Извини, что не писала, все соберусь написать, и все какие-нибудь неприятности. Провожали мы тут в армию Валика Шендакова. Народу - вся квартира, и еще из горлышка ребята пили на лестнице. Сначала салаты ели, тосты говорили. Мать плакала, а отец с медалями, хороший такой, на одной ноге. А с Валиком был еще парень, тоже в армию. Валика провожала Маринка-Набойка, ты ее, наверно, помнишь, у нее брата чуть не посадили за танцы, когда драка была. А у друга Валика как бы совсем на этот вечер нет никакой девушки. Он говорит, давай понарошку ты будешь. Я рядом с Набойкой сидела. Мне-то как бы что! Давай, говорю. Но только строго понарошку. Парень этот - Гена, все портвейну мне подливал, хотя я и не пила совсем почти, и все на Маринку хвалился. Говорил, вот настоящая боевая подруга, говорит, что ждать будет и дождется. А потом все перепились, конечно. Я выхожу из-за стола тихонько, и незаметно так к выходу, к выходу, а Гена этот за мной. Говорит, Маринка с Валиком уже нашли друг друга на диване, так что же мы теперь будем делать? На что намекает, понятно, и как мне быть? Пускаюсь на хитрость. Говорю, что "мне надо", а туалет у ихнего барака на улице. Хорошо, остался ждать. Я дверью хлопнула, а сама по дорожке прямо к дому, только зацепилась за тачку с битым стеклом. Ночь. Громко. Слышу - за мной погоня. Да не один почему-то. Думаю, не успеть, и в кусты. Пробегают мимо. Сижу. Слышу в той стороне где пробежали голоса. Потом идут обратно. Ругаются. Такие грязные личности оказались. И все трое недовольны, не только Гена. Оказалось, что на тропинке они отца моего встретили, как будто он встречать меня вышел специально. Представляешь, как непросто у нас жить девушке. Как ты? Ты пиши. У нас вернулся из больницы физрук, говорят, ему больше совсем нельзя пить.
Целую, Л.
Лаборант-инспектор снова снял с глаз устройство.
- Извините, Иван Платонович, но я не понимаю, в чем дело. Не будете же вы утверждать, что мало материала! Тут ведь еще какие-то записки, школьное сочинение, чуть ли не целиком, "Как я провела лето". Я…
- Да, успокойтесь, все нормально, всего хватает. Дело в другом - не мое. Вспомните, я ведь всегда от женщин отказывался. Или почти всегда. Вспомните!
- Я на этой должности всего месяц.
- Неважно, можно же проверить. Это ведь жуть с ружьем - "элементарный женский характер", врагу не пожелаешь. Женская душа для нашего брата, и отца, и друга навсегда останется потемками. Надо это признать.
Молодой инспектор несколько раз вздохнул, технично успокаивая нервную систему и стараясь не глядеть на отвисшую губу гостя.
- А что если я отдам "ее" Бандалетову?
Иван Антонович зевнул.
- Кому еще, собственно.
Молодой человек не ожидал такого поворота и попытался сделать шаг назад.
- Но вы отдаете себе отчет, что в таком случае вы теряете право суверенитета в данном деле.
- Отдаю. - Иван Антонович шумно захлопнул рот и начал заново его распахивать.
- Но тогда и гонорар ваш будет урезан.
- Согласен на половину.
Тут молодой человек получил возможность сатисфакции.
- Не-ет, вы получите четверть.
- Почему это, ведь половина работы сделана! Как минимум половина. Даже большая.
- Такие соавторские проекты заведомо оплачиваются половинного суммой. А половина от половины, это четверть.
Иван Антонович медленно закрыл рот и мрачно кивнул.
- Ну что ж.
Два дежурных эфеба играли в гинго, примитивные трехмерные шашки, когда под потолком аппаратного зала истерически замигали огни тревоги, как цветомузыка на допотопной дискотеке. Это могло означать только одно - линия периметра нарушена! Дело это было достаточно Редкое, но, вместе с тем, довольно обычное. Ни говоря друг другу ни слова, ангелы охранного отдела стремительно разъехались на колесных креслах к разным стенам зала, и замерли каждый перед своим экранным иконостасом. Через секунду оба удивленно присвистнули. Первый не мог определить, каким образом было преодолено нарушителями слоеное защитное поле охраняемого поселения, второй не в состоянии был понять, какие именно сектора находятся под ударом прорвавшейся стихии. Экраны стационарных мониторов дурачились в ответ на требования голосовых команд, рябили, пестрили, переливались.
- Надо переходить на ручное управление! - крикнул первый эфеб, и они одновременным нажатием педали выдвинули по обыкновенной электронной клавиатуре. И начали стремительно ощупывать ее ловкими пальцами, требовательно вглядываясь в свистопляску на экранах. Ручное управление компьютером было редким видом профессионального искусства, которому обучали только узких специалистов. Трудно было представить себе ситуацию в обыденной жизни, когда бы могло понадобиться такое экзотическое умение.
Борьба с взбесившейся техникой продолжалась с минуту, или полторы. Наконец ситуация начала возвращаться под контроль. Экраны один за другим стали проясняться.
- Не-ет, - протянул эфеб, отвечавший за непроницаемость периметра, - это не простой электронный подкоп. И на "дирижабль" не похоже. Быть этого не может, но, клянусь, такое впечатление, что нарушитель просто прошел по земле.
- Какой нарушитель! - потрясенно выдавил второй охранник.
- О чем ты?
- Двадцать четыре сектора! Да их там не меньше двух или трех сотен. Толпа.
- Да-а?
- Сам посмотри!
Первый подрулил ко второму. Глаза у него округлились, и челюсть чуть съехала на сторону. Вразумленная электроника показывала какие-то жуткие, доисторические видения.
По лесной тропинке несутся люди с палками, кусками арматуры, камнями. Лица оскалены, в стеклянных глаза истерические отсветы аварийных огней, врубившихся по всей территории охраняемого поселка.
Садовый стул врезается в середину застекленной веранды. Какого-то человека сталкивают в бассейн, вслед прыгают с полдюжины злобно орущих людей и начинают там избивать сброшенного, попадая и по нему, и друг по другу, вздымая фейерверки цветных брызг.
Распахивается дверь в полутемную комнату, там за столом, заваленным бумагами, сидит бородатый человек с огромной лысой головой и искоса поглядывает на тех, кто вламывается в его обиталище. Секундное молчание, потом чей-то истошный крик - "Он!" и к лысому бородачу тянутся десятки рук, хватают за бороду, за шиворот и тянут из комнаты вон. Он глухо ревет и неловко упирается.
Человек стоит на четвереньках, визжащая женщина сидит у него на спине, а видимый лишь по пояс снизу мужчина с разбегу бьет его ботинком в лицо, после каждого удара капли крови веером разлетаются в стороны.
Лежащее поперек ступенек крутой лестницы тело поливают из откупоренных квадратных бутылок алкоголем, потом откуда-то слева прилетает полыхающая зажигалка, тело вспыхивает и начинает, извиваясь, сползать вниз по лестнице.
- Это предательство, - говорит второй эфеб.
- Разумеется, - отвечает первый.
- Когда они уже прилетят?
- Минуты через три-четыре. Максимум.
- Н-да. Систему надо совершенствовать.
- Против предательства техника бессильна.
Часть третья
Он проснулся и сразу же подумал - сегодня! Обратный отсчет дней закончен. Осталось определить, сколько осталось до встречи часов. Главной встречи его новой жизни. Вадим приподнялся на локте, снял трубку с черного телефонного аппарата, стоявшего на тумбочке возле постели. Ему много раз предлагали заменить это допотопное устройство на современное светозвуковое табло, откликающееся на шелест шепота, но он упорно отстаивал право скрипеть диском этого раритета. Впрочем, этот каприз был настолько распространенным видом ностальгии, что, наверно, даже не дотягивал до того, чтобы считаться чертой характера. Например, у мамы на прикроватной тумбочке стоит почти столь же неудобная штуковина. Семейное. Набрав свой код и приложив трубку к уху, Вадим услышал сквозь треск антикварного эфира деловитый женский голос: "восемь часов девятнадцать минут".
Однако пора вставать.
Отбросив одеяло, Вадим нашарил подошвами шлепанцы и подошел к окну. Отдернул плотные шторы. За окном он обнаружил то, что обнаруживал всегда - ровно освещенные кроны яблоневого сада, наблюдаемые с высоты второго этажа, окна и крыши построек в просветах между кронами, тоже ровно освещенные. Когда-то, когда он делил эту комнату с сестрой, он мог надеяться, что, отдернув штору, обнаружит за окном какое-нибудь чудо погоды. Не теперь.
Вадим зажмурился - неужели сегодня!? И вдруг почувствовал, что в квартире что-то не так. Обернулся к дверям спальни. Никаких отчетливо различимых звуков из-за них не доносилось, но он понял - его ждут, все уже собрались! А он еще и зубы не почистил. Собрались, чтобы проводить его. Ничего удивительного, в такой день все родные должны быть рядом с… Вадим не придумал, каким словом назвать себя, официальное наименование ему не нравилось, и начал торопливо одеваться.
Когда он спустился в гостиную, все обернулись к нему, приветливо улыбаясь. Молодая красавица мама с заварочным чайником в руках и полотенцем через плечо; рослая, мускулистая сестрица в обтягивающих джинсах и спортивной майке - явно только что с корта; ее муж Сергей Николаевич, сухой, скуластый, в выгоревшей с годами рыжине; сутулая громадина Бажин, все сто сорок килограммов веса, квадратная нижняя челюсть, дымчатые квадраты очков, вечно потный лоб. Вадим улыбнулся.
- Всем доброе утро!
- Садись, сынок, будем завтракать.
Все стали шумно усаживаться, сдвигая старые "венские" стулья, звякая ножами и чашками. Мама налила Вадиму ароматного чаю. Сестра ловко спихнула с еще скворчащей сковородки несколько сырников на тарелку брату. Сергей Николаевич передал сметану. Бажин пододвинул сахарницу.
- Спасибо, - смутился Вадим, ему неловко было находиться в центре всеобщего внимания. - А где папа?
- Ну-у, - мирно махнула рукой мама.
- Да у себя он, как всегда, с "князюшкой", - пояснила сестра, подтверждая репутацию самого решительного человека в семье.
Вадим кивнул, стараясь скрыть легкое разочарование, и украсил каждый сырник на тарелке маленьким сметанным помпоном. Не без усилия приступил к еде. Аппетита, конечно, не было никакого, но не обижать же маму, да и всех остальных, кто собрался в это торжественное для него утро, чтобы подбодрить, поддержать. Сестра с мужем большую часть времени пропадали в командировках, а Бажин трудился хоть и на стационарной должности тут, в Калинове, но на довольно ответственной работе. Всем нужно было постараться, чтобы поспеть вот так вот, абсолютно вовремя. Вадим поднял глаза и обежал собравшихся благодарным взглядом и встретился с целой галереей приязненно поблескивающих глаз. Никто и не думал есть. И Вадим тоже перестал жевать, как бы из встречной вежливости. Мама сморгнула слезинку, сестричка подмигнула, Бажин поправил дымчатую завесу на лице. Даже Сергей Николаевич, явно ценивший его меньше прочих, считал нужным глядеть все же на зятя, а не на сырники.
Установилось молчание, называемое обычно неловким, что для данного случая было неверно. Вадим нисколько не боялся, что оно разродится какой-нибудь пафосной речью или фальшивой шуткой. Ему было просто любопытно - что дальше? И тут раздался звонок в дверь. Сидящие за столом удивленно переглядывались - кто бы это мог быть? Бажин даже снял на мгновение очки.
- Может, это папа? - неуверенно спросил Вадим.
- Какой там папа! Он что, стал бы звонить?! - вскочила с места Маринка, свирепым шагом направляясь в коридор.
- Ой, - раздался ее восторженный крик из прихожей, - Валерик!
В груди у "именинника" приятно похолодело. Неужели!
Через пару секунд Маринка ввела в гостиную, обнимая за плечи, невысокого, сухопарого, безапелляционно лысого старика. Оглядев собравшихся, он вдруг улыбнулся, собирая морщины в углах рта, и стал вылитый Валерик Гихоненко, только как будто сильно загримированный.
Вадим встал.
Остальные тоже стали подниматься. Забурлили вопросы. "Ты откуда, прямо из своей Сахары?", "Сто лет не виделись", "Как узнал-то?", "Башня, это ты ему насвистел?" "Слушайте, ну вот это друг-дружище". Быстро обежав стол, Вадим крепко обнял друга.
- Осторожнее ты, вьюнош! Не забывай, все-таки.
- Извини, извини, Валерик, ты не представляешь, как я и рад, и вообще, благодарен.
- Почему не представляю, - хмыкнул драгоценный гость. - Но носа, знаешь, не задирай. Я тут не только ради тебя, но и по делам одной инспекции. Попутно. Маринка, слушай, коровушка, не висни на мне, сломаешь дедушку. Что тут у вас, сырники?
Ирина Ивановна кинулась к плите. Но тут раздался голос рыжего доктора.
- У меня такое впечатление, что Вадиму пора.
Бывший гематолог обожал продемонстрировать свое сверхъестественное чувство времени. Зная, что этим многих раздражает, он, тем не менее, упускал все подходящие случаи воздержаться от демонстрации. Маринка тут же ткнула пальцем в пульт комнатного табло и сообщила:
- А вот и неправда, еще целых полминуты у нас в запасе.
Умница, подумал Вадим о сестре. И с мужа сбила избыток хронометрической спеси, и вместе с тем подтвердила несомненность его дара. Что такое тридцать секунд ошибки в ситуации с общим разговором и неожиданными гостями. Доктору бы в соревнованиях выступать с такими талантами, но он считает себя выше этого.
Что ж, сырники пришлось отставить. Вадим нежно поцеловал матушку, обнял сестрицу, похлопал ее по мощной спине. "Держись Вадька", - прошептала Марина. Пожал сухую, заостренную ладонь рыжего зятя, правым плечом принял всхлип матери и вышел во двор, как и полагается по традиции, в сопровождении ближайших друзей.
- Проведаем Сан Саныча, - предложил Валерик, и Вадим, хотя и был обижен на отца за его невнимание к себе, согласился. Негоже дуться на родителя в такой день.
Обогнув угол двухэтажного дома, в котором продолжала как и прежде проживать семья Барковых, троица друзей подошла к крытой толем сараюшке, как бы стеснительно хоронящейся за кустами-тополями. Двери "гаража" были распахнуты, изнутри слышались звуки старинной, еще военных времен песенки "На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь, парнишка на тальяночке играет про любовь". Гнусавый, и одновременно дребезжащий голосок сдирала с толстой пластинки подпрыгивающая игла патефона. К отвратительному пению примешивался запах отвратительных испарений. Такое было впечатление, что двери гаража были пастью похмельного великана. Тем не менее, друзья приблизились вплотную к входу и даже заглянули внутрь. Под потолком горела слабая пыльная лампочка, скупо освещая склад разнообразного технического хлама. Велосипедные колеса, велосипедные насосы, верстаки, самовары с впаяными в них змеевиками; паяльники, дырявые тазы, грязные колбы, связки высоковольтных изоляторов, электрические утюги и электрические плитки. Три разнокалиберные бутыли с мутным и с прозрачным содержимым. Посреди этого великолепия лежали параллельно друг другу диван-кровать без деревянного каркаса и заднее сиденье автобуса. На диване устроился ничком уже упоминавшийся "князюшка" и храпел, на сиденье мостился бочком Александр Александрович, бывший преподаватель политехникума, и тоже притворялся спящим. Ему никто не поверил, все трое визитеров улыбались, кто ехидно, кто горько.
Последний раз взойкнув, остановилась пластинка, и Валерик, сказал:
- Сан Саныч, а у тебя эту штуку отберут. Ведь не положено.
Отец Вадима вдруг резко выпрямился и открыл глаза. Длинное худое лицо, ввалившиеся глаза без блеска, трехдневная небритость. Знакомая картина малого запойчика.
- А ты что, донесешь, мозгляк?! Иди, беги! Я нашел и своими руками починил.
Валерик усмехнулся. И внешним видом, и реально прожитым земным сроком он лет на десять превосходил Сан Саныча. В том, что этот похмельный самогонщик позволяет себе считать его "мозгляком", заключался один из самых распространенных психологических парадоксов нынешней жизни.
На звук препирающихся голосов пробудился "князюшка" - и страшно сопя и кряхтя, стал переворачивать объемистое тело лицом к гостям. Огромная с потными залысинами, заплывшими глазами, опухшим носом голова выпятила и без того пухлые губы и дружелюбно просвистела:
- Пьивессвуювас.
Кто-то мог бы принять одеяние "князюшки" за маскарад: атласные панталоны, шелковые чулки, камзол, крахмальные манжеты и т.п. Но здесь ко всему этому слишком привыкли, чтобы обращать внимание.
- Здравствуйте, любезнейший Василий Андреевич, - пропел Валерик, "князюшка" расплылся в умилительной улыбке, ему нравилось такое обращение, несмотря на всю его наигранность.
- Рат виеть асспада. Хгм, хгм, - прочистил он глотку. - По фужерчику первачку, у нас там, небось, уж и накапало?
- Благодарствуйте, Василий Андреевич, дела.
Вадим, вздохнув, посмотрел на отца.
- Сегодня, папа. Как раз вот иду.
Александр Александрович резко поморщился и махнул в его сторону злой, костлявой рукой и начал заново заводить патефон.
- Иди, иди. Благословляю. Пигмалион, твою мать!
Ничего не оставалось, как отправляться по своим делам, тем более что и невидимое время поджимало.
Попрощавшись с по-разному настроенными гаражными приятелями, три друга направились к выходу из сада. Пожилой, но бодрящийся Валерик, сорокалетний, увесистый и угрюмый Бажин и сосредоточенно нервный Вадим. Молодой человек лет двадцати пяти.
- И часто он так? - поинтересовался гость из Сахары.
- Отец-то? Да, считай, круглый год. Что ему сделается. Печенку чинят, когда надо. Похмелья не бывает. Работать ему не для чего, говорит. Принципиально не хочет. Представляешь, сколько себя помню, ни разу не спросил, который час.
Бажин мрачно хмыкнул.
- Правда-правда.
- Так и свихнуться можно, - заметил Валерик. - Может быть, этот "князюшка" его просвещает. Он что, действительно князь?
Вадим кивнул, поджимая губы.
- Действительно. Бобринский. Их теперь куча здесь живет. Поколений семь-восемь. Усадьбу-то, сам понимаешь, отреставрировали. И лошади, и телеги, в смысле кареты. Есть очень даже приличные люди. Косят, сами двор метут.
Словно для того, чтобы проиллюстрировать слова Вадима, из-за шеренги деревьев показалось длинное бело-желтое здание с закругленными вперед, как бы для объятия крыльями. Свежестью красок и блеском высоких окон строение радовало взгляд. Перед широким крыльцом на тщательно устроенной клумбе высился, грациозно разваливаясь на стороны, водяной венец фонтана.
Высокий человек в спортивном костюме возил граблями по розовому песку, окружающему клумбу.
- Это прадед нашего "князюшки", родной прадед. На дуэли в Париже был убит.
- Повезло, - выпятил нижнюю губу Валерик. - Тамошние кладбища, как швейцарские банки. Вишь, метет, и не думает гнушаться.
- Да что там, один из них, Бобринских, простым банщиком у Бажина работает, - сказал Вадим.
Бажин солидно кивнул.
Валерик повернулся к великану.
- Да, старик, а ты-то как?
Бажин снял очки и промокнул платком некрасиво слезящиеся глаза.
- От старика слышу.
Валерик громко захохотал.
- Смотри-ка, да ты совсем не то, что прежде. Бодр. Сменил жизненную философию?
Великан насупился и вернул очки на место, как бы закрывая занавес.
- Ты лучше о себе расскажи. Доходили слухи…
- Да, господа, да, - артистично поклонился Валерик, - прибыл я в родной город не только как твой дружка, Вадик, но и как лицо инспектирующее. Я теперь в надзоре.