- Нет, я не смогу, - отозвался Герия. Он наклонил кофейник, и его содержимое медленно, словно расплавленная смола, потекло оттуда.
- Благодарю, - вполголоса произнес Варес, принимая полную чашку. Герия кивнул и налил себе кофе, потом сел рядом.
- Не знаю, что случится с деревней, если нам не удастся уничтожить чудовище, - сказал он. - Крестьяне обезумели от страха.
- А он появлялся еще где-нибудь? - спросил Варес.
Герия тяжело вздохнул.
- Зачем ему искать другое место? - сказал он устало. - Все, что нужно, он находит здесь. - В его взгляде чувствовалась безнадежность. - Когда нас не станет, вот тогда он найдет новые жертвы. Люди знают это и ждут. Готовятся к приходу вампира.
Варес поставил пустую чашку на столик и потер глаза.
- Все это кажется совершенно невероятным, - сказал он. - Только подумать: мы, служители науки, бессильны перед…
- Что может сделать наука? - отозвался Герия. - Наука, которая даже не признает существование подобных существ! Если мы приведем в эту комнату лучших ученых мира, как ты думаешь, что они скажут? Друзья мои, вы стали жертвой недоразумения. Вы заблуждаетесь. Никаких вампиров не существует. А то, что случилось, просто ловкое надувательство.
Герия неожиданно умолк и пристально взглянул на молодого доктора.
- Михаил! - позвал он его.
Варес размеренно и тяжело дышал. Поставив на столик чашку кофе, к которому он даже не притронулся, Герия встал и подошел к обмякшему на стуле Варесу. Приподняв веко, он внимательно осмотрел расширенный зрачок Михаила. Что ж, снотворное подействовало быстро. И весьма эффективно. Варес будет без сознания как раз столько времени, сколько необходимо для осуществления плана.
Подойдя к шкафу, Герия вытащил из него докторский чемоданчик и отнес его к постели. Он разорвал ночную рубашку на груди жены и привычными движениями набрал полный шприц крови Алексы: слава Богу, сегодня он делает это в последний раз. Быстро продизенфицировав ранку, он подошел к Варесу и выпустил кровь в открытый рот молодого человека, старательно вымазав губы.
Затем Герия отпер дверь. Вернувшись к Михаилу, он поднял бесчувственное тело и вынес в коридор. Карел не проснется: порция опия, подмешанного в пищу, сделала свое дело. Согнувшись под тяжестью тела, Герия шаг за шагом спускался по лестнице. В самом темном углу подвала для Вареса приготовлен деревянный ящик. В нем Михаил будет лежать до рассвета; а утром измотанного, отчаявшегося доктора Петру Герию внезапно осенит и он прикажет Карелу на всякий случай (конечно, трудно, почти невозможно представить себе, чтобы внутри самого дома… но все же) осмотреть чердак и подвал. Спустя десять минут Герия был уже у постели жены. Он проверил пульс Алексы. Неплохо: она выживет. Боль и мучительный страх, испытанные за эту неделю, послужат ей достаточным наказанием. Что же касается ее любовника…
Впервые с того времени, как они с Алексой вернулись в конце лета из Клужа, на лице доктора Герии появилась широкая довольная улыбка. Блаженные мученики, каким наслаждением будет наблюдать, как Карел вобьет кол прямо в сердце Михаила Вареса, этого мерзкого донжуана!
-
"Ужасный" рассказ развивался вместе с фантастикой и фэнтези, и был ориентирован примерно на ту же категорию читателей. Большинство фантастов времен "золотого века" попробовали себя в этом жанре.
Великий мастер короткой прозы Рэй Бредбери (Ray Bradbury) в 30–40 годы получил известность как автор "страшных" историй, - Дерлетт даже упоминал его имя в одном ряду с Лавкрафтом, - и постоянно возвращается к этому жанру (роман "Something wicked this way comes", сборник "The October country" и другие). Среди многоликих ужасов Бредбери выделяются миниатюры, весь эффект которых построен на убедительности обыденного фона, из которого вырастает нечто чудовищное. В бытовой драме "Игры для октября" ("October game"), где недосказанность финала позволяет предположить и вполне невинную развязку, не было бы ничего ужасного, если бы не постепенно нагнетаемая атмосфера. Из-за нее рассказ кажется намного страшнее классических историй с оборотнями, колдунами, вампирами и другими условно-романтическими монстрами.
РЭЙ БРЕДБЕРИ
ИГРА ДЛЯ ОКТЯБРЯ
("Long after midnight", The October game)
Он убрал пистолет в письменный стол и задвинул ящик.
Нет, только не так. Так она не будет страдать. Луиза превратится в труп, все закончится, она совсем не будет страдать. Это должно продолжаться долго. Тогда самым страшным мучителем станет ее собственное воображение. Как продлить страдания? Но сначала надо придумать способ. Ладно.
Стоя в спальне перед зеркалом, он тщательно приладил запонки. Помедлил, пока с улицы за окном его теплого двухэтажного дома не донесся топот маленьких ног: дети - словно полчище серых мышек, словно ворох осенних листьев.
Их гомон напомнит, какое сегодня число. Крики подскажут, что за вечер сейчас наступил. Год подходит к концу. Октябрь. Последний день месяца принес с собой страшные маски-черепа, полые тыквы и навязчивый запах воска от затухших свечей.
Нет. Уже давно все идет не так, как надо. Октябрь делу никак не поможет. Скорее помешает. Он поправил свой черный галстук. Если бы сейчас наступила весна, - он неторопливо, бесстрастно, едва заметно кивнул своему отражению, - возможно, у него появился бы шанс. Но сегодня вечером мир решил спалить себя дотла. Никакой зелени, никакого ощущения свежести и безотчетной надежды - ничего, что приносит с собой весна.
В прихожей раздался мягкий шелест бегущих ног. "Это Марион, - сказал он себе. - Моя маленькая девочка. Восьмилетняя молчунья. Ни единого слова. Только сияющие голубые глаза и раскрытый в немом изумлении ротик". Сегодня дочь целый день носилась взад-вперед, примеряла разные личины, допытывалась, какая из них самая ужасная, самая мерзкая. В конце концов они вместе выбрали маску-череп. Она была "такая отвратная - просто жуть"! Каждый, кто увидит, "умрет со страху"!
Он снова обменялся со своим отражением задумчивым взглядом. Никогда не любил октябрь. С тех самых пор, как, лежа на ковре из осенних листьев перед домом дедушки много лет назад, впервые услышал вой ветра и увидел оголенные ветки деревьев. Тогда он даже расплакался, без всякой видимой причины. И малая толика той печали возвращается к нему каждый год. Ее всегда прогоняла весна.
Но сегодня вечером все иначе. Кажется, осень будет царствовать миллион лет.
Весна не наступит никогда.
Он горевал целый вечер. Нет, на лице не отражалось ничего, - ни малейшего намека на охватившее его чувство. Оно пряталось где-то глубоко внутри, и никак не унималось.
Навязчивый, приторный конфетный запах наполнил по-праздничному беспокойный дом. Луиза приготовила яблоки, одетые в новую, сахарную кожуру, глубокие чаши с только что сваренным пуншем; над каждой дверью развешаны яблоки, в каждое ледяное окно пялились своими треугольными глазками-прорезями выдолбленные тыквы. В центре гостиной дожидался игроков большой таз с водой. Все ингредиенты налицо, и как только к ним добавится катализатор - дети, дом взорвется движением: фрукты начнут плескаться в воде, раскачиваться как маятники над головами толпящихся у входа, сладости мгновенно исчезнут, а по коридорам разнесется эхо пронзительных криков, радостных или испуганных - неважно, сегодня страх подружился с весельем.
Пока что дом затих, занятый последними приготовлениями. И не только этим.
Луиза мелькала повсюду, причем умудрялась мгновенно исчезать, когда появлялся он. Потрясающе изящный способ сказать мужу: "Обрати внимание, Мич, видишь, как я занята! Так занята, что, стоит тебе войти, и у меня вдруг находится срочное дело в другом месте. Посмотри только, как я порхаю из комнаты в комнату!"
Какое-то время он развлекал себя нехитрой игрой, подленькой детской забавой. Когда она возилась на кухне, заходил туда и объявлял: "Хочу пить". Несколько секунд спустя, - он неторопливо поглощал воду из стакана, а она, как игрушечная ведьма, горбилась над своим сахарным зельем, булькающем на плите, словно в каком-то доисторическом глиняном горшке, - жена вскрикивала: "Ах, я забыла зажечь свечки в тыквах!" и стремглав вылетала из кухни, чтобы осветились улыбами плоские круглые лица. Ухмыляясь, он шел следом: "Хочу найти свою трубку". "Ох, сидр!" - Луиза спешила в столовую. Но когда он попытался продолжить игру, забежала в ванную и закрылась там.
Он постоял у двери с потухшей трубкой в зубах, заливаясь странным бессмысленным смехом, а потом, хотя ему уже надоело, упрямо подождал пять минут. Из ванной не доносилось ни звука. Чтобы она не радовалась, что он торчит здесь и злится, резко повернулся и весело насвистывая, стал подниматься по лестнице.
На самом верху замер и прислушался. Наконец щелкнул замок, жена тихонько выбралась наружу и жизнь на первом этаже вновь потекла своим чередом, - так и должно быть, по джунглям только что прошел ужас, а теперь антилопа может резвиться по-прежнему.
Он завязал галстук и надел черный костюм; из прихожей донесся мышиный шелест шагов. Появилась Марион, трогательный ряженый скелетик.
"Ну как, пап?"
"Отлично!"
Из-под маски выбивались светлые волосы. Из пустых глазниц ему улыбались маленькие голубые глаза. Он вздохнул. Марион и Луиза, два немых бунтаря, вечный вызов его мужской власти, его темной силе. Какая непостижимая алхимия, скрытая в жене, сделала бледной смуглую кожу, высветлила карие глаза и черные волосы, неустанно отбеливала, полоскала и снова отбеливала младенца в утробе, пока наконец на свет не появилась Марион - золотоволосая, голубоглазая, краснощекая? Временами ему казалось, что Луиза вынашивала не живое существо, а бесплотную идею, абсолютное воплощение мятежного духа и плоти. Она сотворила ребенка по своему подобию, убийственно-зримый укор мужу, и вдобавок что-то внушила врачу: покачав головой, тот сказал ему: "Очень жаль, мистер Уальдер, ваша жена не сможет больше рожать. Других детей у нее не будет".
"А я хотел мальчика", - произнес Мич восемь лет назад.
Сейчас он едва удержался от того, чтобы наклониться и прижать к себе Марион с ее ужасной маской. На него нахлынула щемящая жалость к девочке, которая не знала отцовской любви, лишь калечащую, ревнивую привязанность несчастливой в браке матери. Еще больше он горевал о себе самом, потому что не смог достойно отреагировать на появление такого ребенка и пестовал его, несмотря на неправильный пол, неправильный цвет кожи, неправильную внешность. Но Луиза вообще не хотела иметь детей. Ее ужасала мысль о беременности. Он заставил ее подчиниться, и после той ночи весь год, вплоть до начала мучительных схваток, она жила отдельно, в другой части дома. Она была уверена, что не переживет навязанных ей родов. Очень легко ненавидеть мужа, который так сильно хотел сына, что решил ради этого отправить в морг собственную жену.
Но нет - Луиза не умерла. Как она торжествовала! Когда он вошел в палату, ее глаза источали холод. Я жива, прочитал он в них. Я стала матерью девочки со светлыми волосами! Вот, полюбуйся! А когда он протянул руку, она не дала дотронуться, отвернулась от темнокожего насильника-убийцы, чтобы посекретничать с новорожденной розовой доченькой. Какая потрясающая ирония судьбы! Он заслужил это в наказание за свой эгоизм.
Теперь снова пришел октябрь. Были и другие октябри, и каждый год, когда он представлял себе очередную длинную зиму, его охватывал ужас при мысли о нескончаемых месяцах, которые опять предстоит провести в четырех стенах как в ловушке, куда его загонят яростные снегопады, вместе с теми, кто им тяготится, - женщиной и ребенком, - и время словно остановится. За восемь лет он постоянно устраивал себе небольшие передышки. Весной и летом можно побродить по улицам, съездить куда-нибудь, отправиться на пикник: отчаянные попытки человека, которого ненавидят самые близкие люди, облегчить свое отчаянное положение.
Но прогулки, загородные путешествия и все другие способы отвлечься исчезали вместе с опавшими листьями. Жизнь замирала как обнаженное дерево, - все плоды сорваны, а соки ушли в землю. Да, можно пригласить гостей, но это не так-то просто зимой с ее вьюгами и прочими прелестями. Однажды у него хватило ума скопить денег на поездку во Флориду. Они отправились на юг. Там он дышал полной грудью.
Но сейчас, накануне восьмой по счету зимы, наступил предел. Больше он не выдержит. Едкая кислота, надежно спрятанная в укромном уголке его естества, год за годом разъедала преграды из плоти, так что сегодня, в последний вечер октября, произойдет взрыв и все закончится раз и навсегда!
Пронзительно взвизгнул звонок. Луиза заспешила к двери. Марион молча бросилась вниз встречать первых гостей. Крики, всеобщий восторг.
Он подошел к лестнице.
Луиза в прихожей старалась вовсю. Высокая, очень стройная, с такими светлыми волосами, что они казались белыми, она смеялась, окруженная чужими детьми.
Он замер. Что случилось с его семьей? Годы? Усталость друг от друга? С чего это началось? Разумеется, дело не только в ребенке. Но Марион стала воплощением всех неурядиц совместной жизни. Его приступов ревности, неудач с работой и прочей дряни. Собрать свои вещи и уйти, просто бросить Луизу? Ну нет. Сначала надо причинить ей ту же боль, которую она причинила ему. Ни больше, ни меньше. Развод даже не расстроит ее. Он только положит конец вечным колебаниям и состоянию неопределенности. Узнай он, что формальный разрыв отношений хоть как-то обрадует Луизу, остался бы с женой до самой смерти, просто назло ей. Нет, надо сделать так, чтобы она как следует помучилась. Например, придумать, как по суду отнять Марион. Да, именно. Именно! Это заставит ее страдать больше всего. Отнять у нее Марион.
"Всем привет!" - расплывшись в гостеприимной улыбке, он стал спускаться к гостям.
Луиза даже не подняла головы.
"Здрасте, мистер Уальдер!"
Дети приветственно махали ему, кричали.
После десяти звонок наконец перестал трезвонить, все подвешенные над дверьми яблоки оборвали, розовые детские личики, измазанные соком, оттерли дочиста, салфетки покрылись пятнами от пунша и сладостей, а он, отец семейства, незаметно но властно оттеснил Луизу на второй план. Он стал руководить вечеринкой вместо нее. Уделял внимание каждому. Развлекал болтовней двадцать детей и двенадцать родителей; взрослые пришли в восторг от сидра со специями, который он приготовил специально для них. Затеял игры, которыми забавляются на подобных вечеринках в октябре - "приделай ослику хвост", "бутылочку", "музыкальные стулья" и прочие, - так что они шли под взрывы радостного смеха. Потом, когда свет в доме погасили и в темноте сияли лишь треугольные глаза тыкв, крикнул: "Тише! Все за мной!" и на цыпочках пробрался к подвалу.
Родители наблюдали за этим карнавальным буйством со стороны, вполголоса обменивались впечатлениями, кивали изобретательному супругу, общались со счастливой обладательницей такого прекрасного мужа. Как легко он находит общий язык с малышами!
Дети восторженной толпой следовали за ним.
"В подвал!" - крикнул он. - "Могила ведьмы!"
Радостный визг. Он задрожал, изобразил ужас. - "Оставь надежду всяк, сюда входящий!"
Родители одобрительно хохотнули.
Дети один за другим скользили вниз по полированным доскам от раздвижного стола, которые Мич приладил заранее, прямо в черный зев подвала. Провожая каждого, он потешно шипел, выкрикивал страшным голосом шутливые предостережения. Дом, освещенный лишь огнем свечей, наполнился праздничным шумом. Все говорили одновременно. Все, кроме Марион. За целый вечер его дочь использовала лишь самый необходимый минимум слов и радостных возгласов; она ни с кем не делилась своим восторгом и упоением праздником. Настоящий маленький тролль, подумал он. Поджав губы, его девочка сияющими глазами наблюдала за собственной вечеринкой, как за разноцветным серпантином, который сегодня разбрасывали вокруг нее.
Теперь настала очередь родителей. Смеясь, они опасливо подходили к доске и с хохотом съезжали в подвал, а маленькая Марион стояла рядом, как всегда желая увидеть все от начала до конца и присоединиться в самую последнюю очередь. Луиза не стала дожидаться помощи мужа. Он подошел, чтобы поддержать ее, но прежде чем успел наклониться, жена уже соскользнула вниз.
Наверху стало безлюдно и тихо, в темном доме мерцали десятки свечей.
Марион стояла возле спуска. "Что ж, приступим", - произнес он и подхватил ее.
Внизу они расположились широким кругом. От далекой печки веяло теплом. Стулья расставили в два длинных ряда у каждой стены: сидящие бок о бок двадцать восторженно пищащих детей и двенадцать взрослых, Луиза в дальнем углу, Мич рядом с выходом, у лестницы. Он присмотрелся, но ничего разглядеть не смог. Люди слились со стульями, игра вслепую. С этого момента представление должно проходить в полной темноте, а он станет ведущим. Быстрый шорох сорвавшегося с места ребенка, запах влажного цемента, свист ветра среди октябрьских звезд.
"Ну все!" - крикнул он в черную пустоту. - "Тишина!"
Гости устроились поудобнее и замерли.
Непроницаемый мрак. Ни огонька, ни проблеска, ни мерцания глаз.
Дребезжание посуды, позвякивание металла.
"Ведьма мертва", - нараспев произнес глава семьи.
"Ой-ой-ой", - простонали дети.
"Ведьма мертва, ее убили, вот этим ножом на куски разрубили".
Он протянул нож. Его стали передавать из рук в руки. Смешки, вскрики, комментарии взрослых.
"Ведьма в ад убралась - голова осталась", - прошептал глава семьи и отдал предмет сидящему рядом.
"А я знаю, как играют в эту игру! - радостно сообщил чей-то детский голос. - Он достает из холодильника куриные потроха, чтобы все их потрогали, и говорит: "Вот ее кишки!" Лепит голову из глины, потом притворяется, что она ведьмина, а суповая кость будто бы ее рука. Берет стеклянный шарик и говорит: "Вот ее глаз". Протягивает зернышки - "вот ее зубы". Вытаскивает пудинг со сливами - "вот ее живот". Знаю, знаю, как в нее играют!"
"Тише, ты все испортишь", - сказала какая-то девочка.
"Ведьму казнили - руку отрубили".
"Ой-ой-ой!"
Предметы, словно печеная картошка, переходили от одного к другому. Некоторые дети визжали, не хотели дотрагиваться до такой гадости. Другие вскакивали, добегали до середины подвала, стояли там и ждали, когда все закончится.
"Да это же просто курица, - насмешливо сказал мальчик. - Иди сюда, Элен, не бойся!"
Предмет под аккомпанемент негромких вскриков вручался сидящему рядом, за ним следовал еще один, и еще…
"Ведьму потрошили - сердца вмиг лишили", - объявил глава семьи.
Шесть или семь невидимых объектов одновременно передавались по кругу в дрожащей, смеющейся темноте.
Раздался голос Луизы. - "Марион, не бойся; это понарошку".
Дочь не ответила.
"Марион? Ты что, испугалась?"
Тишина.