применить для спасения от хвори. Если же не знал - молча шел дальше.
Как-то утром Рамбам задержался возле одного пациента немного больше обычного.
- Вам не нужна моя помощь, - наконец произнес он. - Вы совершенно здоровы.
- Но учитель, - вскричал пациент, - я не могу ни есть, ни спать!
Рамбам еще раз внимательно оглядел его.
- Я не нахожу у вас никакого недомогания, - повторил он спустя минуту. - Расскажите, что с вами происходит.
- Я меламед из небольшого городка под Каиром. Многие годы зарабатывал на хлеб, хоть тяжело, но достойно. Но за последнее время в наш городок перебрались трое других меламедов, и они отбили у меня весь заработок. Я не могу есть, потому, что остался без работы, и не могу спать из-за бесконечных жалоб жены.
- Вот вам мой совет, - сказал Рамбам. - Возьмите тыкву, заверните ее хорошенько в ткань, и запрячьте в самом дальнем углу подвала. Если вы сумеете хорошо ее сохранить, она принесет вам богатство.
Не чуя под собой ног, помчался меламед домой, купил на рынке самую красивую, самую большую тыкву, тщательно укутал в свой субботний халат и спрятал в подвале. Несколько месяцев подряд он каждый день проверял тыкву. Честно говоря, он ожидал чуда: из тыквы начнут сыпаться пиастры или она превратится в золотой слиток или еще что-нибудь в таком духе. Но ничего не происходило, тыква оставалась тыквой, и меламед начал подозревать, что Рамбам попросту отделался от него, дав такой странный совет.
Наступила зима, и султан тяжело заболел. Каких только снадобий не применяли врачи, чего только не пробовали - все без толку. Наконец пригласили главного врача - Рамбама. Он осмотрел султана, поставил диагноз и назначил лечение. Для приготовления лекарства требовалась свежая тыква. Не сушеная, а свежая, сочная, крепкая тыква. Но где взять такую посреди зимы? Разослали гонцов по рынкам, обошли всех зеленщиков. Увы, того, что требовалось, не сумели отыскать. Тогда визирь повелел огласить на площадях всех городов Египта приказ султана: тот, у кого есть свежая тыква, обязан доставить ее во дворец. А тому, кто ослушается - секир-башка!
Вытащил меламед из подвала свою тыкву и отвез ее в Каир. Из нее приготовили лекарство, и султан через три дня полностью выздоровел. В честь чудесного спасения от болезни он закатил роскошный пир и пригласил на него меламеда. Посреди пира, благостный после вина и кальяна, подозвал меламеда всемогущий властитель Египта и милостиво промолвил:
- Проси, чего хочешь.
- О светлейший султан, - пролепетал меламед, - одного я прошу, прикажи, чтобы в моем городке право обучения детей было только у меня одного.
Султан нахмурил брови.
- У меня сегодня хорошее настроение, - сказал он меламеду. - Я хочу награждать своих поданных, а ты просишь их наказывать. Если я выполню эту просьбу, все учителя в твоем городке останутся без работы.
Меламед открыл было рот, но визирь сделал знак, и слуги тут же подхватили его под руки.
- Все, - подумал меламед, - сейчас потащат в подвал, шнурок на шею, и конец.
Но слуги вежливо проводили его на свое место и оставили в покое.
На следующее утро меламед снова стоял на улице, поджидая Рамбама. Выслушав его рассказ, тот огорченно покрутил головой.
- Глупец! У султана было хорошее настроение, ты мог попросить десять тысяч пиастров, открыть на них большой хейдер и нанять всех меламедов твоего городка.
- Что же теперь делать, ребе? - вскричал меламед.
- Подожди год. Когда султан устроит благодарственный пир в память своего выздоровления, явись во дворец и напомни, что не получил награду за тыкву.
Меламед так и сделал и был щедро вознагражден.
Нищета как выбор
Записано со слов раввина Довида Гурари, Холон.
- Вчера моя мать оказалась по делам в Бней-Браке, - начал раввин свой рассказ. - Проходя по улице, она увидела возле пекарни ультраортодоксальную женщину, которая рылась в мусорном баке, куда выкидывают подгоревшие халы и булочки. Нет, она не походила на опустившегося по той или иной причине человека. На ее лице не были заметны следы пьянства или иной порочной страсти. Женщина была опрятно одета, и в ее движениях проглядывало достоинство.
Жалость сжала сердце моей матери. Она вытащила все, что было у нее в кошельке - несколько сотен шекелей - и предложила их женщине. К величайшему удивлению, та отказалась.
- Мы не хотим зависеть от людских милостей, - вежливо, но очень твердо произнесла женщина. - Если Всевышний решил сделать нас нищими - значит, мы будем нищими.
- Но, может быть, - возразила моя мать, - Всевышний послал меня сегодня в Бней-Брак именно для того, чтобы я помогла вам купить все необходимое для субботы!
- Нет, - покачала головой женщина. - Если Он захочет послать нам средства к существованию, пусть сделает это через моего мужа. Найдет ему достойную работу или какой-нибудь другой заработок. Коль скоро Он так не поступает, следовательно, Его воля пока держать нас в нищете.
Она выделила слово "пока" и мать поняла, что женщина роется в мусорном ящике не из-за слабости характера, лени или распущенности, а с четким осознанием своей судьбы и полным смирением перед выпавшей долей. Более того, она пыталась делать это с радостью, принимая решение Творца, каким бы тяжелым оно ни казалось.
Мать еще несколько минут пробовала уговорить ее взять деньги, но, увидев тщетность своих попыток, пожелала счастливой субботы и ушла.
- О таких людях, - продолжил раввин, - мы только читали в старых книжках. В наше время столь сильные вера и самоотверженность почти не встречаются. Бней-Брак переполнен благотворительными обществами всякого рода. Есть организации, доставляющие медицинское оборудование для больных, разумеется, совершенно бесплатно. Есть раздающие одежду, мебель - пусть не новую, но вполне пригодную для использования - книги, зонтики, обувь, даже соски для младенцев.
- А соски-то зачем, - удивился я. - Разве в наше время кто-то станет давать своему ребенку поношенную соску?
- Конечно, нет, - улыбнулся раввин. - Речь идет про субботу. Предположим, у вас потерялась соска, и запасная тоже куда-то задевалась. Где вы будет в святой день искать новую? Магазины-то закрыты! И даже если бы они были открыты, кто станет покупать в субботу?
Так вот, есть в Бней-Браке несколько семей, которые держат большой запас новых - в упаковке - сосок разного вида, и если вашему младенцу понадобится новая соска в святой день, вы можете прийти и взять. С тем, разумеется, чтобы потом вернуть новую соску, вместо полученной.