Если услышанное мной значило, что на кого-то напали в темноте и ограбили, то мне следовало либо отыскать жертву и прийти на помощь, либо уведомить полицейского, которого я видел за несколько минут до того. А между тем кругом ни души. Время за полночь, так поздно на прогулки не выходят, разве что такие дураки, как я. И тут до меня дошло, что я и сам могу подвергнуться нападению. Во внутреннем кармане у меня бумажник, золотые часы на цепочке. Вполне достаточная приманка для бандита. Я торопливо поднялся. Обошлось без повреждений, если не считать ушиба колена (на следующий день нога не сгибалась и я прихрамывал). Быстро огляделся - вокруг ни души, шагов не слышно. Уж не почудились ли мне эти крики? Нет, я их не придумал. На тихой улице в спокойную студеную ночь, когда всякий звук отчетлив, я не мог по ошибке принять за них шум ветра в деревьях или в собственных ушах. Я слышал крик, голоса и даже всплеск воды, как будто долетавшие с берега реки, что протекала в некотором отдалении, скрытая стенами и садами колледжей.
Я пошел обратно по главной улице и вновь увидел полицейского, который дергал за дверные ручки магазинов, проверяя, все ли там в порядке. Может, подойти к нему и предупредить, что я явственно слышал, как на улице грабили? Но ведь в таком случае и он, находясь всего в нескольких шагах отсюда, наверняка должен был слышать эти звуки, однако ж никуда не бросился, а продолжал неторопливо шествовать вниз по Кингз-Парейд.
Машина свернула со стороны Тринити-стрит и обогнала меня. Кошка метнулась в темную щель между зданиями. В студеном воздухе мое дыхание клубилось паром. Все было спокойно, город спал.
Подавленность и страх, охватившие меня несколько минут назад, ушли, однако я был в замешательстве, словно бы стесненный собственной кожей, к тому же основательно продрог, а потому со всех ног поспешил обратно к воротам колледжа, подняв воротник пальто, защищаясь от пробиравшего до костей ночного воздуха.
Привратник, все еще блаженствовавший у рдеющего огня, пожелал мне доброй ночи. Я ответил и свернул во двор.
Стояла темень и тишина, зато горел свет в одном из двух окон, замеченных мною при выходе, а еще и в другом, в дальнем ряду слева. Должно быть, кто-то вернулся. Через пару недель начнутся занятия, и тогда свет загорится повсюду: студенты выпускного курса рано не ложатся. Я остановился на минуту и огляделся, вспоминая добрые годы, проведенные в этих стенах, полночные разговоры, розыгрыши, усердную работу над курсовой и зубрежку "Раздела первого". Никогда не хотел стать таким, как Тео, и провести тут все свои годы, какой бы удобной ни была жизнь в колледже, зато мучительно тосковал по былой вольности и дружбе. Тут-то я и заметил, что свет в самом первом окне погас и теперь горит всего в одной дальней комнате, и машинально глянул туда.
От увиденного кровь застыла в жилах. Раньше там, помнится, было пусто, теперь же виднелась чья-то фигура, стоявшая близко к окну. Свет лампы падал на лицо сбоку, и все это поразительно напоминало венецианскую картину. Вообще-то ничего странного здесь не было: яркий свет от лампы ил и факела дает именно такие контрастные тени. Нет, лицо в окне - вот что приковывало взгляд. Мужчина смотрел прямо на меня, и я мог бы поклясться: он мне знаком - не по жизни, а по картине, и сходство с одним из изображенных было просто сверхъестественным. Я в любом суде присягнул бы, что это одно и то же лицо. Но разве такое возможно? Конечно, нет, а кроме того, я лишь мельком взглянул на него, да и окно было далековато, хотя картину я пристально рассматривал некоторое время. Не так-то много существует сочетаний черт, как сказал Тео.
И все же ошеломило меня не просто сходство. Выражение лица в окне - вот что подействовало на меня, вызвав столь бурную реакцию. Именно это лицо привлекло мое особое внимание на картине: превосходно выписанный лик упадочничества, жадности и развращенности, злобы и отвращения, бесчеловечных чувств и умыслов. Взгляд пронзительный и жгучий, губы полные и язвительные - глумливое воплощение самонадеянности и похоти. Лицо было завораживающе неприятным, оно еще на картине настолько же претило мне, насколько сейчас - ужасало. Потрясенный, я отвел взгляд от окна, но тут же поднял его обратно. Лицо пропало, а еще через пару секунд погас свет и комнату укрыла тьма. Теперь весь двор погрузился в темноту, лишь лампы теплились в каждом углу, обозначая дорожку из гравия.
Я пошел, окоченевший от холода и скованный страхом. Меня пробирала дрожь, ощущение ужаса и надвигающейся гибели вернулось и, казалось, укутало меня вместо пальто. Полный решимости стряхнуть с себя это наваждение, я пересек двор, направляясь к лестнице, ведущей к блоку, из окна которого лился свет. Я его запомнил, поскольку в наши годы в нем жил мой приятель, так что найти труда не составляло. Стоя перед дверью, я старательно прислушивался. Царившее безмолвие казалось сверхъестественным. Старые здания обычно издают звуки, то поскрипывают, то потрескивают, оседая, а тут господствовала могильная тишина. Выждав секунду, я постучал в дверь, не ожидая, впрочем, ответа, поскольку жилец, видно, отправился спать и вполне мог меня не услышать. Я опять постучал, уже громче, и, вновь не получив ответа, повернул ручку и ступил в маленькую прихожую. На меня повеяло жутким холодом, что было странно: никто в такую ночь не поселился бы в этих комнатах, не прогрев их. Немного потоптавшись, я прошел в кабинет и тихо произнес:
- Есть тут кто?
Ответа не последовало, и я провел рукой по стене, отыскивая выключатель. Комната была пуста не только из-за отсутствия кого бы то ни было - в ней не оказалось ничего, кроме стола и стула, кресла возле холодного и пустого очага да книжного шкафа без книг. Имелся только верхний свет - ни настольной, ни настенной лампы. Я прошел дальше, в спальню. Кровать, лишенная белья. Ничего больше.
Очевидно, я перепутал блок, а потому направился ко второму из двух имевшихся на верхнем этаже по этой лестнице. На первом этаже находился еще один блок, намного просторнее - и такое расположение было по трем сторонам Большого двора. (Внутренний двор, меньший размером, распланирован совсем по-иному.)
Я постучал и, вновь не получив ответа, вошел и в эти комнаты. Они были так же пусты, как и первый блок, и даже еще более того, поскольку тут вообще не оказалось никакой мебели, кроме встроенных в стену книжных полок. А еще здесь пахло штукатуркой и краской.
Я подумал было сходить к ночному привратнику и спросить, кто обычно живет в этих блоках. Только что это даст? Студентов-выпускников сейчас нет, сотрудники эти комнаты не занимали уже много лет, и ясно, что их ремонтировали.
Я просто не мог видеть зажженную лампу и фигуру в этих окнах.
Но я же видел!
Совершенно потерянный, я спустился по лестнице и пересек двор, направившись к гостевому блоку, где остановился. Там у меня стояли бутылка виски и сифон с содовой. Не обращая внимания на сифон, я налил себе добрую порцию шотландского, залпом выпил и тут же повторил, на сей раз неспешно. После чего отправился спать и, несмотря на виски, долго лежал, сотрясаясь дрожью, прежде чем провалился в тяжелый сон, насыщенный самыми отвратительными кошмарами, полными непонятных ярких огней, языков пламени и криков тонущих людей. От ужаса я все время вздрагивал, ворочался и обливался потом.
Проснулся я от собственного крика, а придя в себя, услышал кое-что иное: страшный грохот, словно упало что-то тяжелое. Затем раздался далекий сдавленный возглас, будто кто-то ударился и больно ушибся.
Сердце громко колотилось, отдаваясь в ушах, а в мозгу все еще мелькала круговерть из ужасных картин. Мне понадобилось время, чтобы отделить ночные видения от действительности, однако, просидев некоторое время в постели с включенной лампой, я понял, что увиденное мною и голоса тонущих людей являлись частью ночных кошмаров, а вот грохот, сопровожденный вскриком, совершенно очевидно, реален. Стояла тишина, но я встал с кровати и пошел в гостиную. Все было в порядке. Я вернулся за халатом и вышел на лестничную клетку, но и тут царили покой и безмолвие. Соседний блок пустовал, но я не знал, вернулся ли с каникул нижний жилец. Квартира Тео Пармиттера находилась на другой лестничной площадке.
Я спустился в темноту и студеный холод и припал ухом к двери внизу, но за ней не раздавалось ни единого звука.
- Есть тут кто-нибудь? У вас все в порядке? - крикнул я, но голос мой взлетел по каменному колодцу лестницы, оставшись без ответа.
Я отправился обратно в постель и беспокойно, урывками, проспал до утра, так и не сумев до конца согреться и успокоиться.
Выглянув чуть позже восьми в окно, я увидел, что выпал легкий снег, а фонтан в центре двора промерз до самого дна.
Я одевался, когда раздался торопливый стук во входную дверь и вошел взволнованный служитель колледжа.
- Я подумал, что вам бы хотелось узнать, сэр. Произошел несчастный случай. Мистер Пармиттер…
Рассказ пятый
- Нет никакой нужды беспокоить доктора. Меня малость тряхнуло, но я цел. Со мной все будет в полном порядке.
Служитель усадил Тео в кресло в гостиной, где я нашел его, очень бледного, со странным выражением во взгляде, которое меня озадачило.
- Доктор скоро будет, так что говорить тут не о чем, - сказал я, благодарно кивнув служителю, принесшему поднос с чаем. - А теперь расскажите мне, что случилось.
Тео откинулся на спинку кресла и вздохнул, явно не собираясь больше спорить.
- Вы упали? Должно быть, поскользнулись. Надо позвать ремонтников…
- Нет. Их это не касается, - произнес Тео довольно резко.
Я налил нам чаю и подождал, пока не уйдет служитель. Я уже успел заметить, что венецианской картины нет на прежнем месте.
- Но что-то же случилось, - произнес я. - И вы должны рассказать мне, Тео.
- Мне не спалось, - наконец заговорил он. - Ничего необычного. Но в эту ночь я забылся далеко за два часа, спал урывками, с кошмарами и очень беспокойно.
- Мне тоже снились дурные сны, - сказал я. - Что для меня нехарактерно.
- Моя вина. Не стоило затевать эту ужасную историю.
- Конечно же, никакой вашей вины… Я вышел прогуляться, чтобы в голове прояснилось, и слишком переусердствовал, стараясь взбодриться. Было чертовски холодно.
- Нет. Здесь не обошлось без моего участия. Теперь я в том уверен. Измученный бессонницей и дурными предчувствиями, я решил посидеть в этом вот кресле. Не сразу выбрался из постели, а когда поднялся и пошел сюда, то услышал, как часы пробили четыре. Поравнявшись со стеной, на которой висела эта картина, я замешкался на долю секунды… что-то меня остановило. Проволока, державшая картину, лопнула, и рама с холстом рухнула вниз, задев меня по плечу, отчего я потерял равновесие и упал. Не замедли я шаг, она бы ударила меня прямо по голове. Тут и сомнений быть не может.
- Что заставило вас приостановиться? Наверняка предчувствие.
- Нет-нет. Я бы сказал, что уловил - подсознательно, - как туго натягивается проволока, готовая вот-вот лопнуть. Однако, честно говоря, случай этот заставил меня поволноваться.
- Мне жаль… вас, конечно, но, признаться, жаль и того, что не услышу я всей вашей истории.
Тео встревожился:
- Почему? Разумеется, если вам нужно уезжать или вы предпочтете… только мне хочется, чтобы вы остались, Оливер. Будет досадно, если вы не дослушаете меня до конца.
- Конечно, непременно дослушаю. Как можно допустить, чтобы тебя соблазнили рассказом, да и бросили! Только, наверное, для вас было бы покойнее оставить все это.
- Самым решительным образом - нет и нет! Если я не расскажу вам историю до конца, то, боюсь, вообще перестану спать. Она теперь жужжит в моей голове роем рассерженных пчел. Я должен как-то утихомирить их. Однако вам и впрямь необходимо вернуться в Лондон?
- Могу остаться еще на ночь… говоря откровенно, время пройдет с пользой. Стоит покопаться в библиотеке, раз уж я здесь.
Раздался стук в дверь. Прибыл доктор, и я пообещал Тео навестить его попозже, если он будет склонен поговорить и не нарушит предписаний врача: история может и подождать. Что, мол, в ней такого важного? Увы, это было неискренне. Важного набралось гораздо больше, чем я смел признать. Случилось вполне достаточно, чтобы внести сумятицу в мою душу и убедить, что все эти события связаны воедино, хотя каждое взятое само по себе не много значит. Должен сказать, мне отнюдь не свойственно с готовностью хвататься за нелепые выводы. Я ученый и требую доказательств, хотя, не будучи юристом, порой довольствуюсь косвенными свидетельствами. К тому же я мужчина с крепкими нервами, сангвиник по темпераменту, а потому тот факт, что случившееся вывело меня из равновесия, весьма примечателен. А теперь я еще и узнал, что Тео Пармиттер тоже потерял покой и, самое главное: историю о венецианской картине он решил рассказать не для того, чтобы развлечь меня у камелька, а в надежде избавить себя от бремени, поделиться дурными предчувствиями и страхами с другим человеком, не слишком отличающимся от него темпераментом, способным все объяснить и оказать поддержку.
Во всяком случае, мой разум, как и нервная система, были покойны до предыдущей ночи. И хотя здравый смысл по-прежнему мне подсказывает, что падение картины произошло случайно и легкообъяснимо, шестое чувство убеждает меня в обратном. Мне известен и близок принцип "бритвы Оккама", но в данном случае разумом правит моя интуиция.
Большую часть дня я провел в библиотеке, работая над средневековым псалтырем, потом направился в город выпить чаю в кафе на Трампингтон-стрит, куда частенько захаживал прежде и где обыкновенно стоял гул несмолкающих разговоров. Бывало это, конечно, в учебное время. Нынче же кафе пустовало, и я поглощал свои масляные лепешки в обстановке довольно холодной и мрачной. Я-то надеялся развеяться среди людей, но увы - даже улицы, куда обычно ездили за покупками, опустели: было слишком холодно для любителей прогулок, а желающие что-то купить спешили сделать это как можно быстрее и вернуться к домашнему теплу и уюту.
Завтра и я последую их примеру. Я, конечно, любил этот городок, подаривший мне несколько несказанно счастливых лет, однако без сожаления завершу свой нынешний приезд - безрадостный и тревожный. Я заскучал по суете Лондона и своему уютному дому.
Вернувшись в колледж, я намеренно пошел обедать в общий зал с полудюжиной сотрудников. Мы оживленно беседовали и прикончили в профессорской добрую бутылочку портвейна, как то водилось в Кембридже, так что было уже довольно поздно, когда я, пройдя через двор, поднялся в свой блок по лестнице. Здесь меня ожидала записка от Тео, просившего повидаться с ним, как только я освобожусь.
Прежде чем пойти, я немного посидел, собираясь с силами. Честно говоря, мне не хотелось навещать Тео с утра пораньше, хотя, конечно же, я узнал, что самочувствие его после утреннего происшествия ничуть не ухудшилось, правда, он по-прежнему немного не в себе. Мне уже удалось избавиться от липучей паутины мрачного настроения и беспокойства, и слушать продолжение истории Тео особого желания не было. С другой стороны, он фактически умолял меня об этом, надеясь обрести покой, и мне вдруг стало стыдно, что я на целый день оставил его одного.
Я поспешил вниз по лестнице.
Выглядел Тео немного лучше. Рядом с ним стоял стаканчик солодового виски, в камине пылал добрый огонь, и мой старый наставник непринужденно поинтересовался, как прошел у меня день.
- Извините, что дела не позволили явиться к вам раньше.
- Дорогой мой, вы в Кембридже не затем, чтобы день и ночь сидеть со мной.
- И тем не менее…
Я взял предложенный стакан с виски "Макаллан" и сказал:
- Я пришел выслушать окончание истории, если у вас есть к тому охота и еще не пропало желание рассказать ее мне.
Тео улыбнулся.
Первое, что я увидел, войдя в комнату, была картина. Ее вновь повесили на прежнее место, но она полностью ушла в тень - лампа теперь сияла на противоположной стене. Мне подумалось, что перестановку сделали, должно быть, умышленно.
- На чем я остановился? - спросил Тео. - Никак не могу вспомнить, хоть убейте.
- Тео, перестаньте, - с тихой укоризной произнес я. - Думаю, вы помните все очень четко, даром что предались сну и я не стал вам мешать. Вы подбирались к какому-то важному месту в этой истории.
- Наверное, моя дремота послужила мне защитой.
- В любом случае вам надо рассказать мне остальное - или мы оба нынче ночью лишимся сна. Вы показали мне статью в журнале, где эта картина слишком бросалась в глаза. Я еще спросил вас, не умысел ли это самого фотографа.
- Насколько мне известно, он не обратил на нее никакого внимания, а я здесь тем более ни при чем. И все же… вот она, можно сказать, господствует и на фотографии, и в комнате. Меня это удивило, но не более. А потом, недели через две после выхода журнала, я получил письмо. Я его сохранил и отыскал сегодня утром. Оно там, на столе, возле вас.
Тео указал на плотный конверт цвета слоновой кости, адресованный ему сюда, в колледж, почтовый штамп Йоркшира был примерно тридцатилетней давности. Фиолетовые чернила, старательный старомодный почерк.
"Хоудон,
"У Эскби",
Норт-Райдинг, Йоркшир
Уважаемый д-р Пармиттер!
Обращаюсь к вам от имени графини Хоудон, которая увидела статью о вас и вашей работе в "…джорнэл" и выразила желание связаться с вами по поводу живописного полотна в комнате, где вы сфотографированы. Полотно - живопись маслом, изображающая сцену венецианского карнавала, - висит прямо позади вас и является предметом самой горячей заинтересованности ее сиятельства.
Леди Хоудон поручила мне пригласить вас, поскольку с этой картиной связаны вопросы, которые она полагает необходимым обсудить самым срочным образом.
Дом расположен к северу от Эскби, на железнодорожной станции по прибытии поезда вас будет в любое время ждать машина. Прошу вас связаться со мной, чтобы подтвердить свою готовность посетить ее сиятельство и сообщить удобную для вас дату. Еще раз хочу подчеркнуть, что, учитывая слабое здоровье ее сиятельства и ее сильное волнение по этому поводу, неотложный приезд оказался бы весьма кстати.
С уважением и прочее, Джон Тёрлби, секретарь".
- И вы поехали? - спросил я, откладывая письмо.