- С перцем Нина пекла, - вмешалась Рената, - и не из творога, а из сыра. А у Жени были творожные с лимонной корочкой, как цветочки и бабочки.
И они завели серьезный разговор о формочках для печенья, о муке и о ванилине. Я сидела, молчала, никак не могла понять, что же такое здесь происходит, а когда взглянула на часы, то обнаружила, что эти странные ведьмы уже полчаса говорят о кондитерских делах.
И когда Анна Анатольевна пошла на кухню ставить чайник, я, естественно, выскочила за ней следом.
Она неторопливо налила воду, зажгла газ, поставила чайник на огонь и повернулась ко мне. Взгляд у нее был внимательный и грустный.
- Я ничего не понимаю, - наконец сказала я. - Странный какой-то шабаш.
- А каким же ему быть?
Я пожала плечами. Ну, не таким же, в самом деле, как посиделки одиноких женщин, для которых это, может, единственный повод принарядиться!
- Обычный шабаш ведьм, которые получили то, чего хотели, и теперь мирно ждут срока расплаты, - спокойно сказала Анна Анатольевна. - Получишь то, что вписано в твой договор, и тоже будешь спокойно ждать срока. Так что привыкай.
- Вы… подписали?
- Да.
- И что же вы получили? Простите… но если можно…
- Можно. Мужа от тюрьмы спасла. Хозяйственник он у меня был. Ну, наворотил дел с лучшими намерениями. Загребли…
Анна Анатольевна помолчала.
- А вы? - осторожно спросила я.
- Что - я? Металась, конечно, душу дьяволу собиралась продавать, лишь бы его спасти. Срок-то грозил - дай Боже. Ну, дьявол и явился.
- Этот, туманный?
- Ну да, Зелиал. Предупредил - если хочешь справедливости, так чтобы никакой для себя пользы ты от этой справедливости не ждала. Иначе это будет не справедливость, а совсем другое. А я знала, что мужа подставили, что он разве что в мелочах виноват. Помог он мне мужа вызволить, все вышло по справедливости… Да только муж-то потом к молодой женщине жить ушел. Развода между нами не было, а живет у нее… Ну, хорошо хоть, не за решеткой.
Анна Анатольевна достала из холодильника форму с кремом и опрокинула ее на тарелку. Потом неторопливо отворила шкафчик, выбрала из многих бутылок с непонятными наклейками одну пузатую и полила из нее крем густым желтоватым сиропом.
- Это ликер, - ответила она на мой взгляд. - Сама мастерю. Скажу без скромности - язык проглотите.
Ее ровная речь, без единого всплеска, без улыбки и печали в голосе испугала меня вот чем - ведь если этот Зелиал исполнит мою просьбу, я получу то, чего хочу, то именно так буду ждать срока расплаты! Без эмоций. Без сожалений. Вообще без ничего?
- А он будет? - спросила я, имея в виду Зелиала.
- Он здесь уже не бывает.
- Почему?
- А зачем?
Безнадежно стало мне и беспросветно. Это было мое будущее - пожилая ухоженная одинокая дама, к которой даже купивший ее душу бес - и тот больше не является. И только раз в неделю собираются подруги по судьбе - поговорить ровными голосами про песочное тесто и зефир в шоколаде.
- Он мне нужен, - сказала я. - Он велел мне быть во вторник на шабаше, вот я пришла, а его нет. Как мне его теперь найти?
- Ну, этого никто не знает, - ответила она. - Нужно будет - сам появится. Видно, считает, что еще рано. Но раз он велел прийти, значит, мы сами можем помочь. Мы ведь тоже кое-что умеем.
- Он научил?
- Кто же еще! Баба Стася птицей перекидывается. Галина приворотное зелье может сварить, заговор на присушку и отсушку знает. Рената по лицу мастерица, лицо меняет. Женя глаза отводит. Кажется, только что рядом стояла, а вместо нее пятно на обоих мерещится. Или слово слышишь - как будто кто-то другой сказал, кто сейчас вообще за тридевять земель. А это она. Или идет, а тебе кажется, будто это собака идет. Она однажды меня до полусмерти перепугала. Так если что нужно - научим. Это мы охотно.
Я задумалась. Что из этих умений могло бы мне пригодиться? Приворотное зелье было вроде ни к чему. Отводить глаза? Скорее всего, именно это. Менять лицо? Только вот кому - себе самой, что ли?
- Ну как? Решили? - спросила Анна Анатольевна, берясь двумя руками за тарелку с кремом.
- Птицей, - сказала я.
Вот именно это умение было мне совершенно ни к чему. Ну что я могла в пернатом виде предпринять против того, кого собиралась преследовать?
Но мне так всю жизнь хотелось встать в арабеск, закинуть голову и полететь, что я ни секунды не колебалась.
- Сейчас пришлю бабу Стасю, - пообещала, нисколько не удивившись, Анна Анатольевна и вышла.
Кругленькая баба Стася прямо-таки вкатилась в кухню.
- Перекинуться - это проще всего, - сразу начала она. - На то и перо нам дадено. Только не у всех получается. Аня не может - куда там! А ты… ты сможешь. Ты способная.
Баба Стася бесцеремонно пригнула мою голову и обшарила пальцами узел волос.
- Ладная кичка, - сказала она, - перышко хорошо держаться будет. Дай-ка мы его засунем поглубже, вот так… Теперь уж не выскользнет.
Я выпрямилась, она оглядела меня с ног до головы и пригорюнилась.
- Ты же еще совсем молоденькая, - жалостно сообщила мне она. - Может, обойдешься, а? Ведь потом расплачиваться!
- Мне уже есть за что расплачиваться, - сказала я. - Он мне перышком глаза помазал.
- Это ничего, это он простит! - обрадовалась баба Стася. - Он-то добрый. Может, без него разберешься, а?
- Не справлюсь я без него, - и я почти так же развела ладонями, как баба Стася за столом. - Понимаешь, бабушка, больше помочь некому. Те, кто за это деньги получают, не могут мою подругу от беды защитить. А я одна не справлюсь.
- Из-за подруги на это идешь?
- Ну… и из-за подруги, конечно, тоже. Понимаешь, бабушка, за ней какая-то сволочь охотится. Может, маньяк. Если его теперь не поймать, он много чего натворит. Я вот разобраться хочу, зачем ему Соня понадобилась. А вдруг он с Соней расправится и за другую женщину примется, такую же беззащитную? И у нее тоже никого рядом не будет, чтобы помочь?
Объяснила я вроде бы понятно. Баба Стася призадумалась.
- Да, если так, тебя не отговоришь, - и она вздохнула.
- А ты сама, бабушка? Ты как решилась?
- Решишься тут, когда пятеро маленьких и мешок муки на всю зиму. Как не решилась - малые бы с голоду померли. Ну, выжили мы в ту зиму. Не я одна - Шура Адамовичева тоже решилась, померла она десять лет тому. Вместе мы тогда вышли ночью в пустой амбар, и, как бабки учили, образам не поклонясь, в дверях не перекрестясь, "Отче наш" - навыворот… Явился… Думали - морока, чудище, а когда в глазах прояснело, прямо заулыбались. С лица он больно был хорош. Мужики-то наши в войну убитые.
- А потом? - нетерпеливо спросила я. - Все устроилось?
- Устроилось, - подтвердила она. - Не зря мы с Шурой это затеяли. Спасли малых.
- И где же они теперь?
- Да кто где… - Баба Стася задумалась, - Наташка в Днепропетровске… Петродзержинске? Нет, Днепродзержинске, есть такой город-то иль нет? Сашенька - за Уралом где-то, Любушка… последнее письмо из Сыктывкара прислала. Может, там до сих пор и живет?
- А давно прислала?
- Да годов уж…
Она не договорила фразу, но я внутренним слухом уловила горестное "…с десять будет". Бабе Стасе было стыдно за тех пятерых малых, кого она спасла от голодной смерти. И в то же время она была спокойна, потому что наград от Зелиала за добрые дела никому не полагалось. Само дело и было наградой, да еще за право сотворить его приходилось платить душой.
- Ну, коли не раздумала, так учись, - вдруг сказала баба Стася. - Руками проведи сверху вниз, от головы по груди, по животу, по ногам, а теперь снизу вверх, по ногам, по бокам, возьми себя за плечи вот так и крепко сожми…
Я почувствовала, что грудь моя выкатывается вперед, а ноги словно втягиваются в тело.
- Все, хватит! - приказала баба Стася. - Стряхни руками! Поняла? Ну, наука это простая. Ты, главное, не бойся, когда перья по телу пойдут. Чешутся, окаянные! А захочешь опять человеком перекинуться - клювом перо из грудки выдерни, лапой наступи и вот так разотри;
Она показала ногой, как растирать в прах перо.
- Спасибо, бабушка, - сказала я.
- За это не благодарят, - сурово отрубила она. - Может, и проклянешь иным часом бабу Стасю за ее науку. Ничего, я не обижусь. Подруге-то помоги непременно. А теперь ступай отсюда тихонечко. Нечего тебе здесь делать. У нас-то все уже позади, мы сидим тут и околеванца ждем. А у тебя, я вижу, и позади ничего не осталось, о чем можно пожалеть, и сейчас - одно на душе, как бы делом своим заняться, так что иди уж, выручай свою подругу! Иди, иди, нечего тебе с нами чаи гонять. Мы все, чего хотели, сделали. А у тебя еще мно-о-ого дела!
- Баба Стася, ты гадать умеешь? - вдруг спросила я.
- Так вот же, гадаю! - сердясь на мою несообразительность, воскликнула она. - Вот Аня мужа спасала, я - деточек, Галина тоже за семью страдает, с Ренаткой вообще кинокомедия - за открытие какое-то научное! У нас один раз сбылось то, о чем просили, и больше уж не повторится, потому что во второй раз Аниного мужа в каталажку не посадят, во второй раз по пятьдесят шесть грамм пшеницы да по сто двадцать грамм ржи на трудодень мне не дадут! А ты, чую, чего-то такого добиваешься, что не на один раз. И добьешься. Так что беги отсюда скорее. Беги, беги, ты хорошо бегаешь. А те - так лети! Это у тебя сразу получится! Ты - способная!
И она вытолкала меня из кухни в прихожую, а из прихожей - на лестницу.
Дверь захлопнулась.
- Вот тебе и шабаш! - вслух произнесла я.
Была ночь, в той ее поре, когда уже и хулиганье угомонилось, и можно спокойно пройти по городу из конца в конец, не встретив ни души.
И я пошла - медленно, как человек, обремененный лишь приятной усталостью, тяжестью от вкусной пищи в животе да легкими симпатичными мыслями, порожденными бокалом шампанского.
Во мне рождалась какая-то огромная сила, которой еще не требовалось мгновенного действия, но она уже осознавала себя, свои масштабы, свои цели. Во мне свершался неторопливый процесс, сходный с тем, как наливается соком плод. Я чувствовала это так, будто кровь, текущая во мне, стала тяжелее. Но мне давно было известно, что когда чувствуешь тяжесть собственных мускулов - значит, растет их сила. Очевидно, так же обстояло дело и с кровью.
Она ходила по мне, я чувствовала ее, я осваивалась с этим новым ощущением, и оно мне нравилось.
***
Очевидно, когда Жизель завершила последний пируэт и на долю мгновения застыла в арабеске, она изумилась точно так же: по ее жилам ходила новая, светлая сила, вскипающая и пузырящаяся, как розовое шампанское. Уж теперь-то Жизель могла станцевать все на свете. Когда она поняла это, то благословила своего возлюбленного изменника и миг своей смерти.
И понеслась, пробуя то одно, то другое движение, счастливая оттого, что не касается земли.
А впереди было еще и другое счастье - влиться в белое облако и лететь над ночной землей… играя… убивая.
Она еще не знала, что это облако убивает.
***
На утреннюю тренировку принеслась Соня.
Она любит поспать, и когда у нее нет первого, второго или даже третьего урока, просыпается впритык, чтобы одной рукой запихивать в рот бутерброд, а другой - красить глаза, суя при этом ноги в туфли. И является в школу аккурат к звонку на урок.
Поэтому я и удивилась, обнаружив ее в зале. Мои бегемотицы, как всегда, опаздывали. Я на ходу скинула кофту и платье, вынула из сумки купальник и тресы.
- Послушай, он приходил! - объявила Соня. Я прежде всего посмотрела, как заживают под волосами ее шрамы и рассасываются шишки. С этим обстояло нормально.
- Кто приходил?
- Этот… эта сволочь.
- То есть как?!
- Ночью бросал камушки в окно!
Я онемела.
Сонька одновременно наивна и мнительна. Наивна до того, что верит в милицию. И мнительна до того, что теперь ей на каждом- углу будут мерещиться насильники и убийцы.
- Я боюсь там ночевать! - вдруг объявила Соня. - Я одна умру там от страха!
- С твоей дверью от страха умирать незачем, - возразила я, натягивая тресы и разглаживая их по ногам. - Ее тараном не прошибешь.
- Так ты этой ночью не придешь ко мне ночевать? - возмущенно спросила Соня, как будто она уже трижды приглашала, получила грубый отказ и готова ринуться в последнюю атаку.
- А зачем? - поинтересовалась я.
- Как - зачем? Я же боюсь одна!
- Очень интересно. И что же я, по-твоему, сделаю, когда в окно бросят камушек? Побегу звонить в милицию?
Соня задумалась.
- Нет. Я тебя не пущу, - наконец решила она. Вся беда в том, что у Соньки нет телефона. Она уверена, что именно из-за этого Генка до сих пор на ней не женился. Ведь он не имеет возможности звонить ей каждый вечер и вести светские беседы. О том, что сработал бы другой вариант - что звонила бы она сама и бросала трубку, услышав женский голос, Сонька, конечно, не подумала.
- Так мне тем более незачем у тебя ночевать.
- Значит, не придешь? - растерянно прошептала Соня. И я поняла, что больше ей позвать некого. Как она беззаветно надеялась год назад, что я помогу ей сделать соблазнительные бедра и бюст (и действительно, кое-что у нас получилось), так теперь она свято убеждена, что я ее в обиду не дам. А как я это сделаю, она не беспокоится.
Логика женщины, которая дожила до тридцати (почти!) лет и не научилась обходиться без крепкого мужского плеча, меня всегда поражает. Ведь по меньшей мере восемь лет, после института, Соня жила более или менее самостоятельно, так сказать, на моральном и физическом хозрасчете. Я понимаю, прожить все эти годы в браке и вдруг оказаться в одиночестве! Тогда точно начнешь в поисках опоры хвататься за что попало. Но было же время научиться жить одной, справляясь со всеми проблемами!
Все это я высказала Соне, уже зная, что пойду к ней ночевать, и она уложит меня с собой, и будет полночи рассказывать о Генке, и разволнуется, и в четыре часа утра пойдет ставить чайник и лепить бутерброды…
В общем, весь день у меня был испорчен думой о том, что вечером придется обойтись без ванны. Да и спать я привыкла одна, полностью распоряжаясь собственным одеялом.
Когда же мне приходилось спать не одной, я по четыре часа пыталась заснуть, а потом через каждые двадцать минут просыпалась и натягивала одеяло, да еще так, чтобы из четырех ног ни одна не торчала. Однажды я даже спросила себя - а стоит ли то, что двое совершают в постели, таких страданий?
Зная Сонькину способность вести хозяйство, я купила к ужину решительно все - хлеб, масло, сыр, сахар и чай. У нее вечно не хватает какого-то решающего компонента. Купила я также новые шлепанцы, потому что забежать домой не получалось. А то, что Сонька предлагает гостям, восторга у меня не вызывает. Я брезгливая. То есть я могу поесть из одной плошки с собакой, животные в моем понимании чисты и их запахи для меня нейтральны, но сунуть ногу туда, где уже побывала чья-то босая нога, - выше моих сил. Даже в интимных отношениях я ловила себя на том, что мужчина приносит целый букет неприятных мне запахов - и ног, и пота, и вообще всего, что выделяет его тело. Можно какое-то время пересиливать себя, но когда раздражения накопится выше крыши, да еще приплюсуются всякие глупости, терпение лопается.
Если признаться совсем честно, то на подходе к Сонькиному дому я беспокойно озиралась. Я чувствовала, что этот сукин сын поблизости. Впрочем, Соньке я сказала, что у нее галлюцинации, что камушки бросали мальчишки и что напрасно я к ней притащилась.
Я после шести тренировок и беготни так умоталась, что за ужином клевала носом. А когда мы с Сонькой вместе ужинаем, то это получается в первом часу ночи.
Когда мы допивали по третьей чашке чая, в окно стукнул камушек. Мы одновременно вздрогнули.
- Он! - сказала Соня.
Я же и так знала, что это он. На сей раз Сонькина мания преследования имела-таки основания.
Камушек ударил еще раз и продребезжал по подоконнику.
- Туши свет! - приказала я. - Попробуем его разглядеть!
Я рассчитывала, что хоть у Сони это получится. Что-то внутри меня мешало мне увидеть его лицо, хотя я могла с третьего этажа разглядеть сквозь куртку клетки на его рубашке.
- Эй! Соня! - позвали снизу. Мы переглянулись. Он успел узнать ее имя!
Сонька окаменела, а я протянула руку и выключила свет.
- Ты чего? Я боюсь в темноте! - заявила эта умница.
- Тебе обязательно нужно, чтобы он видел в освещенном окне твой силуэт? - как можно язвительнее поинтересовалась я. - Тебе обязательно нужно, чтобы он запустил в тебя кирпичом?
- Соня! - раздалось снизу. - Открой!
- Кто это? - дрожащим голоском спросила Соня. Я думала, он не услышит, окно все-таки было лишь чуточку приоткрыто, но у него был хороший слух.
- Не бойся, свои!
- Кто это свои? Вы кто?
Соня нашла время и место для интеллигентных препирательств!
- Открой, говорят тебе! - отвечал он. - Не бойся, я тебе ничего не сделаю!
- Как вас зовут? - додумалась спросить Соня. Невзирая на кошмарность ситуации, меня разобрал хохот.
Я привалилась к стене и тут вдруг сообразила, что он же не знает, что нас здесь двое.
- Сонька! Слушай! Ты с ним еще поговори, спроси, как его отчество, а я выскочу и побегу звонить в милицию! Поняла?
Соня кивнула - мол, ага, поняла! - и в полном ошалении действительно спросила:
- Как ваше имя-отчество?…
Я схватилась за голову. Вопрос получился издевательский, а я догадывалась, что эту скотину лучше не дразнить.
- Лучше открой добром, а то узнаешь, как имя-отчество! - нехорошим голосом пообещал человек внизу.
- Я вам не открою, - быстро сказала Соня. - Я сейчас милицию вызову!
- У тебя телефона нет, - ответили снизу. - Давай открывай, я сейчас поднимусь. А то хуже будет.
- Не открою!
Он не ответил.
Соня, стоя у окна, не решалась выглянуть наружу. Я набралась смелости и высунулась. Его во дворе не было.
- Он что, действительно к нам пошел? - недоуменно спросила Соня.
- Фиг его знает… Я уже не успею выскочить.
- Я тебя не пущу!
- Если он уже на лестнице… Тут в дверь позвонили.
- Он - прошептала бледная Соня. - Ей-богу, он! Жанка, я боюсь! Он убьет меня!
- Не пори ерунды! - прикрикнула я. - Что он, лбом, что ли, твою дверь прошибет?
- А вдруг у него лом?
Пожалуй, ломом он мог бы прошибить дверь - если бы умудрился замахнуться. Дверь отворялась в такой закоулок, что мы с Соней еле туда протискивались. Но он мог засунуть какую-нибудь дрянь в щель и отжать дверь!
Позвонили опять - долго, упрямо.
- Молчи, - приказала я Соне. - Не визжи и не паникуй!
- Господи, ну зачем я ему понадобилась? - вдруг взмолилась Соня. - Ну, зачем он меня преследует? Что я ему сделала? Я же его никогда в глаза не видела!
- Заткнись, - спокойно сказала я. - У тебя красный перец есть?
- Ты с ума сошла?
- Есть или нет?
- На кухне…
- Понимаю, что не под одеялом.
Тут он впервые ударил в дверь - еще не очень сильно, а как бы пробуя кулак.
- Пошли на кухню.
Он колотился в дверь, а мы зажгли свет и отыскали пакет красного перца. Я честно поделила его пополам.