Пока они препирались, Пауль думал о последнем телефонном разговоре с Дэвидом Финчером. Он сообщил Финчеру, что не сможет пообедать с ним, так как вместе с Клаудией и Альдо едет к Адьчиде Фраттари, в Рокка Сан-Себастьяно. Теоретически предателем мог оказаться даже генеральный секретарь ордена. Но эта мысль показалась Паулю настолько абсурдной, что он сразу же отбросил ее.
Клаудия пристально смотрела на тяжелый телефонный аппарат, занимавший значительную часть письменного стола Корридони.
– И когда мы наконец получим хоть какую-то информацию из больницы? Если Фраттари не выживет, то все было напрасно.
Фраттари был без сознания, когда "скорая" привезла его в приемный покой. До сих пор они не получили никаких сведений о его состоянии. Врачи подозревали, что у него повреждены внутренние органы, но не хотели ничего утверждать наверняка.
– Кое-кто здесь, в Рокка Сан-Себастьяно, конечно, обрадуется, если Фраттари покинет нас, – к всеобщему удивлению, заявил капитан.
– Объяснитесь, пожалуйста, – попросил его Пауль.
– Здесь живет очень много католиков, потому и городок назвали в честь святого Себастьяна. По легенде, Диоклетиан содержал святого Себастьяна под стражей где-то здесь, в укреплении в горах, и хотел заставить его отречься от христианской веры. Но ангелы Господни ослепили его сторожей, и святой Себастьян смог беспрепятственно покинуть крепость. Как бы то ни было, вера всегда играла большую роль в Рокка Сан-Себастьяно, а у простого народа она смешалась с суеверием. В отношении Фраттари так и произошло. Его затворничество открыло дорогу различным домыслам. Якобы он заключил союз с дьяволом и устраивает в своем доме черные мессы. Поэтому большинство жителей Рокка Сан-Себастьяно избегают этого отдаленного района. Тот же, кто все-таки оказывается поблизости, слышит и видит то, что существует лишь в его воображении. Приблизительно раз в месяц к нам поступают сообщения, что Фраттари проводит шабаш ведьм, призывает сатану или делает еще что-нибудь в этом роде. Каждый раз я высылаю туда патруль, но до сих пор мои люди не заметили ничего подозрительного. Дважды я сам бывал в доме Фраттари.
– И? – напряженно спросил Пауль.
– Ну да, он, конечно, убирает не каждую неделю, да и вообще – настоящий отшельник. Но я не нашел никакого намека на черные мессы, призывы сатаны или какую-то другую чертовщину. Люди видят и слышат то, что хотят видеть и слышать, особенно если они оказываются в темное время суток в отдаленной местности. Для жителей Рокка Сан-Себастьяно Фраттари остается старым чертом, как они иногда его называют.
В кабинет вошел молодой карабинер с необычно светлыми волосами и положил на стол тонкую папку. Корридони быстро пролистал несколько страниц.
– Думаю, нам следует заключить перемирие, комиссар Росси, – заявил он. – Не только в полиции, но и в армии встречаются паршивые овцы, как я только что узнал. – И он взял папку. – Это доклад о нашем покойнике; его личность установлена. Зовут его Эрнесто Морелло. Бывший унтер-офицер в частях берсальеров, несколько дисциплинарных взысканий из-за невыполнения приказов, большей частью в сочетании с чрезмерным потреблением спиртных напитков. После оскорбления действием вышестоящего офицера был уволен из армии с лишением прав и привилегий. Это было три года назад. С тех пор на глаза уголовному правосудию не попадался.
– До сегодняшнего дня, – вставил Альдо. – Очевидно, он продолжал более или менее непрерывную службу в вооруженных силах, только не на благо отчизны.
– Если бы мы знали, на кого он работал, это было бы большим шагом вперед, – заметила Клаудия.
Раздался резкий, пронзительный звонок телефона Корридони. Во время короткой беседы капитан преимущественно слушал.
– Звонили из больницы, – наконец сообщил он остальным. – Сейчас Фраттари спокойно спит. Врач считает, что завтра утром его можно будет допросить. К счастью, повреждения оказались не настолько серьезными, как предположили вначале. Так что жители Рокка Сан-Себастьяно еще увидят своего старого черта.
– Вы уверены, что в больнице он в безопасности? – уточнила Клаудия.
– Не беспокойтесь, у двери в его палату круглые сутки дежурит карабинер, а я могу вас уверить: мои люди на посту не спят.
– Даже ночью? – спросил Альдо.
– Даже ночью.
– И что же им мешает?
– Осознание своего долга. – На лице Корридони мелькнула улыбка. – И страх передо мной.
– Тогда можно возвращаться в Рим, – резюмировал Альдо. – Нас там ждет масса работы. Прежде всего мы должны найти дочь Антонии Мерино.
– Это дело я полностью доверю тебе, – заявила Клаудия. – Я останусь здесь и поеду в больницу, как только Фраттари можно будет подвергнуть допросу. Он, похоже, находится в самом центре всей этой истории. Или, точнее, его рукопись. Но что в ней такого потрясающего, мы можем узнать, пожалуй, только у него самого. Или ваши люди, капитан, обнаружили копию во время обыска в его доме?
– Нет, лишь огромное количество написанных от руки заметок. В том числе таких, которые связаны с римскими катакомбами. Но это просто беспорядочные заметки на обрывках бумаги, не говоря уже о том, что Фраттари пишет как курица лапой. Как кому-то вообще удалось расшифровать его каракули, для меня загадка. Я, во всяком случае, не верю, что кто-то сумел прочитать его записи.
– Я все же хотела бы их увидеть. – Клаудия выдавила из себя улыбку. – Кто знает, может, я и найду что-нибудь. Во всяком случае, в голову мне не приходит никакого более осмысленного занятия, чтобы убить время до пробуждения Фраттари.
– Я помогу вам в этом, если позволите, – предложил Пауль.
– Разве вы не собираетесь поехать в Рим вместе с Альдо?
– У меня задание – оказывать помощь полиции. В настоящий момент я, как мне кажется, принесу больше пользы здесь, чем в Риме. Кроме того, мне не терпится узнать, что нам расскажет синьор Фраттари.
46
Рокка Сан-Себастьяно
– Теперь я понимаю, почему местные жители суеверны и убеждены в том, что Фраттари поклоняется дьяволу. Смотри-ка, Пауль, тебе не кажется, что две скалы вон там похожи на рога нечистого?
Они возвращались, поужинав в маленькой пиццерии, недалеко от поста карабинеров. Во время ужина Клаудия начала говорить Паулю "ты". Это не беспокоило его, совсем наоборот – соответствовало его внутреннему ощущению. Хотя он познакомился с Клаудией совсем недавно, она стала для него близким человеком, как будто они были старыми знакомыми.
Сейчас они стояли на покрытой щебенкой узкой дороге, которая вела к пансиону, где они остановились. На городок, затерянный в Альбанских горах, уже давно спустились сумерки. Сквозь облака пробивался свет луны, придавая холмам вокруг странный, нереальный вид. Как и двум отдельно стоящим скалам, на которые указывала вытянутая рука Клаудии. И действительно, они возвышались на фоне темного неба подобно рогам сатаны, готовым пронзить любого, кто откажется поклониться властелину тьмы.
– Мороз по коже, да? – спросила Клаудия.
Она задрожала, но возможно, причиной тому был холодный ветер, поднимавшийся на море и набирающий силу в горах. Пауль снял кожаную куртку и набросил ее на плечи Клаудии.
– Да, вид зловещий, но и прекрасный одновременно. Немного напоминает мне Мондзее, тоже окруженное высокими горами. С тех пор как я поселился там, я чувствую себя меж двух огней, так как не знаю, любоваться ли величественными горами или бояться их грозной мощи.
Клаудия обернулась и посмотрела на него.
– Для тебя очень важна твоя работа, верно?
– Да. Разве люди не должны быть заинтересованы в своей работе? Иначе можно ошибиться с выбором.
– Не все могут позволить себе выбирать работу. Но речь не об этом; я говорю о тебе, о Пауле Кадреле. Ты вырос в сиротском приюте, а сейчас заботишься о других сиротах. Ты, очевидно, следуешь своему призванию и можешь этим гордиться. Сироты полностью зависят от такой заботы, от благотворительности и любви чужих им людей, которые, надо надеяться, когда-нибудь перестанут быть им чужими.
Клаудия говорила искренне. Она выразила в нескольких предложениях то, что составляло его работу и побудило его основать интернат "Николай Бобадилья".
– Ты говоришь, как будто сама все это пережила, Клаудия.
– Так оно и есть. Я тоже не знала своих родителей.
Пауль сначала удивился, но затем ему все стало ясно. Это объясняло ту противоречивость, которую он уловил в Клаудии: скрытую уязвимость, никак не соответствовавшую ее смелому, уверенному поведению. Он видел нечто похожее у многих сирот. Они вели себя так, будто их невозможно задеть, и не позволяли себе принимать что-то близко к сердцу. Но это был всего лишь защитный механизм, который должен был охранять одинокую, пострадавшую душу от новой боли. Старое выражение о "страшных снаружи, но добрых внутри" касалось прежде всего сирот: это Пауль знал не только благодаря работе на Мондзее, он и сам был таким.
– Как это случилось? – спросил он. – Твои родители тоже погибли в автокатастрофе?
Клаудия вздрогнула, будто пытаясь отбросить мысли, которые занимали ее в настоящий момент.
– Давай лучше сменим тему. Приятная и полезная сторона прошлого состоит в том, что оно уже прошло. А нам еще предстоит работа, да и на улице холодает. Я не хочу, чтобы ты себе кое-что отморозил. – Она прикрыла рот рукой. – Ой, прости, так с иезуитом определенно нельзя говорить.
Пауль рассмеялся.
– Почему бы и нет? У меня те же части тепа, что и у других людей. Значит, я тоже могу отморозить все, что угодно.
Работой, о которой говорила Клаудия, были заметки, найденные карабинерами в доме Альчиде Фраттари. Документы занимали несколько ящиков, и далеко не везде речь шла о римских катакомбах. Однако поскольку Фраттари, кажется, делал записи без какой-либо системы, им не оставалось ничего другого, кроме как просматривать листок за листком. Начали они еще до ужина, и в номере Клаудии, гораздо более просторном, чем у Пауля, повсюду были разложены ряды листков самой разной величины и цвета. Очевидно, Фраттари писал на любом клочке бумаги, который оказывался у него под рукой, вплоть до обратной стороны счета за электроэнергию – да, электричество у него все-таки было! – или тонкого картона упаковки от кукурузных хлопьев.
Они сели на пол и снова принялись за сортировку, необходимую для хотя бы первоначального расшифровывания заметок. Капитан Корридони не преувеличивал, говоря о почерке Фраттари. Пауль продвигался с черепашьей скоростью и все время спрашивал себя, как Антония Мерино умудрялась редактировать рукопись Фраттари. Свет в комнате Клаудии был не слишком ярким, что делало их работу еще труднее. Когда Пауль через некоторое время обернулся и взглянул на нее, он заметил, что она вовсе не занимается записями. Клаудия сидела на ковре, скрестив ноги, и смотрела на стену.
Пауль догадался, что ее беспокоит, и сел рядом с ней.
– Ты думаешь об Эрнесто Морелло?
Клаудия кивнула и нервно сглотнула. Похоже, у нее комок стоял в горле.
– Тебе не в чем себя упрекнуть, тут Альдо прав. Если кто-то и виноват в смерти Морелло, то лишь он сам. Если бы ты действовала не так решительно, возможно, Альдо тоже был бы сейчас мертв, а возможно – и ты! Кроме того, ты не должна забывать, что Морелло один из тех, кто виновен в смерти Антонии Мерино и похищении ее дочери. А может быть, и в смерти Анфузо и Сорелли. Они идут по трупам.
Взгляд Клаудии вернулся из далеких далей, и она посмотрела на Пауля.
– Ты – верующий католик. Разве, согласно твоей вере, убийство человека – не одно из самых больших прегрешений?
– А согласно твоей разве не так?
– Я давно потеряла веру.
– Это не так, Клаудия. Муки совести, которые ты испытываешь, доказывают обратное. Ты можешь злиться на Бога, да, но ты ведешь себя не как человек, для которого Бог ничего не значит. Иначе смерть Морелло не потрясла бы тебя так.
Он осторожно погладил ее по голове, как ребенка, которого надо утешить.
– Ты хочешь сказать, что только у католиков есть совесть и только они могут сожалеть о своих поступках?
– Как иезуит, я, наверное, должен был бы согласиться. Однако позволь мне высказаться таким образом: речь идет не о том, сожалеешь ты или нет, а о том, почему ты сожалеешь. Я чувствую, что ты, может, и изгнала Бога из своих мыслей, но не из своего сердца.
– Мы оба сироты, Пауль, и нам известно, каково это – расти без родителей. Я не знаю, есть ли дети у Эрнесто Морелло. Если да, то сегодня я сделала их сиротами. Но даже если детей у него нет, у него, по всей вероятности, были родственники или люди, которых он считал близкими. Теперь они оплакивают его, так же как и я…
– Продолжай! – попросил Пауль, когда она неожиданно умолкла.
– Так же, как я оплакивала Дарио и оплакиваю его до сих пор.
– Дарио? Он был твоим отцом?
– Нет, братом. Мы с Дарио никогда не видели своих родителей. Я не знаю, кто они и живы ли они вообще.
– Хочешь рассказать мне о вас с Дарио?
– Да, наверное, мне это пойдет на пользу.
Пауль замерз, поэтому они сели на кровати Клаудии. Окруженные разложенными на полу документами, они, должно быть, представляли собой сюрреалистическое зрелище, подумал Пауль, – как герои фильма Жан-Люка Годара.
– Даже если я больше не вспоминаю о родителях, кое-что о них мне известно, – признался он. – Я знаю, как их звали, знаю, в каком доме они жили. Из чужих воспоминаний, если угодно, из рассказов Сорелли и Анфузо. Как так получилось, что тебе совсем ничего не известно о твоих родителях?
– Мы с братом были подкидышами. Нас нашли одним воскресным утром: мы лежали в корзинке у входа в церковь Санта-Мария-Маджоре. Похоже на историю о Моисее. Во всяком случае, мне так рассказывали. Для меня это тоже не более чем чужие воспоминания: мы были младенцами. В корзинке также обнаружили листок с нашими именами и заметкой: "Это брат и сестра, рожденные в одно время. Ради Бога, позаботьтесь о них!"
– Так вы близнецы, – понял Пауль.
– Да. Мы попали в христианский сиротский приют. Дарио воспитывали монахи, меня – монахини. Собственно, лучшей предпосылки для жизни доброго католика не придумаешь, верно?
– Или наоборот, – не согласился Пауль. – Слишком большая доза лекарства, как правило, вызывает обратную реакцию. С тобой так и произошло?
– Не совсем. Монахини были очень строги, иногда даже фанатичны, но не это оттолкнуло меня от веры.
– А что?
– Мы с Дарио никогда не теряли друг друга из виду, между нами существовала тесная связь. Ведь у нас больше никого не было. Он очень хорошо учился в школе; у него обнаружился талант к языкам, и благодаря стипендии из Ватикана он смог изучать английский и французский языки. Он работал на каникулах в Ватикане и выполнял разные переводы. До тех пор, пока однажды летом, шестнадцать лет назад… – Клаудия замолчала, и ее взгляд, кажется, снова унесся в далекую даль. Пауль обнял ее за плечи, будто так он смог бы не дать ей потеряться в воспоминаниях.
– Что же случилось? – мягко, но настойчиво спросил он.
– Если бы я только знала, – тихо проговорила Клаудия. – Он исчез, просто исчез, и все. Есть свидетели, что тем утром он вошел в Ватикан. Но никто не видел, как он выходил оттуда. С тех пор Дарио больше нет.
Пауль подумал, что понимает, каким ударом оказалось для Клаудии исчезновение ее брата. Вырасти без родителей, а затем, через столько лет, потерять брата, да еще таким необычным образом – это редкое коварство судьбы. Клаудия, должно быть, чувствовала себя так, будто ее дважды лишили прошлого.
– Полицейское расследование не проводилось? – спросил он.
– Проводилось, но безуспешно. Ватикан не проявил большой заинтересованности в том, чтобы разрешить римской полиции рыться за его стенами, а внутреннее расследование Ватикана было закончено в течение трех дней. В их докладе римской полиции было написано следующее: "Несмотря на то что были опрошены все, кто имеет отношение к делу, не удалось выяснить ничего, что могло бы пролить свет на так называемое исчезновение Дарио Бианки". Чудесная формулировка; я сохранила ее до сегодняшнего дня. Я читала эти строки несколько сотен раз. Особенно удачное выражение, на мой взгляд, "так называемое исчезновение". Как будто мой брат просто подшутил над всеми!
– Я, естественно, не знал твоего брата, но ты можешь это исключить?
– Могу. Мы с Дарио действительно любили друг друга. Наша судьба спаяла нас.
– И что было дальше?
– Я писала заявление за заявлением – начальнику полиции, министру внутренних дел, преподавателям Дарио, людям, на которых он работал в Ватикане, даже Папе. Мало кто вообще ответил, и никто не смог – или не захотел – ничем мне помочь.
– И потому ты стала сомневаться в Боге? Но какое отношение он имеет к исчезновению твоего брата?
– Как я могу верить в справедливого и милосердного Бога, если в Ватикане может происходить нечто подобное? Если Бог даже там не защищает людей, то где же тогда?
– Люди соорудили стены Ватикана, люди работают там и ведут дела, а не Бог.
– Но разве они действуют не по велению Господа? Или ты, иезуит, хочешь возразить мне?
– Я сомневаюсь, что можно возложить ответственность на Бога за все плохое, что происходит в этом мире. Если кто-то и похитил твоего брата, то это был не Бог. Это были простые люди!
– Но люди не смогли вернуть его мне, и Бог тоже не сделал этого, хотя я умоляла его, и не один раз. И вот тогда я поняла, что любая защищенность и любая защита – всего лишь иллюзия. Я поняла, что только один человек может мне помочь: я сама!
Пауль уловил в словах Клаудии очень многое, даже то, что она не произнесла.
– Поэтому ты стала полицейским. Чтобы делать то, в чем Бог – по твоему мнению – бросил тебя на произвол судьбы!
Она ненадолго задумалась.
– Можно сказать и так. Да, я пыталась побольше узнать об исчезновении Дарио. Но двери Ватикана остались закрытыми и передо мной.
– И ты постепенно смирилась с этим?
– Никогда! – громко заявила Клаудия, и ее голос дрожал от возбуждения. – Никогда, никогда…
Она говорила все тише и наконец начала всхлипывать; слезы потекли по ее щекам. Вся печаль, накопившаяся в ней за долгие годы и пожиравшая ее изнутри, похоже, проложила себе путь на поверхность. Пауль привлек ее к себе и крепко обнял, как сделал бы ее брат, если бы он у нее был. "Но только ли как брат?" – спросил он себя, когда Клаудия посмотрела на него, и в ее темно-синих глазах он увидел жажду, переполнявшую и его. Жажду – тут он был похож на Клаудию с ее болью, – которая долгие годы была заперта где-то в самых глубинах его души. Жажда женщины, которой он мог бы посвятить себя, с которой он мог бы разделить судьбу. Это было чувство, которое он не испытывал со времен своей молодости, с тех пор как дал обет и вступил в орден.
Но здесь, в этом одиноком горном городке, да еще грозовой и темной ночью, обет показался Паулю не таким уж важным. Он обнимал женщину, с которой хотел провести всю жизнь, делиться с ней своими чувствами, своими мыслями. В этот момент он ничего не желал с большим нетерпением, чем стать единым целым с Клаудией.