– Его лицо… На него было страшно смотреть!
Пауль наклонился к Криспи.
– Почему?
– Он так странно улыбался.
– Сорелли? – продолжал недоумевать Пауль. – Улыбался?
Криспи снова сглотнул и несколько раз кивнул.
– Это была прямо-таки счастливая улыбка, будто он радовался своей смерти. А потом я заметил у него на лбу ужасный знак. Должно быть, его вырезал убийца.
Когда Криспи, потрясенный воспоминанием, снова замолчал, Пауль вопросительно обвел глазами собравшихся.
– На лбу отца Сорелли красовалось число Зверя, – пояснил ему Финчер.
– Что? – растерянно крикнул Пауль.
– Вы правильно меня поняли: 666.
Кулак Мергенбауэра рухнул на столешницу, отчего задрожали стаканы и графины с водой.
– Очевидно, у убийцы зловещее чувство юмора.
– Будь вы правы, мы могли бы и посмеяться, – прогудел Финчер.
– Я не понимаю, к чему вы клоните, отец Финчер, – признался Пауль.
Генеральный секретарь одарил Криспи натянутой улыбкой.
– Спасибо, отче, вы можете идти.
Благодарный Криспи, пошатываясь, покинул помещение и закрыл за собой дверь – несколько громче, чем следовало.
– Доброму отцу Криспи это далось нелегко, – заметил Динале, ассистент генерала по вопросам Италии. – Но учитывая, что ему довелось пережить, его можно понять.
Финчер бросил печальный взгляд на дверь, за которой исчез Криспи.
– Возможно, вскоре все мы превратимся в дрожащих и жалких существ… – После недолгой паузы он добавил: – Когда дьявол впервые постучит в нашу дверь.
Гавальда, до этого момента молча слушавший, наморщил и без того изрезанный морщинами лоб.
– Вы действительно придаете числу 666 большое значение, Дэвид?
– До тех пор пока нам неизвестны все детали, было бы легкомысленно предполагать, что за данным событием стоит лишь желание пошутить, – ответил Финчер. – С таким же успехом можно предположить, что и само убийство отца Сорелли было совершено лишь из желания позабавиться.
– Однако мы ничего не знаем наверняка, – возразил Хуан Фелипе Мартин. – Пока что мы беспомощно бродим среди предположений, как в густом тумане.
Финчер поднял свои огромные руки в успокаивающем жесте.
– Мы должны сделать все для того, чтобы туман рассеялся. Господь направит наши стопы на верный путь, а брат Кадрель прибыл из Австрии, чтобы помочь нам в этом.
– То есть как? – изумился Пауль. – Почему вы приказали мне приехать?
Финчер не успел ответить ему, поскольку в этот самый момент в дверь постучали.
8
Рим, Борго Санто-Спирито
– Простите, что помешал. – Отец Криспи лишь наполовину просунул голову в проем двери, будто опасаясь, что ему вновь придется отвечать на неприятные вопросы. – Но здесь стоят дама и господин, которые непременно хотят поговорить с вами, ваше преподобие.
Гавальда вздохнул и неожиданно показался Паулю очень уставшим.
– Только не сейчас, когда мы обсуждаем несчастье, случившееся с отцом Сорелли.
– Об этом они и хотят поговорить, – робко возразил отец Криспи. – Эти господа из полиции. Они расследуют дело об убийстве отца Сорелли.
– Это все меняет, – ответил генерал, однако в голосе его не было энтузиазма. – Разумеется, мы их примем. – Когда Криспи снова закрыл дверь, чтобы позвать посетителей, Гавальда быстро обвел взглядом присутствующих и добавил: – Возможно, мы узнаем нечто новое. Нечто, что прольет свет на это темное дело.
Вскоре Криспи провел в помещение обоих сотрудников уголовной полиции, и они сели рядом с Паулем. Главной в этой паре была женщина, представившаяся как комиссар Клаудия Бианки; Пауль решил, что ей лет тридцать пять – сорок, то есть она немного моложе, чем он. Она была среднего роста, и стройность, свойственная юным девушкам, уже оставила ее, что, однако, вовсе не умаляло ее привлекательности. Средней длины темно-русые волосы обрамляли ее на первый взгляд кроткое лицо, но стоило Паулю присмотреться внимательнее, как он заметил в серо-голубых глазах женщины решимость.
Ее напарник, Альдо Росси, был помощником комиссара.
Пауль подумал, что этот худой мужчина со смуглой кожей и черными вьющимися волосами наверняка родом с юга Италии. Росси был примерно на пять лет моложе своей начальницы. Между ними чувствовалось скрытое напряжение, которое Пауль прочитал по незначительным жестам и взглядам.
Гавальда коротко представил присутствующих, Пауля – в последнюю очередь.
– Брат Кадрель приехал из Австрии, чтобы попрощаться с отцом Сорелли.
Росси с любопытством посмотрел на Пауля.
– Так, значит, вы хорошо знали погибшего, отец Кадрель?
Пауль кивнул, а затем поправил Росси:
– Не отец, а брат Кадрель.
– А в чем разница?
– Я не священник, я член ордена в миру.
– Так, значит, вы не настоящий иезуит?
– Отчего же. Мы, члены ордена, не являющиеся духовными лицами, также даем обет послушания, бедности и целомудрия. Но Общество Иисуса выполняет такие разнообразные задания, что в некоторых местах брат-мирянин может справиться лучше, чем священник.
Клаудия Бианки вмешалась в разговор:
– А где ваше место, брат Кадрель?
– Я руковожу интернатом в Австрии, точнее – на озере Мондзее.
– Но такую работу мог бы выполнять и священник, не правда ли?
Конрад Мергенбауэр, ассистент генерала, отвечающий за интернат Пауля, почувствовал, что ему пора объяснить ситуацию. Улыбка его при этом была в лучшем случае снисходительной, в худшем же – высокомерной.
– В образование иезуита входит тщательное изучение нескольких наук. Однако одна из них, разумеется, все же является основной, и у священника это, естественно, теология и философия. Брат-мирянин же, напротив, может специализироваться в тех областях, которые помогут ему при ведении мирских дел.
Комиссар решила проигнорировать слова Мергенбауэра и обратилась напрямую к Паулю:
– И в какой области вы специализируетесь, брат Кадрель?
– В юриспруденции, – ответил Пауль.
Она изумленно подняла одну бровь.
– Так вы юрист?
Пауль позволил себе придать своему тону легкую ироничность, однако смягчил ее теплой улыбкой.
– Человек, изучавший юриспруденцию, так и называется.
Не обращая внимания на маленькую колкость, Клаудия Бианки задала следующий вопрос:
– Нужно ли быть юристом, чтобы руководить интернатом?
– Это, по крайней мере, не помешает.
Пауль не успел ничего добавить, как Мергенбауэр снова вмешался в их разговор:
– Построить интернат на озере Мондзее практически из ничего – это, знаете ли, непростая задача. Без участия брата Кадреля, без его тонкого чутья в юридических вопросах нам бы вряд ли это удалось. Более того: без него весь проект никогда бы не был начат.
Мергенбауэр откинулся на спинку обтянутого кожей стула и бросил на Пауля благосклонный взгляд, будто заслуги последнего автоматически считались и его заслугами. Мясистые руки, скрещенные на внушительном животе, превратили Мергенбауэра в карикатуру на сытого, довольного собой и миром святошу.
Но комиссар опять наказала его невниманием. Она, похоже, твердо решила спрашивать обо всем, что касалось Пауля, у него лично. Это не вызывало у него неприязни, ведь ему нечего было скрывать. Но он не хотел бы оказаться на месте подозреваемого, которого она допрашивает, и уж точно – подозреваемого с нечистой совестью. Пауль отнес ее к числу людей, которых в детективах обычно называют "крепкими орешками".
– Откуда у вас такой интерес к сиротам, брат Кадрель? Вы тоже воспитывались в приюте?
Пауль снова улыбнулся.
– Вы угадали, commissario.
Клаудия Бианки, оставаясь серьезной, продолжила:
– Я никогда не угадываю, а делаю выводы. Я также предположила, что отец Сорелли стал для вас своего рода вторым отцом.
– И снова вы правы. Как вы пришли к такому заключению?
Она покосилась на Гавальда.
– Но ведь, как сказал его преподобие, вы приехали из Австрии, чтобы попрощаться с Сорелли. А этот факт позволяет заключить, что вы с ним были в близких отношениях.
Пауль выпил немного воды, и его мысли унеслись в прошлое, в сиротский приют, где он провел большую часть своего детства. Это было старое здание, бывший монастырь, с узкими комнатами и длинными темными коридорами. Но в воспоминаниях Пауля он вовсе не был мрачным. Иезуиты, заботившиеся о нем, были дружелюбными и чуткими людьми, особенно отец Сорелли.
– Мои родители австрийцы, из Зальцбурга, – пояснил он. – Они погибли в Риме в автокатастрофе, когда приехали сюда в отпуск. Я ничего об этом не помню, мне ведь тогда было всего три года. Как выяснилось в результате старательной и кропотливой работы римских властей, мать и отец – мои единственные кровные родственники. Вот так я и очутился в сиротском приюте у иезуитов, на Виа Ардеатина. Им руководил очень чуткий священник, Джакомо Анфузо, душа которого всегда была открыта для детских проблем. Это доказывает, что и священники могут быть хорошими директорами сиротских приютов.
Сделав последнее замечание, он посмотрел на Мергенбауэра, и тот дружелюбно кивнул ему. Очевидно, у ассистента генерала, который был родом из Баварии, сегодня был день снисходительности.
Помощник комиссара Росси, уже некоторое время нервно ерзавший на стуле, наконец нашел возможность вставить слово:
– Может, вернемся к Сорелли? Как вы с ним познакомились?
– Он работал воспитателем в сиротском приюте, – ответил Пауль, глядя, однако, не на Росси, а на его начальницу. – Как-то так вышло, что мы с ним с самого начала прониклись друг к другу симпатией, только не спрашивайте меня почему. В раннем детстве никто не доискивается причин, а просто радуется подобным отношениям. Сегодня можно было бы спокойно сказать, что мы нашли общий язык.
– Когда вы в последний раз видели Сорелли? – снова задал вопрос Росси.
– В октябре прошлого года, когда праздновали пятилетие со дня основания интерната "Николай Бобадилья". Я пригласил Сорелли поучаствовать в праздновании в качестве почетного гостя, поскольку его поведение как воспитателя и до сегодняшнего дня служит нам примером.
Росси вопросительно посмотрел на него.
– Николай кто?
– Николай Бобадилья был одним из соратников Игнатия Лойолы, с помощью которых тот основал Общество Иисуса.
– А, так, значит, особо благочестивый человек.
Пауль не смог удержаться от насмешливой улыбки.
– Не совсем. Вообще-то он был настолько непослушен, что Игнатию неоднократно приходилось увещевать его. Но мне показалось, что именно это качество свойственно детям, которым только еще предстоит найти свой путь в жизни. Нельзя обойтись без ошибок, если человек хочет отыскать правильный путь. Это мне однажды объяснил Сорелли, много лет тому назад, когда обнаружил, что я ворую яблоки.
С грустью Пауль вспомнил тот день в конце лета, когда синьор Сарфатти, приветливый торговец фруктами и овощами, приехал в сиротский приют на своем громыхающем пикапе. Сарфатти оставил машину во дворе, а сам пошел сообщить о доставке.
И Пауль увидел корзину, полную светящихся красных яблок, которые, казалось, насмехались над ним. Только одно яблочко, никому не будет от этого вреда, сказал он себе и подбежал к пикапу. Когда он дотянулся до корзины, одно яблоко, будто само по себе, превратилось в три. Пауль поспешно спрятался за сараем для сельхозтехники, чтобы беспрепятственно уничтожить свою добычу. Но другой мальчик, Стефано Армеллини, увидел его и наябедничал на него Сорелли. Сорелли устроил им обоим нагоняй – Паулю за кражу, а Стефано за доносительство. В результате оба стали порядочными людьми. Армеллини, в отличие от Пауля, не присоединился к Обществу Иисуса, но Пауль слышал, что тот поселился в Милане и стал выдающимся педиатром.
Росси хотел задать еще несколько вопросов, но комиссар одним движением руки заставила его замолчать и повернулась к Паулю:
– Брат Кадрель, вы можете как-то объяснить убийство отца Сорелли?
– Нет, не могу.
Она обратилась с тем же вопросом к остальным присутствующим. Однако ответ остался прежним.
– Отец Сорелли был выдающимся членом Общества Иисуса, – заметил его преподобие. – Разве мог его кто-то ненавидеть?
– Возможно, причины ненависти следует искать в его профессиональной деятельности, – предположила Клаудия Бианки. – Разве он не работал на Ватикан?
Финчер подтвердил это и добавил:
– Он руководил раскопками под Ватиканом.
– Вы имеете в виду старые могильники?
И снова Финчер дал утвердительный ответ.
– Как он получил необходимую квалификацию?
– Отец Сорелли был не только специалистом по вопросам религии. Он также изучал археологию, а в дни своей молодости работал в Париже, во Французском египтологическом обществе. – Финчер тихо вздохнул. – Я не могу вспомнить ничего такого, что могло бы объяснить его убийство. Кстати, не могли бы вы рассказать нам детали преступления, комиссар Бианки?
– Они, по меньшей мере, необычны. – Комиссар сунула руку в темно-коричневую кожаную сумку, лежавшую рядом со стулом, достала из нее пакет и положила его на стол. – Это орудие убийства. Может ли кто-нибудь из присутствующих что-то сказать на сей счет?
Пауль одновременно зачарованно и с отвращением посмотрел на кинжал с окровавленным лезвием. Там, где оружие не было запятнано кровью, оно сияло серебром.
Лысая голова адмонитора повернулась к Клаудии Бианки.
– Почему вы задаете этот вопрос нам, комиссар? Вы же не думаете, что один из нас убил отца Сорелли!
– Разве такое могло прийти мне в голову? – Слабо улыбнувшись, комиссар выдержала пронзительный взгляд Мартина. – Я обращаюсь к вам как к экспертам в духовных вопросах и лишь прошу совета, господа. Если вы пристальнее приглядитесь к кинжалу, то с легкостью угадаете в его отделке религиозный мотив.
Пакет переходил из рук в руки, и наконец Мартин сказал:
– Адам и Ева в саду Эдема – сюжет известен даже ребенку. Для этого нет нужды обращаться к экспертам в духовных вопросах, как вы изволили выразиться.
– Возможно, такая нужда все же есть, – возразила ему комиссар, когда оружие снова оказалось перед ней на столе. Она подняла пакет повыше. – Он очень тяжелый, этот кинжал. Экспертиза, вероятно, докажет, что он состоит из чистого серебра. И посмотрите на рукоять, когда я поверну оружие. – Она опустила кинжал острием вниз. – Теперь древо будто бы пронзает Змия. Это вам ни о чем не говорит?
– А о чем это должно нам сказать? – удивился Винченцо Динале. – Образец художественного промысла с религиозным мотивом. Ну и что с того?
– Убитый был священником, – напомнил им Росси.
– И что? – повторил Динале. – Убийца был склонен к черному юмору?
– Мне такой вывод кажется чересчур простым, поверхностным, – возразила ему Клаудия Бианки. – Кинжал слишком дорого стоит, чтобы пользоваться им для глупых шуток. Посмотрите-ка вот на это. – Она нагнулась и выудила из сумки еще кое-что – фотографию, которую положила на темно-коричневую столешницу, чтобы все смогли рассмотреть изображение; на нем было лицо убитого с той странной улыбкой, о которой упомянул Криспи, и числом 666 на лбу.
Для Пауля это оказалось потрясением. Он вспомнил свой кошмар и не мог решить, что хуже: воспоминания о видениях или снимок убитого. Однако мысль о том, чтобы рассказать о своем сне полицейским, он отбросил сразу же. Не потому, что боялся выставить себя на посмешище, а потому, что всерьез решил выяснить, что же означал его сон.
– Число это вам, бесспорно, известно, – заметила комиссар.
– Число Зверя из Откровения Иоанна Богослова, разумеется, – ответил ей Гавальда. – Отец Криспи уже рассказал нам, что убийца изуродовал бедного отца Сорелли, но мы не знаем, что и думать по этому поводу.
– Это число Зверя, который в Откровении Иоанна Богослова также называется "драконом" или "змием", и это символ Сатаны. – Комиссар Бианки по очереди посмотрела в глаза каждому из собравшихся иезуитов. – Этим кинжалом, на котором изображена пронзенная змея, убили Сорелли, и на лбу убитого преступник оставил знак Зверя – Змия. В этом есть какой-то глубинный смысл!
– Откуда вы знаете, что это сделал убийца? – неожиданно произнес Пауль.
– То есть? – раздраженно спросила его Клаудия.
Пауль указал на фото.
– Я имею в виду число зверя. Неужели в этом может быть замешан только убийца? Ведь кто-то другой тоже мог оставить этот знак?
– Теоретически мог, – согласилась Клаудия Бианки. – Но я считаю, это крайне маловероятно. С моей точки зрения, 666 – это ключ к разгадке, оставленный нам убийцей. Если мы разгадаем его смысл, то, вероятно, узнаем и мотив – а возможно, и имя преступника!
Адмонитор сделал неопределенный жест правой рукой.
– Над разгадкой Откровения и числа Зверя ломает голову уже не одно поколение теологов. Если вы хотите таким образом найти убийцу отца Сорелли, то боюсь, ничего у вас не получится, комиссар.
– Посмотрим, – пробормотала Клаудия Бианки и достала из сумки еще один пакет; в нем лежала золотая цепочка с медальоном в форме сердца. – Кому-нибудь из вас знакома эта цепочка? Должно быть, она принадлежала Сорелли. Мы нашли ее недалеко от трупа.
Никто цепочку не узнал.
– А вы, брат Кадрель? – спросила Клаудия Бианки.
– Нет; откуда мне знать?
– Вы, по вашим собственным словам, были хорошо знакомы с Сорелли, общались с ним на протяжении многих лет. В те годы он, должно быть, выглядел вот так.
Она открыла медальон, не доставая его из пакета, и взгляд Пауля упал на обе выцветшие фотографии. На одной из них, без сомнения, был Сорелли, молодой Сорелли, каким он сохранился в памяти Пауля. Но кто эта женщина? Пауль ее не знал, и все же лицо на фотографии необъяснимым образом показалось ему знакомым. Будто много лет назад он видел ее, но с тех пор прошло столько времени, что воспоминаний о ней не сохранилось.
9
Маленькая монастырская келья
Оба лица были молодыми и старыми одновременно, знакомыми и чужими, представляли собой воспоминания О том времени, которое все еще отчетливо стояло у нее перед глазами, но с которым ее больше ничто не связывало.
У нее остались только воспоминания. И этот медальон С двумя фотографиями. Во всяком случае, так она считала уже очень долго – полжизни.
Но теперь, всего час тому назад, она слышала его голос, она говорила с ним! Все это казалось ей нереальным, почти сном. Она не осмелилась сказать ему много, они ей этого не позволили. Но она обрадовалась, что ей вообще позволили поговорить с ним. Скоро она снова увидится с ним, уже скоро!
Это они ей пообещали как плату за то, что она поговорит с ним по телефону.
Хриплое хихиканье вырвалось из ее горла. Вот ведь болваны! Им вовсе не надо было ничего ей обещать. Она была счастлива, так счастлива наконец-то снова слышать его голос.
А если бы он пришел, что бы произошло?
Разумеется, она не могла повернуть время вспять, не могла наверстать упущенные годы. Но она этого и не хотела. Она хотела кое-что узнать, и только он один мог ей это сообщить.