Слава богу, ничего страшного не случилось в прошлое воскресенье во время приема, устроенного по случаю помолвки Фрейи. Хотя на мгновение в душу Ингрид закралась тревога, особенно когда одна из цветочных композиций вдруг необъяснимым образом вспыхнула ярким пламенем. К счастью, один из официантов, не мешкая, залил огонь, обрушив на пылающие цветы полный кувшин чая со льдом, и, в общем, особого ущерба нанесено не было. Маленький пожар оказался, разумеется, делом рук Фрейи. Нервное напряжение сыграло с ней злую шутку, пробудив к активности живущую в девушке неприрученную магию. Впрочем, Фрейя и сама могла пошалить, устроив нечто подобное, но в последнее время она старалась держать себя в руках, прожив столько веков под запретом, наложенным на них троих. Во всяком случае, сейчас Ингрид было приятно вновь вернуться к любимому занятию и обрести утешение в привычной рутине. Когда-то, много лет назад, она, разумеется, вела совершенно иную жизнь, и ее работа была возбуждающей и необычной. Но все осталось, увы, в прошлом. Лучше не зацикливаться на старых воспоминаниях.
По крайней мере, это - не просто захудалое заведение на задворках, хотя здание и впрямь находилось на самой окраине городка. Помимо собственного неплохого собрания книг, библиотека - благодаря щедрому пожертвованию одной знатной дамы, живущей по соседству, - приютила под своей крышей одну из лучших в стране коллекций архитектурных планов и дизайнерских находок. Именно в их краях имелось немало домов, построенных знаменитыми зодчими. Будучи профессиональным архивистом, Ингрид собирала и сохраняла эти работы для грядущих поколений. Вначале она подвергала чертежи воздействию пара, чтобы бумага расправилась, пропитавшись влагой, а потом убирала все в особые ящики, бережно переложив тканью. Сейчас одна из таких "синек" лежала под пластиковым покрытием, постепенно впитывая необходимое количество влаги. Создание архива оказалось достаточно монотонным и утомительным делом, а зачастую - связанным с мелкими увечьями. Поэтому Ингрид любила делать перерывы, во время которых она с удовольствием бродила по залам и расставляла книги по местам.
Табита Робинсон, библиотекарша средних лет, заведовавшая разделом литературы для молодежи и питавшая истинную страсть к детским изданиям, подошла к ней, желая немного поболтать с подругой. Ингрид очень любила эту умную, веселую женщину, которая к тому же была весьма активной и в высшей степени ответственной сотрудницей. Если Таб не погружалась в изучение свежего бестселлера для подростков, она позволяла себе предаться небольшой слабости - чтению "романов про красавцев", как их называла Ингрид. Она имела в виду сентиментальные романтические истории карманного формата, на обложках которых красовались обнаженные торсы могучих сексапильных "самцов". Пышногрудые красотки с выпадающими из корсета прелестями остались в прошлом, и теперь интрига закручивалась вокруг мускулистых и чрезвычайно привлекательных мужчин. Каждому свое, думала Ингрид. Ее собственными "греховными" удовольствиями являлись исторические саги. Она предпочитала что-нибудь об этих вечно ссорившихся друг с другом Тюдорах.
Женщины обменивались обычными милыми шутками и городскими сплетнями, которые интересовали и Ингрид, и ее друзей и коллег. Внезапно мобильник Табиты завибрировал.
- Ох, это мой врач! - просияла она. - Извини, но мне непременно нужно ответить. - И женщина торопливо вышла из зала. Длинная, ниже пояса, коса так и метнулась следом за ней.
Ингрид взяла в руки следующую книгу - новое и притом тяжеленное произведение местного автора, человека чрезвычайно надоедливого. Кроме того, он имел скверную привычку оставлять коробку со своими произведениями у входа в библиотеку. Постоянные читатели могли брать их бесплатно. И как она, Ингрид, должна с этими "кирпичами" поступить? В библиотеке хранились только те экземпляры, которые входили в постоянный фонд. Кстати, последнее творение настырного автора никто не читал и явно не собирался уделять ему время в будущем. Ингрид не сомневалась, что очередная коробка, как и все предыдущие, будет бессмысленно загромождать проход, хотя места в библиотеке явно не хватает.
Впрочем, Ингрид всегда старалась популяризировать книги малоизвестных писателей, помещая их на самом видном месте - у стойки библиотекаря - и предлагая тем, кто готов был прочесть любую новинку хотя бы один раз. Большего она, пожалуй, сделать не могла. Но этот Дж. Дж. Рамси Бейкер (Господи, к чему целых четыре имени? Два одинаковых инициала - это действительно чересчур!) принес им однажды "шедевр" под чудовищным названием "Умирающая симфония. Тьма как центр существования". Последнее его творение являло собой отчаянную попытку стать избранником клуба любителей книги и называлось "Слоны дочери сапожника". Чтобы прочесть эту историю, потребовалось бы не менее месяца. Повествование охватывало жизнь слепого сапожника из Ливана, жившего в девятнадцатом веке, и отдавало должное ручным слонам его чада. Ингрид считала, что даже с помощью волшебства сдвинуть с места подобный продукт литературного творчества практически нереально.
И все же очень плохо, что никому из них не разрешается использовать магию! Пришлось с этим смириться после суда и приговора Совета. Никаких полетов. Никаких заклинаний, амулетов, волшебных порошков, напитков и порчи. Отныне они обязаны жить, как самые обыкновенные люди, не пользуясь своим могуществом и поистине великолепными, сверхъестественными способностями. За долгие годы каждая из них научилась сдерживаться - по-своему, разумеется, Фрейя, например, сжигала излишки неуемной энергии в маниакальной любви к развлечениям. Старшая сестра, напротив, приняла обличье дамы довольно суровой, даже скучноватой. Она очень старалась подавить в себе страсть к колдовству, которая постоянно рвалась из ее души наружу.
Ингрид пригладила аккуратный пучок на затылке и придвинула пустую тележку к стене. Направляясь обратно в свой кабинет, расположенный в задней части здания, она заметила Блейка Аланда. Он как раз просматривал новые журналы. Блейк был тем самым успешным застройщиком, который предложил в первую очередь продать библиотеку на весьма выгодных для Нортгемптона условиях, если, конечно, городок решится выставить ее на рынок. Месяц назад он привез к ним различные чертежи, принадлежащие его фирме, и Ингрид поручили деликатную миссию сообщить Аланду, что документы не обладают эстетической ценностью для хранения их в библиотечном архиве. На ее отказ принять бумаги Блейк отреагировал вполне милостиво. Но вдобавок Ингрид не приняла его приглашение на совместный ужин, что он воспринял с явным неудовольствием, и продолжал настаивать, пока она, наконец, не согласилась. На прошлой неделе они уже провели вместе вечер, и это было просто ужасно. Ингрид все время приходилось сбрасывать его руку со своего бедра, поскольку она сидела рядом с ним на переднем сиденье автомобиля. В итоге настроение у нее совершенно испортилось. Собственно, именно благодаря Блейку она и обрела гнусное прозвище "фригидная Ингрид". Как жаль, что этот, в общем-то, неглупый тип повел себя настолько отвратительно!
Ингрид поспешила прочь, пока Блейк ее не заметил. У нее не было ни малейшего желания снова с ним сражаться, сбрасывая с себя его руки, впивавшиеся в ее кожу, как щупальца. Господи, как же повезло Фрейе, что она познакомилась с Браном! Впрочем, Ингрид давно знала, что когда-нибудь младшая сестра обязательно с ним встретится: она еще пару веков назад прочла это по линии жизни Фрейи.
А самой Ингрид пока еще ни разу не довелось испытать к кому-либо подобных чувств. И потом, вряд ли любовь способна решить ее проблемы, думала она, поглаживая спрятанную в кармане пачку писем, которую всегда носила с собой.
В своем кабинете она первым делом проверила, как поживает очередная "синька". Все обстояло отлично - помятости расправились. Теперь надо положить чертеж под пресс и приниматься за отпаривание следующего. Ингрид сделала пометку на каталожной карточке, вписав туда имя архитектора и название проекта - то был некий экспериментальный музей, так никогда и не построенный.
Вернувшись в библиотечный отдел, она услышала, что из-за соседнего стола доносится подозрительное шмыганье носом. Табита! Ингрид пригляделась и заметила, что подруга украдкой вытирает слезы и прячет свой мобильник.
- Что случилось? - спросила Ингрид, хотя можно было и не задавать вопрос. Только одной вещи Табите хотелось больше всего на свете. Это было для нее намного важнее, чем, например, заставить легкомысленную Джуди Блум хоть раз заглянуть в библиотеку.
- Я не беременна!
- Ох, Таб! - вздохнула Ингрид и, подойдя ближе, обняла подругу. - Мне очень жаль… - В последние недели Табита пребывала в чрезвычайно приподнятом настроении, решившись на очередную процедуру зачатия "в пробирке". Она испытывала маниакальную уверенность в том, что теперь все получится. Ведь это была ее последняя попытка. - Можно ведь еще попробовать? Что-нибудь наверняка должно помочь.
- Нет. Мы больше не можем себе этого позволить. Мы и так уже по уши в долгах. Значит, так тому и быть. И у нас никогда не будет детей.
- А как обстоят дела с процедурой усыновления?
Табита вытерла глаза.
- Из-за инвалидности Чеда нас уже обошли. Конец. Но, если честно - прости, я понимаю, что мои слова звучат эгоистично, - но неужели так плохо хотеть своего собственного ребенка? Только одного?
Ингрид являлась свидетельницей всех мытарств Чеда и Табиты. Она знала и о мерзких индюках из центра искусственного оплодотворения, и о гормональных таблетках, и о "коктейле плодородия". Именно она помогала Табите делать уколы и в назначенный час втыкала в левое бедро подруги огромный шприц с толстой иглой, словно предназначенной для лошади. В общем, Ингрид было хорошо известно, как сильно эта пара хочет ребенка. У Табиты на рабочем столе стояла их с Чедом фотография, сделанная во время медового месяца, проведенного в Коне. На снимке они выглядели такими глупыми и счастливыми в своих гавайских рубашках. От молодоженов просто веяло свободой. Они поженились пятнадцать лет назад.
- Неужели это мне на роду написано? - всхлипывала Табита.
- Не говори так! Не может быть!
- Почему? Ведь до сих пор все было бесполезно, - вздохнула Табита. - Нет, пора мне перестать надеяться.
Ингрид еще раз крепко обняла подругу и быстро вышла из кабинета. Щеки ее пылали, сердце бешено билось. Ведь она-то понимала, что слова Табиты не соответствуют истине. Ибо на свете есть человек, который мог бы ей помочь полностью изменить ее жизнь. Этот человек совсем рядом с Таб, гораздо ближе, чем она думает… Нет, мои руки связаны, твердо сказала себе Ингрид. Я ничего не могу для нее сделать. Во всяком случае - если не хочу нарушить путы проклятого Запрета. Если не хочу подвергнуть себя и остальных страшной опасности.
Через некоторое время она вернулась на свое рабочее место - обычная библиотекарша из маленького городка, погруженная в будничные заботы. Но свитер ее еще был мокрым от слез подруги. Раньше Ингрид никогда открыто не бунтовала против Запрета, наложенного на них, и не возражала против того, как складывается жизнь. Ну что ж, решила она, все когда-нибудь бывает в первый раз!
Глава третья
ДОМАШНИЕ УВЛЕЧЕНИЯ
Старые дома каким-то образом проникают своим хозяевам прямо в душу - уж в этом-то Джоанна Бошан не сомневалась. С каждым годом твое жилище становится тебе все ближе. Наконец, родное гнездо появляется на страницах твоего дневника, и ты, вопреки разуму и логике, тщетно пытаешься отыскать вечно ускользающий идеал. Усадьбу семейства Бошан - здание весьма достойное - перестраивали в соответствии с модой несколько десятков раз. Величественный особняк колониального стиля с живописными фронтонами и двускатной крышей, возведенный в старой части города в конце 1740-х годов, возвышался неподалеку от пляжа. Хозяева часто устраивали здесь переделки - рушили перекрытия, перемещали кухонные помещения, перераспределяли спальные комнаты. Дом пережил немало испытаний временем и погодой, и среди его потрескавшихся стен звучало эхо бесчисленных воспоминаний. Массивный кирпичный камин в гостиной много зим подряд согревал всю семью. Изрядно запятнанные мраморные столешницы на кухне свидетельствовали о том, что в течение вереницы десятилетий здесь готовили обильные и вкусные трапезы. Полы перестилали не один раз - они были то дубовые, то из известкового туфа, затем снова деревянные, но уже из сияющей красноватыми бликами вишни. Собственно, из-за бесконечных ремонтов такие старые здания и называют "денежной ямой", "белым слоном" или "чистым безумием".
Джоанна обожала приводить особняк в порядок, руководствуясь, естественно, собственным вкусом и разумением. Она вообще полагала, что обновление дома - это некая непрерывная эволюция, которая никогда не заканчивается. И она предпочитала все делать сама. Скажем, целую неделю Джоанна посвящала тому, что собственноручно перекладывала в гостевой ванной комнате плитку и заливала цементом щели в полу. А теперь она энергично взялась за гостиную. Окунув валик в алюминиевый тазик с краской, Джоанна подумала: девочки, конечно, снова будут смеяться. Они часто подшучивали над ее привычкой несколько раз в году менять цвет стен, повинуясь внезапной прихоти. Например, целый месяц гостиная могла просуществовать со стенами цвета темного бургундского, но вскоре этот насыщенный оттенок сменялся спокойным голубым колером. Джоанна объясняла дочерям, что жизнь в статичной обстановке, где ничто никогда не меняется, действует на нее удушающе, и поэтому смена интерьера для нее более важна, чем покупка новой одежды. Уже наступило лето, что означало - пришло время сделать гостиную солнечно-желтой.
В тот день Джоанна была в домашнем наряде: клетчатая ковбойка, старые джинсы, пластиковые перчатки и зеленые кеды. Волосы она повязала красной банданой. Смешно, до чего же они седые. Хоть она постоянно их красила, по утрам все возвращалось на круги своя. Она просыпалась с белоснежными волосами, сияющими, как начищенное серебро. Джоанна, как и ее дочери, не была ни старой, ни молодой. Физический облик женщин соответствовал особенностям и задаткам каждой. В зависимости от ситуации Фрейя могла выглядеть и шестнадцатилетней, и двадцатитрехлетней, но всегда имела внешность девушки, щеки которой впервые вспыхнули от великой Любви. Тогда как Ингрид, хранительница Очага, выглядела на двадцать семь - тридцать пять, да и вела себя соответствующе. И поскольку мудрость приходит с опытом - даже если в душе Джоанна порой чувствовала себя юной школьницей, - ее облик был типичным для хорошо сохранившейся женщины лет шестидесяти.
Было приятно снова жить в родном доме, причем вместе с девочками. Их разлука слишком затянулась, и Джоанна очень по ним скучала - кстати, гораздо сильнее, чем хотела бы признаться в этом даже самой себе. В течение долгих лет после наложения Запрета ее дочерям пришлось скитаться в неведомых странах, не имея ни конкретной цели, ни конкретного занятия. Вряд ли Джоанна могла их за это винить. Дочери давали о себе знать лишь изредка, в основном, когда им было что-нибудь нужно, но не просто деньги, а поддержка, сочувствие, ободрение. И Джоанна терпеливо ждала. Она осознавала, что девочкам приятно всегда быть уверенными в том, что куда бы они ни направились - Ингрид, например, большую часть прошлого столетия прожила в Париже и в Риме, а Фрейя осела в Манхэттене, - мать будет стоять на кухне и резать лук для бульона. Да она и не сомневалась, что каждый раз они снова будут возвращаться домой, к ней.
Закончив дальнюю стену, Джоанна сделала перерыв и полюбовалась работой. Она выбрала бледно-желтый оттенок, цвет весенних нарциссов, цвет "улыбки нимфы", столь часто используемый Бугеро. Удовлетворенная достигнутым результатом, Джоанна переместилась к следующей стене. Аккуратно накладывая краску вокруг оконной рамы, она выглянула в окно, за которым виднелись море и остров Гарднера с усадьбой "Светлый Рай". Ее утомил вихрь событий, связанных с помолвкой Фрейи. Бесконечные поклоны и расшаркиванья перед мадам Гробадан, мачехой Брана, изрядно надоели Джоанне. Кроме того, мадам Гробадан ясно дала понять, что ее мальчик слишком хорош для Фрейи. Джоанна, разумеется, радовалась за дочь, однако сложившуюся ситуацию оценивала достаточно трезво. Неужели ее девочка-дикарка на сей раз и впрямь остепенится? Хорошо бы Фрейя оказалась права насчет Брана. Пока она утверждает, что он - тот самый единственный, которого она столько лет ждала.
Впрочем, Джоанна не была уверена, что кому-то из них действительно необходим муж. И Фрейе следовало быть в курсе. Начнутся расспросы - где была, что делала?.. И если иногда Джоанна ощущала себя сморщенной старой каргой, чье тело сотни лет не знало мужчины, а в душе все пересохло и превратилось в пыль, то в такие дни она просто жалела себя. Тем не менее ей вовсе не обязательно было жить одной. В городке хватало пожилых джентльменов, ясно дававших понять, что они с огромным удовольствием сделали бы ее ночи не столь сиротливыми и холодными. Джоанна не являлась ни вдовой, ни разведенной, но не могла считать себя полностью свободной, незамужней женщиной, как бы ей того ни хотелось. Она и муж были отделены друг от друга. Да, это слово, пожалуй, наиболее подходящее. Они жили теперь отдельными жизнями, так захотела она сама.
Ее муж был хорошим человеком, заботливым и полностью обеспечивавшим семью. Он служил ей надежной опорой, когда все стало слишком плохо. Но в тот невероятно сложный период он оказался не в состоянии помочь детям, чего Джоанна ему не простила. Разумеется, он не виноват в наступившей массовой истерии и кровопролитии, но почему он не остановил Совет? Почему бездействовал в самый решающий момент? Бедные девочки! Она до сих пор содрогалась от воспоминаний. Джоанна никогда не забудет их безжизненные тела, едва видневшиеся в сумерках на холме. Нет, подобное забыть нельзя! Потом они вернулись к ней почти свободными и невредимыми - если, конечно, можно считать свободной птицу, которой подрезали крылья, лишили когтей и превратили в домашнюю клушу! И Джоанна не смогла совладать с собой и отыскать для мужа хоть какой-нибудь уголок в своем сердце.
- Верно, Гили? - спросила Джоанна, оборачиваясь к ручной воронихе Гилберте. Та была полностью посвящена в ее мысли и сидела рядом, на футляре стенных дедовских часов.
Гили расправила крылья и, вытянув длинную черную шею, посмотрела в окно. Джоанна невольно последовала за ней взглядом и, увидев то, на что указывала Гили, даже валик свой выронила. Брызги краски разлетелись по каменному полу. Она попыталась вытереть их башмаком, но только размазала кляксы.
Ворониха нетерпеливо каркнула.
- Хорошо, я сейчас спущусь и все выясню, - сказала Джоанна. Она вышла из дома через заднюю дверь и прошла прямиком в дюны. Разумеется, здесь они и лежали - три мертвые птицы. Похоже, они утонули. Оперение насквозь промокло и выглядело крайне спутанным, только кожа вокруг когтей выглядела опаленной. Тела покоились на чистом нетронутом песке в форме безобразного креста.