Далия Трускиновская
Душа и дьявол
Больше всего на свете я любила второе действие "Жизели"…
Шел третий час ночи, я не могла заснуть. Состояние было такое, в котором те, кто послабее, кидаются в истерику, бьют тарелки, бьются головой о стенку.
Я другая. У меня крепкие нервы. И все же заснуть я не могла. Хуже того - я не хотела даже заставить себя раздеться, принять душ, причесаться на ночь. Правда, я не металась по комнате, а тихо сидела в кресле. Но сидеть и думать два с половиной часа подряд тоже вредно для здоровья.
- Черт возьми меня совсем, - наконец сказала я вслух, потому что ночная тишина большого дома стала меня раздражать. И что это за "совсем", где я нахваталась этих словечек-паразитов? У кого подцепила проклятое "совсем"?
- Черт возьми меня совсем… Да. Душу бы ему продала, лишь бы, лишь бы!…
То, о чем я сейчас мечтала, было уголовно наказуемым деянием. Я хотела найти человека выше среднего роста, с жесткими руками, с прокуренным гнусным голосом, широкоплечего и костлявого, чтобы убить его. Взять пистолет, которого у меня все равно нет, и убить. Или взять нож, нож у меня есть, я сама точу его, потому что мужчины не имею даже приходящего. Или набросить на шею ему петлю. Это уж совсем просто.
- Да. Именно душу. Именно дьяволу. Чтобы он дал мне совершить это. Ведь ходит же по земле такая сволочь!
Из- за этой сволочи я сегодня в два часа дня явилась в райотдел милиции, поднялась на пятый этаж и постучала в кабинет номер шестнадцать.
- Входите, - ответили мне.
Я вошла.
- Вы Федоренко? - спросил тот, кто сидел за раздрызганным письменным столом, таких уже ни в одном приличном учреждении не увидишь, и одним пальцем стучал на древней, совсем уж музейной машинке.
- Нет, я не Федоренко. Я по делу о нападении на Киевской улице.
Он уставился на меня с недоумением - мне сдуру даже показалось, что с интересом.
- Какое нападение? - ошарашено спросил он.
- Да в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мая. Я свидетель.
- Разве я вызывал вас? - уже чуть ли не а панике спросил он. - Я же точно помню, что нет!…
- Не вызывали, - согласилась я. - Я сама пришла. Я же свидетель все-таки. Три недели прошло, а повестки все нет и нет, хотя моя фамилия в вашем деле фигурирует. Вот, решила прийти сама и дать показания.
Мне частенько приходится удивлять людей. Вообще мне это занятие даже нравится - когда речь идет о чем-то забавном, Например, все в отрубе, когда я на тренировке встаю на пуанты. Даже не понимают сперва, что это я такое вытворяю. А мне нужны пуанты, что называется, для медицинской профилактики - бывает, что подъем барахлит, а с пуантами у него такие штучки не проходят.
- Садитесь, - наконец сообразил он показать на корявый стул, - Впервые вижу, чтобы свидетель пришел в милицию без повестки. То по три повестки посылаешь, и все равно с собаками не найдешь, а то без всякой повестки…
- Мне рассказывать? - прервала я его.
Ему было куда за сорок, и вид до того усталый - будто вагон с кирпичом разгрузил. Но я знала, что на иных мужчин такое действие производит общение со сломанной пишущей машинкой.
- Рассказывайте, - все еще не придя в себя, позволил он, - только, знаете ли, я ведь совершенно не в курсе.
- То есть, как это не в курсе? - тут уж удивилась я.
- Это дело ко мне только вчера попало.
Тут я вспомнила, что Соня описывала мне следователя как шатена, а этот был яркий брюнет.
- Ладно, - сказала я, - разберемся. Итак, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мы втроем ехали на машине - Валерия Сотникова, Софья Розовская и я. За рулем была Сотникова, Розовская сидела рядом с ней, а я - на заднем сидении. Это имеет значение, потому что нам пришлось разворачиваться, и я глядела назад и давала команды Сотниковой.
- Сотникова - это та, на которую напали? - с сомнением спросил он.
- Нет, напали на Розовскую. Мы возвращались домой так поздно не потому, что снимали иностранцев в ночном баре и не потому, что пьянствовали и развратничали на чьей-то хате, как предполагал ваш предшественник. Просто Розовская недавно разменяла квартиру. У них была трехкомнатная, мать Розовской с отчимом переехали в двухкомнатную, а Розовская - в однокомнатную с частичными удобствами на Киевской. Это тоже очень важно - иначе трудно понять, почему все события разворачивались ночью.
- Ну и почему же? - вежливо спросил он.
- Потому что мать Розовской - нервная дама, которую на старости лет угораздило выйти замуж. Отношения в семье стали невыносимые, пришлось разменивать квартиру. Как раз одна семья решила взять к себе бабушку-старушку, которая уже почти не встает. И вот Розовская переехала, но часть вещей, в том числе и книги, остались у матери, и из-за них возник очередной конфликт. Поэтому Розовская хотела забрать их при свидетелях и сразу же на машине перевезти домой. Машина есть у Сотниковой, она согласилась помочь. А все мы трое освободились в половине одиннадцатого и сразу же поехали к родителям Розовской. Правда, забрать книги мы не смогли - ее мать разволновалась, начался приступ, тут еще отчим подбавил масла в огонь… Словом, мы с Сотниковой насилу их всех угомонили к половине первого. Затем мы втроем вышли, сели в машину и сперва решили отвезти Розовскую, потом меня. Мы с Сотниковой живем неподалеку, она меня часто подвозит.
- Пока я не вижу, в чем заключается ваше свидетельство, - заметил он. Видно, уже начал вспоминать детали дела.
- Во-первых, я клятвенно подтверждаю, что никто, ни Сотникова, ни Розовская, ни ее мать, ни ее отчим, ни я - никто не был пьян. И хотя разговор был на нервах, никто и не помышлял о рукоприкладстве. Правда, Розовская-старшая может дать дочери оплеуху, но не при посторонних. При посторонних она - жертва несправедливости и хрупкое непонятное создание. Это во-первых. Во-вторых - когда мы подъехали, оказалось, что улица Перекопана. Вернее, она уже неделю как перекопана, но Розовская ходит пешком и для нее это роли не играет. Она не сообразила, что на машине там не пробраться. Пришлось заезжать с другой стороны, а потом разворачиваться в очень неудобном месте. Я смотрела в заднее окно и давала советы. Поэтому я знаю, что возле дома не было случайных прохожих, компаний, никто не выгуливал собаку и не валялся мертвецки пьяный. Более того - на протяжении квартала не было ни души - ни в ту, ни в другую сторону. Но, когда мы не смогли развернуться нормально, Сотникова решила заехать в подворотню и совершить разворот из подворотни. Я доходчиво говорю?
- Вполне. - Видно, он не заметил шпильки.
- Я смотрела в глубину подворотни, чтобы не задеть о стены и не раздавить какого-нибудь кота. А в ту подворотню выходит еще две двери - одну прорубил кооператив, она ведет в подвал, а другая - на лестницу, по которой можно подняться на третий этаж к Розовской. На эту же лестницу можно попасть и из парадного, прямо с улицы, это куда проще. Не рискуешь стукнуться лбом. Дверь так неудачно сделана, что выходишь в парадное как раз под лестницей, ступеньки просто нависают над косяком. Естественно, там всегда темно, даже когда на лестнице горит свет - а горит он обычно на втором этаже и на третьем, этого хватает, чтобы внизу не споткнуться.
- Это что, тоже имеет отношение к делу? - скривился он.
- К сожалению, имеет.
Мне часто приходится качать права. Когда внушаешь директору клуба, что нужно починить форточку, иначе без кислорода на тренировке возможны обмороки, или когда объясняешь какую-нибудь закавыку бухгалтеру, нужно говорить мягко и спокойно, как с неразумным дитем, и не пытаться разнообразить свое выступление, а просто повторять одно и то же несколько раз в лаконичной формулировке - если не поймут, то хотя бы запомнят. Поэтому со мной лучше не связываться.
- Ну так вот, - я начала описывать свое торчание на заднем сидении "Москвича" в третий раз. - Я сидела сзади и внимательно смотрела, как бы не повредить машину или, не дай Бог, человека. И я видела, как кто-то со двора через выходящую в подворотню дверь вошел в парадное. Еще одна деталь - там жуткое эхо. Дома старые, гулкие. Когда идешь на каблуках, слышно за версту - так отдается в подворотнях. Это тоже важно. Итак, человек, который ночью сидел во дворе и дышал свежим воздухом - там, кстати, и скамейка есть, - очень быстро шмыгнул в дверь. Естественно, я не видела его лица. Могу сказать определенно одно - это был мужчина выше среднего роста, потому что, входя, он быстро пригнулся. И он, видно, знает, что косяк там низкий - иначе не успел бы пригнуться. Так вот, мы развернулись, выехали и оказались у подъезда. Тогда я сказала Розовской, что лучше несколько минут подождать - там кто-то вошел, соседи у нее подозрительные, пусть уж этот мужик в одиночестве идет к себе домой. Мы подождали, потом Розовская вышла из машины и вошла в подъезд. Тогда мы поехали прямо по Киевской, Сотникова отвезла меня ко мне домой, а сама поехала к себе. На следующий день я узнала, что на Розовскую в подъезде напали, пытались задушить, но она вырвалась и выскочила на улицу. Там, к счастью, ей удалось упасть в обморок прямо под колеса легкового автомобиля. У водителя просто не было выбора - он вышел, увидел, что Розовская вся в крови, и повез ее в больницу. Там вызвали милицию, сразу же взяли у нее показания, что, на мой взгляд, не совсем, тактично, а затем, вместо того, чтобы ехать к ней домой, на Киевскую, искать следы преступника, поехали - угадайте, куда?
- Сдаюсь, - буркнул он.
- К ее матери и отчиму. Подняли стариков из постели, переполошили, и, вы не поверите, запугали. От них требовали признаться, что тут у них была пьянка и что они сгоряча раскровянили Розовской голову! Как вам это понравится?
- Бывали случаи, когда женщины не хотели подставлять тех, кто их действительно поколотил, и выдумывали всяких насильников в подъездах, - сказал он. - Мы все обязаны проверить.
- Вы хотите сказать, что больная старуха, пусть даже и истеричная, может схватить за волосы молодую женщину и ударить ее несколько раз головой о стену так, что врачи заподозрят сотрясение мозга? А потом посадить ее в машину и отправить ко всем чертям? Она не подарок, но она мать все-таки.
- А отчим? - спросил он.
- Он в их склоки мало вмешивается. Да старуха ему бы и не позволила.
- Ну и какие же у вас претензии? - поинтересовался он.
- Мне интересно, почему вместо того, чтобы тормошить стариков, ваш сотрудник не помчался по горячим следам?
- Не было там никаких следов, - сказал этот человек.
- Были. Сама видела.
Тут он на меня уставился почище, чем в начале нашего разговора.
- Я теперь начинаю вспоминать это дело, - он зашарил рукой в ящике стола. - Я его уже читал. Наш сотрудник сразу же после беседы с родителями поехал туда и ничего не нашел. Поэтому мы беседовали с родителями Розовской еще раз.
- То есть как это - не нашел? Я наутро все узнала и помчалась к Розовской в больницу! - Мне нельзя, нельзя сейчас волноваться, иначе я ничего ему не смогу объяснить! - Она мне рассказала, как давала вашему сотруднику показания, дала ключ и попросила поехать к ней, привезти в больницу кое-какие вещи. Я, конечно, сразу поехала на Киевскую, спустилась под лестницу и увидела большие пятна крови, а также след от кроссовки. Знаете, зрелище не очень приятное - кровавый след.
- Наш сотрудник ничего этого не видел! - уперся он.
- А ваш сотрудник действительно там был? Может, он ограничился только воспитательной работой со стариками?
Он ничего не ответил и только так посмотрел на меня, что мои кулаки сами собой сжались.
Молчание затянулось.
- Ладно, - сказала я, - возможен и такой вариант. Ваш сотрудник искал следы в парадном, возле той двери, которая выходит на улицу, а ведь Розовская выскочила через ту дверь, что ведет в подворотню. Опять же, там темно, он мог даже не сообразить, что в подъезде есть еще одна дверь.
И тут я увидела - он откровенно обрадовался.
Нетрудно было догадаться, почему.
Я про себя усмехнулась - что значит честь мундира. Ну конечно же, тот юный и взъерошенный охламон, которого описывала мне Соня, вряд ли впопыхах облазил все парадное, даже по времени не получалось. Он беседовал с Соней в два часа ночи, а в половине третьего уже нагрянул пугать мамашу с отчимом. Конечно, может быть и такое - он сперва устроил у них переполох с валидолом, а потом понесся искать следы в подворотне. Но логичнее предположить, что он едва сунул туда нос, ничего не обнаружил и сообразил, что драчка-то была совсем в другом месте. Впрочем, сложная это штука - милицейская логика, мне ее не осилить.
Однако напротив меня сидел человек в кителе и ждал, что я еще скажу ему хорошего.
- Из всего этого следует, - сказал я, - что Розовскую ждали. Стоя в подворотне, можно видеть, как она подходит, к дому, оставаясь при этом незамеченным.
- А может, это и не ее вовсе ждали, - заметил он. - Может, просто пьяный искал приключений на свою голову.
- Когда пьяный пристает к женщине, он не с того начинает, чтобы придушить. Он сперва с разговором лезет, - со знанием дела ответила я. - И пьяный не шепчет жертве, когда она хрипит и выдирается, совершенно трезвым голосом: "Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!"
- Это вам Розовская сказала?
- Да. Она и вашему коллеге сказала, что запаха водки не было.
- Может, наширялся? - предположил он.
- Может, и наширялся. Если вдуматься, какая разница? Вам ведь все равно, кого искать - пьяницу или наркомана, лишь бы найти этого мерзавца.
- Трудно его будет найти, - сообщил мне этот человек в кителе даже с каким-то удовольствием. - Примет никаких. Выше среднего роста мужчин много. Вот если бы Розовская запомнила какую-то деталь… - он задумался, - Ну, татуировку, что ли?…
Я даже встряхнулась - не снится ли мне эта чушь?
- Примета-то на нем была, - со вздохом сказала я, - но скорее всего заросла. У Сони маникюр потрясающий, она ему всю левую руку изодрала ногтями. У нее под ногтями кровь осталась. Там у них, на загнившем Западе, давно бы эту кровь выковыряли и хоть группу установили.
- Ах, на Западе? Хм… На Западе - конечно…
И я поняла, что сейчас он начнет аккуратно выдворять меня из кабинета. Конечно, запишет показания, я прочту, исправлю грамматические ошибки и вставлю куда нужно полдюжины запятых. И он выглянет в коридор - там его наверняка уже ждут. Или посмотрит на часы и вспомнит что-то срочное.
Записывая показания, он уточнил детали - во что была одета Розовская, какие вещи просила принести в больницу, не знаю ли я в лицо и поименно ее личных врагов. А какие, к бесу, враги могут быть у учительницы химии? Второгодники, что ли?
Все было бы нормально, я сейчас спала бы ангельским сном с сознанием выполненного долга (а с кем-чем еще?…), но он, добравшись до конца моих показаний, вдруг отложил бумагу в сторонку, внимательно поглядел на меня, и спросил:
- А может быть, вы там, у родителей, все-таки выпили? А? Вы подумайте, вспомните…
Он не то чтобы не верил мне - ему незачем было верить. Ему было удобнее не верить. Чтобы не возиться с этой полупридушенной химичкой, которая черт знает что несет, чтобы не докапываться, какой из охламонов впопыхах не разглядел кровавого следа на полу. Чтобы закрыть дело, ему нужно было мое кроткое полупризнание - ну, тяпнули малость, старики разгулялись, в драку полезли. Припадочная матушка встала в стойку "мабу" и с воинственным воплем "киья-а-а!!!" ринулась в атаку. Почтенный отчим, звякнул шпорами, вытянулся в струнку и метнул лассо. Кровь, хрип и обломки импортного гарнитура. Достойный сицилианской мафии приказ: "Выбросьте труп на Киевской!"
У меня есть такая особенность - когда нужно взорваться, я не взрываюсь. Я только двигаюсь и говорю чуть медленнее, чем обычно. Потом, наедине с собой… Да.
Третий час ночи.
Дело закроют.
Если это маньяк, он еще раз подкараулит Соньку.
Либо какую-то другую женщину.
Я ведь почему в милицию пошла? Наивная Сонька выписалась из больницы, когда сняли швы со лба, пожила у подобревшей матушки и опять решила вернуться на Киевскую.
А тот, кто знает там все дворы и подворотни, возможно, только ее и ждет. А она, дурашка, думает, что его ищут, как в кино - с собаками, бравыми лейтенантами и полковниками в благородной седине.
Конечно, может быть и такое - ему не Соня нужна была и вообще не женщина, а просто наширялся, примерещилась жуть, пошел мстить всему белому свету. Но ведь он может еще раз наширяться.
Соня еще не знала, что ее жизнь все-таки под угрозой. Я не стала звонить ей. Мало радости в таком известии.
Но я это знала - и металась, соображая, как ей помочь, Хотя формально я сидела в кресле два с половиной часа подряд.
Тут- то мне и пришло в голову, что неплохо бы продать душу дьяволу, лишь бы избавить мир от этого наркомана, пьяницы, маньяка, или кто он там есть. Я готова взять на себя эту ответственность.
Это была не ярость… а может, и холодная ярость. Я поняла, что Соньке неоткуда ждать помощи. И Вере Каманиной - она после тренировки едет на другой конец города и тоже в трущобы. И Алке Зайчихе, и Любке Крутых, и Наташе, и Зое - все они возвращаются домой поздно. Три недели назад люди, отвечающие за их безопасность, проворонили сволочь, способную задушить женщину в подъезде. Где теперь бродит эта сволочь и чем занимается - одному Богу ведомо. Убить убийцу - это же справедливо?
- Душу продам дьяволу! Я готова искать его, найти и обезвредить. Только сама не справлюсь. Мне нужна помощь. Если дьявол мне окажет эту помощь - я продам ему душу.
Так я бубнила, сопя и сжимая кулаки. А под мой кулак лучше не попадаться. Он у меня маленький и острый. И поскольку я отжимаюсь от пола на равных с восемнадцатилетними мальчишками вот на этих самых кулаках, удар получается о-о-очень неприятный. Я быстро бегаю, у меня прекрасная реакция. Знаю приемы. И мне не нужно сидеть целыми днями в кабинете за омерзительным столом и лупить одним пальцем по клавиатуре разболтанной машинки, как этому, ну, как его… Любой дрын из забора в моих руках превратится в "бо" - дядя, ты хоть знаешь, что это такое, машинистка ты недоделанная?
Почему я обратилась не к Богу, а к дьяволу - трудно сказать. Возможно, потому, что к Богу взывала перепуганная Сонька, обмотанная бинтами, когда я нашла ее в больнице. Она висела у меня на шее и ревела. А потом пошли рассуждения, все насчет того, как это Бог допускает такую несправедливость. Стало быть, допускает. Стало быть, обратимся в иную инстанцию…
И тут за окном раздался лай. Трижды и очень требовательно пролаял (я потянулась и выглянула) черный пудель.
Я усмехнулась - совпадение! Но пудель поднял голову и наши глаза встретились.
Он вбежал в наш подъезд - позвольте, разве двери открыты? А замок с кодом?
И сразу же коротко звякнул звонок.
Я быстро вышла в прихожую и отворила.
- Дьявол?
- Да.
- Входите…