Все это дополняли два-три сорта сыра их тех, чье основное назначение – вызвать жажду, реймское печенье, что хрустит на зубах, еще не попав в рот, и несколько груш, очень хорошо сохранившихся, что свидетельствовало о том, что на фруктовой полке их переворачивала рука хозяина, давшего себе труд этим заняться.
Тибо был настолько поглощен созерцанием скромного любительского ужина, что едва расслышал слова Перрины, которая сообщила, что у госпожи приступ мигрени и она вторично приносит извинения гостю и обещает компенсировать свое отсутствие при его втором посещении.
Толстячок выслушал ответ с явной радостью, шумно вздохнул и захлопал в ладоши.
– У нее мигрень! У нее мигрень! – восклицал он. – К столу! К столу!
И он втиснул между двумя бутылками старого макона, уже стоявшими в качестве обычного столового вина так, чтобы каждый из сидящих мог легко до них дотянуться, между салатницами с закусками и тарелками с десертом еще четыре бутылки, которые только что принес из погреба.
Супруга бальи, пожалуй, поступила мудро, не сев за стол вместе с этими грубыми личностями: они были так голодны, что половина карпа и две бутылки вина улетучились прежде, чем они успели обменяться парой слов.
– Славное, не так ли?
– Превосходное!
– Хорош, да?
– Замечателен!
Прилагательное среднего рода относилось к вину, старому макону, а мужского – к карпу. От карпа и макона перешли к паштету и шамбертену.
Лишь тогда языки стали развязываться.
Особенно у бальи.
К середине первой куропатки и к концу первой бутылки шамбертена Тибо уже знал историю господина Маглуара. Впрочем, эта история оказалась довольно нехитрой.
Мэтр Маглуар был сыном фабриканта церковных украшений, изготавливавшего все необходимое для часовни его светлости герцога Орлеанского, того самого, который из благочестивых соображений сжег картины Альбана и Тициана, стоившие четыре-пять тысяч франков.
Хризостом Маглуар пристроил своего сына Непомюсена Маглуара к его светлости Филиппу Орлеанскому, сыну Людовика, распорядителем обедов.
Еще будучи ребенком, молодой человек проявил несомненную тягу к кухне. Он был приписан к замку Виллер-Коттре и в течение тридцати лет возглавлял обеды его светлости, который представлял Маглуара своим друзьям как настоящего художника, а время от времени вызывал его для беседы о кулинарном искусстве с сеньором маршалом де Ришелье.
К пятидесяти пяти годам Маглуар так раздобрел, что с трудом протискивался в узкие двери в кладовых. Он опасался, что в один прекрасный день окажется в положении ласки из басни Лафонтена, и попросился в отставку.
Герцог отпустил его не без сожаления, но все же с меньшим, чем если бы это случилось при других обстоятельствах. Он только что женился на госпоже де Монтессон и наезжал теперь в Виллер-Коттре крайне редко.
Его светлость считал своим долгом заботиться о старых слугах. Он призвал Маглуара к себе и спросил, сколько ему удалось скопить за время службы.
Маглуар ответил, что имел счастье уйти в отставку не с пустыми карманами.
Его светлость настаивал на точной сумме его состояния.
Маглуар признался, что у него девять тысяч ливров ренты.
– Человек, который так замечательно кормил меня на протяжении тридцати лет, – сказал его светлость, – должен и сам хорошо питаться оставшиеся ему годы.
И он увеличил ренту до двенадцати тысяч ливров в год, так что мэтр Маглуар мог тратить по тысяче ливров в месяц.
Кроме того, ему было разрешено выбрать полный комплект мебели в кладовой замка.
Вот откуда взялись занавеси из дамаста и позолоченные кресла, пусть несколько подержанные, но сохранившие тот величественный вид, которым был очарован Тибо.
К концу первой куропатки и половине второй бутылки Тибо знал, что госпожа Маглуар была четвертой женой его хозяина; казалось, что эта цифра возвышает коротышку-распорядителя в собственных глазах.
Кроме того, он узнал, что Маглуар женился не ради состояния, а из-за красоты, потому что милые личики и статные фигуры ему всегда нравились не меньше, чем добрые вина и вкусная еда. И мэтр Маглуар решительно добавил, что как бы стар он ни был, но если вдруг его жена умрет, то он не побоится жениться и в пятый раз.
Переходя от шамбертена к эрмитажу и чередуя его с сийери, мэтр Маглуар принялся говорить о достоинствах своей жены.
Она не была воплощением кротости, совсем наоборот; она не совсем разделяла увлечение супруга французскими винами – всеми возможными способами, а нередко и физически, она препятствовала его слишком частым посещениям погреба; она, с точки зрения сторонника простого стиля, слишком уж увлекалась тряпками, ленточками на шляпках, английскими кружевами и прочей чепухой, составляющей часть арсенала женщин; она охотно надела бы на руки кружева и на шею ожерелье стоимостью в двенадцать мюидов вина, хранящегося в погребе ее супруга, если бы мэтр Маглуар был из тех людей, которые допускают подобные вещи; но кроме этого не было ни одной добродетели, которой бы Сюзанна не обладала, и эти добродетели, если верить бальи, покоились на таких очаровательных ножках, что если бы – не приведи, Господи! – она потеряла одну, то во всей округе не нашлось бы ничего подобного взамен.
Толстячок напоминал разговорчивого кита: он источал счастье, как это животное выбрасывает фонтаны морской воды.
Но еще до того как Тибо узнал о скрытых достоинствах госпожи Маглуар, которыми добрый бальи, как некогда царь Кандавл, был готов поделиться с современным Гигесом, ее красота произвела на нашего башмачника такое глубокое впечатление, что он мечтал о ней всю дорогу и продолжал мечтать за столом – он лишь кивал, впрочем, не переставая есть, но не отвечал мэтру Маглуару, который в восторге от столь благодарного слушателя нанизывал слова одно за другим, словно жемчужные четки.
Но достойный бальи, совершив второе путешествие в погреб (которое, как он сам заметил, несколько связало ему язык), перестал так высоко ценить это редкое качество, которое Пифагор требовал от своих учеников.
Наконец он заявил Тибо, что рассказал уже почти все, что хотел, о себе и о жене, и что пришла очередь Тибо сообщить некоторые сведения о себе. Он галантно добавил, что, желая считать Тибо своим другом, хотел бы узнать его поближе.
И Тибо подумал, что правду следует немного приукрасить.
Он представился богатым деревенским жителем, живущим от доходов с двух ферм и сотни арпанов земли близ Вертфейя. На этих ста арпанах земли, рассказывал он, расположился чудесный заказник, в котором обитают лани, косули, кабаны, красные куропатки, фазаны и зайцы. Хотелось бы угостить всем этим бальи…
Мэтр Маглуар был очарован.
Судя по меню, он не отказывался от мяса, и мысль, что дичь впредь будет поставляться не браконьерами, а через нового друга, его очень радовала.
На этом, разлив седьмую бутылку в два стакана, они решили, что пора расстаться.
Последняя опорожненная бутылка – розовое аи высшего сорта – превратила обычное добродушие Непомюсена Маглуара в настоящую нежность.
Он был очарован новым другом, который почти не уступал ему в умении опрокинуть стаканчик.
Он называл Тибо на "ты", он обнимал его, он заставил поклясться, что такой замечательный праздник – далеко не последний.
Проводив гостя до двери, он приподнялся на цыпочки, чтобы облобызать его в последний раз. Тибо, впрочем, наклонился к нему и отвечал как можно любезнее.
Когда за башмачником закрылась дверь, на эрневильской церкви било полночь.
Хмельные пары вин, которые он выпил, довольно сильно действовали уже в доме, а когда он вышел на свежий воздух, стало еще хуже.
У Тибо так кружилась голова, что он покачнулся и привалился к стене.
Все вокруг расплывалось и выглядело загадочным, как бывает во сне.
Над его головой в шести-восьми футах от земли было окно, которое показалось ему освещенным, хотя свет и был приглушен двойными занавесями.
Окно приоткрылось. Тибо решил, что это достойный бальи, не желавший расстаться с ним без последнего "прощай". В ответ он попытался оторваться от стены и достойным образом ответить на столь любезное намерение. Но его попытка оказалась тщетной.
Вдруг башмачник почувствовал, как сначала на правое, затем на левое его плечо опустился такой тяжелый груз, что колени его согнулись, и он сполз по стене, словно хотел присесть. Это движение, казалось, совпало с желанием того, кто воспользовался Тибо как лестницей.
Мы вынуждены признать, что это был некий мужчина.
Он спустился в момент невольного коленопреклонения Тибо и сказал:
– Прекрасно, Смышленыш! Прекрасно! Вот и все.
Произнеся последнее слово, он спрыгнул на землю, и в это же время послышался шум закрываемого окна.
Тибо понял две вещи: во-первых, его приняли за какого-то Смышленыша, который, вероятно, спал где-нибудь рядом; во-вторых, он только что исполнил роль лестницы для чьего-то любовника.
И то, и другое задело самолюбие Тибо.
Вот почему он ухватился за развевающийся кусок ткани, который показался ему плащом любовника, и держался за него с упорством, присущим пьяному.
– Эй, чудак, что ты делаешь? – послышался голос, который что-то напомнил башмачнику. – Можно подумать, ты боишься меня потерять.
– Да, разумеется, я боюсь вас потерять, – ответил Тибо. – А еще я хочу знать, что за нахал воспользовался моими плечами вместо лестницы.
– Вот так штука! – произнес незнакомец. – Так это не ты, Смышленыш?
– Нет, это не я, – ответил Тибо.
– Ну что ж, ты это или не ты, спасибо!
– Спасибо и только? Хорошенькое дельце! Вы что же, считаете, что это вам так сойдет?
– Разумеется, я на это рассчитываю.
– Тогда вы просчитались.
– Эй, отпусти меня, плут! Ты пьян!
– Пьян? Полно вам! Мы выпили каких-то семь бутылок на двоих, из них добрых четыре выпил бальи.
– Говорю тебе, отпусти меня, пьяница!
– Пьяница! Вы называете меня пьяницей из-за каких-то трех бутылок вина?
– Я называю тебя пьяницей не из-за трех бутылок вина, а потому что после каких-то трех несчастных бутылок ты совсем спятил.
И незнакомец, сделав жест, означавший сочувствие, попытался вырвать полу своего плаща из рук Тибо.
– Ах, вот как! – вскричал он. – Отпустишь ты мой плащ или нет, идиот?
Тибо всегда был обидчивым. Но в том расположении духа, в котором он пребывал сейчас, его чувствительность граничила с раздражительностью.
– Разрази вас гром! – воскликнул он. – Зарубите себе на носу, милейший, что идиот тот, кто, воспользовавшись услугами человека, оскорбляет его вместо благодарности! Никак не возьму в толк, что меня удерживает от того, чтобы заехать вам по физиономии!
Едва Тибо произнес эту угрозу, как с такой же скоростью, с которой выстреливает пушка в миг, когда огонь по фитилю достигает пороха, удар кулаком, только что обещанный им незнакомцу, пришелся по голове ему самому.
– Получай, тупица! – произнес голос, который в сочетании с полученным ударом что-то смутно напомнил Тибо. – Получай, я добрый ростовщик и возвращаю тебе такой же монетой, даже не взвесив твою.
В ответ Тибо ткнул его кулаком в грудь. Удар был точным, и в душе Тибо остался доволен собой. Но незнакомец казался столь же нерушимым, как дуб, которому дал щелчка ребенок.
Он ответил вторым ударом, который был настолько сокрушительнее первого, что Тибо понял: если сила ударов великана будет увеличиваться, то третьим ударом он его просто убьет.
Но сила этого удара обернулась против самого незнакомца.
Падая на одно колено, Тибо ударился рукой о землю и ушиб пальцы о камень.
Разгневавшись, он вскочил, схватил камень и метнул его в голову противника.
Колосс выдохнул шумно, будто взревел бык.
Крутнувшись, в изнеможении, словно срубленный у основания дуб, он упал на землю и лишился чувств.
Не зная, убил он противника или только ранил, Тибо бросился бежать, даже не оглянувшись.
Глава 12
Два волка в одной овчарне
Дом бальи стоял неподалеку от леса.
В два прыжка Тибо оказался с другой стороны небольшого замка Фоссэ на просеке кирпичного завода.
Он углубился в лес едва ли на сто шагов, как заметил, что идет в сопровождении привычного эскорта. Волки ластились к нему, жмуря глаза и виляя хвостами, чтобы выразить свое удовольствие.
Впрочем, если Тибо был чрезвычайно взволнован при первой встрече со странными телохранителями, то теперь обращал на них не больше внимания, чем на свору пуделей.
Он сказал им несколько ласковых слов, легонько почесал между ушами того, кто оказался к нему ближе других, и продолжал путь, думая о своем двойном триумфе.
Он победил хозяина за бутылкой.
Он победил противника в драке.
Будучи в развеселом настроении, он на ходу разговаривал вслух:
– Надо признать, дружище Тибо, ты удачливый малый! Госпожа Сюзанна – это именно то, что тебе нужно. Жена бальи! Холера! Вот это победа! А если мне случится пережить бальи – то и жена! Но и в том, и в другом случае, когда она пойдет об руку со мной – хоть как жена, хоть как любовница, – клянусь дьяволом, меня примут за дворянина, и ни за кого иного! Подумать только, что все это осуществится, если только я не наделаю глупостей и не сожгу за собой мосты! Ибо своим уходом она вовсе не обвела меня вокруг пальца: кто не боится, тот не убегает. Она боялась с первого же раза выдать себя, но как же она настаивала на том, чтобы уйти к себе! Да-да, я уверен, все сладится, нужно лишь немного подтолкнуть; в одно прекрасное утро она избавится от своего старого толстячка-добрячка, и дело в шляпе. Но я вовсе не желаю кончины бедного мэтра Маглуара. Занять место, когда его уже не будет, – согласен, но чтобы убить человека, который угощал меня таким чудесным вином… Убить, когда вино еще не переварилось, было бы поступком, от которого сам кум волк покраснел бы за меня. Впрочем, – продолжал он, улыбаясь своей самой плутовской улыбкой, – не лучше ли мне приобрести права на госпожу Сюзанну до того, как мэтр Маглуар перейдет в иной мир, что не замедлит произойти, если вспомнить, сколько ест и пьет этот чудак?
Ему на ум пришли все многочисленные добродетели супруги бальи, которые тот так расхваливал, и Тибо произнес:
– Нет-нет, только не болезнь, не смерть, не кончина! Ничего, кроме легкого недомогания, что случается с каждым; только пусть, раз это мне выгодно, с ним такое случается несколько чаще, чем с остальными. В его возрасте не стоит изображать из себя юношу или годовалого оленя, нет, нужно воздавать людям по их заслугам… Когда это случится, я вам скажу большое спасибо, мой друг господин волк.
И Тибо, придерживаясь мнения, разумеется, отличного от точки зрения наших читателей, счел шутку высококлассной и, потирая руки и ухмыляясь, так развеселился, что не только оказался в городе, полагая, что все еще в пятистах шагах от дома почтенного бальи, но и прошел до начала улицы Ларньи.
Там он подал знак своим волкам.
Было бы неблагоразумно пересекать Виллер-Коттре с дюжиной волков в качестве почетного караула – по дороге им могли попасться собаки и поднять тревогу. Итак, шестеро волков свернули направо, шестеро других – налево, а оттого что дороги не были одинаковыми по длине, одни побежали быстрее, другие медленнее, но к концу улицы вся дюжина вновь оказалась в сборе.
У двери хижины волки простились с Тибо и исчезли.
Но до того как каждый из них побежал в свою сторону, Тибо предложил всем на следующий день, лишь только стемнеет, встретиться на том же месте.
Хотя Тибо возвратился домой в два часа ночи, на рассвете он поднялся.
Правда, в январе светает поздно.
Тибо вынашивал план.
Он не забыл о своем обещании отправить бальи дичи из заповедника. А его заповедником были леса его светлости монсеньора герцога Орлеанского.
Вот почему он встал так рано.
С двух до четырех часов ночи шел снег.
Тибо обошел лес, словно осторожная ищейка. Он выискивал лежки оленей и косуль, кабаньи логова и заячьи норы; он замечал, какими путями животные возвращаются на ночлег.
Когда же над лесом сгустились сумерки, он завыл (когда живешь с волками, то научишься выть), и на этот вой собралось все волчье ополчение, приглашенное накануне.
Прибыли все, даже волчата, родившиеся в этом году.
Тибо объяснил, что ожидает от волков необычной охоты.
Чтобы их подбодрить, он объявил, что сам примет в ней участие и будет их поддерживать.
Это была поистине чудесная охота.
Ночь напролет под мрачным лесным сводом раздавался жуткий волчий вой.
Здесь падала косуля, преследуемая одним волком и схваченная за горло другим, выскочившим из засады. Там Тибо с ножом в руке, как настоящий мясник, спешил на помощь трем-четырем свирепым приятелям и добивал четырехлетнего красавца кабана, которого они загнали.
Старая волчица возвращалась с полдюжиной зайцев, застигнутых ею посреди любовных утех. Она с трудом удержала своих волчат, которые, не дожидаясь, пока хозяин возьмет причитающуюся ему долю, вознамерились предаться неуважительному обжорству: юные мародеры едва не проглотили семью красных куропаток, засунувших головы под крыло и безмятежно дремавших.
Госпожа Сюзанна Маглуар была далека от того, чтобы подозревать, что происходило в лесу Виллер-Коттре ради нее.
По истечении двух часов волки сложили возле хижины Тибо целый воз дичи.
Тибо взял свою долю и предоставил им остальное для роскошной трапезы.
Он погрузил отобранное на двух мулов, одолженных у угольщика под предлогом, что ему нужно отвезти в город сабо, и отправился в Виллер-Коттре, где продал торговцу дичью часть добычи, оставив самые лучшие и менее других пострадавшие от волчьих когтей куски, чтобы преподнести их госпоже Маглуар.
Сначала Тибо решил, что отнесет все это бальи сам. Но он уже начал приобретать некоторое представление о поведении в высшем свете и, рассудив, что приличнее будет, если подарок несколько опередит его, нагрузил какого-то крестьянина дичью, дал ему монету в тридцать су и отправил к эрменвильскому бальи с запиской, в которой было указано: "От господина Тибо".
Сам он собирался вскоре подойти.
Он действительно пришел так быстро, что застал мэтра Маглуара раскладывающим на столе только что полученную дичь.
А поскольку бальи был переполнен признательностью, то протянул ручки к новоиспеченному другу и, испуская крики радости, попытался прижать его к сердцу.
Мы говорим "попытался" ввиду того, что его желанию препятствовали две вещи: короткие руки и круглый живот.
Но бальи подумал, что там, где недостает сил, вполне может помочь госпожа Маглуар.
Он подбежал к двери и закричал изо всех сил:
– Сюзанна! Сюзанна!
Голос мэтра звучал так непривычно, что его жена подумала, не случилось ли что-то снова, вот только не могла понять – хорошее или плохое. Поэтому она поспешно спустилась, чтобы самой во всем разобраться.
Она нашла супруга обезумевшим от радости, без остановки семенящим вокруг стола, который, нужно признать, являл собой самое отрадное для глаз любителя поесть зрелище. Как только Сюзанна появилась в дверях, он закричал, хлопая в ладоши: