Он протянул руку в окно, а Таня вышла из комнаты, быстро вернулась с мокрым платком и прижала его к ладони Андрея, отчего ему стало больнее прежнего. Но он терпел и даже улыбался, счастливый, что Таня ухаживает за ним, жалеет его.
– Ну что ты лыбишься, дурачок, – ее голос уже не был сердитым. – Разве свою любовь так доказывают?
– Я, наверное, и впрямь дурак, что стал жечь себя. Но, говорят, – все влюбленные дураки. И чем сильнее они влюблены, тем глупее совершают поступки. Не обижайся и прости меня, пожалуйста, если я расстроил тебя. Пожалуйста.
– Ладно. Только не делай так больше, – сказала Таня почти что нежно. – Ну, что ты там стоишь? Давай, залезай сюда, а то еще увидит кто-нибудь с улицы.
Андрей, даже и не мечтавший о такой удаче, ухватился за раму, подтянулся и без труда протиснулся в узкое окошко. В маленькой комнате стоял какой-то особенный смешанный запах дома, хозяева которого держат коров, и духов Тани. Он сразу влюбился и в этот запах, и в эту уютную комнатку. Влюбился в киноартистов, фотографии которых во множестве были наклеены на стенах, хотя в сумраках и не мог узнать всех, кто на них изображен. Ему сразу стали очень дороги Танины кровать, стулья, магнитола в углу, стол, и на нем будильник, графин с водой, лежащие стопкой толстые общие тетради.
Он видел все эти предметы, видел стоявшую рядом любимую девушку, и теплые волны блаженства накатывали на него. Теплота шла от обожженной руки, и Андрей был благодарен ожогу, готов был целовать свою горящую огнем руку потому, что до нее дотрагивалась Таня. Он поднес ладонь к губам и подул на нее.
– Болит? – спросила Таня и, не дожидаясь ответа, намочила платок водой из графина и аккуратно приложила его к ладони.
– Спасибо, Танечка. Мне так хорошо.
– Зачем ты сделал это?
– Не знаю, зачем, но знаю, что никогда не пожалею об этом.
– Опять ерунду говоришь, – сказала она строго и даже раздраженно.
– Все, не буду больше, – торопливо сказал он.
– Чего стоишь-то? – Таня присела на кровать. Андрей выдвинул из-за стола стул, сел на него и стал смотреть на девушку.
Они молчали. Молчали долго. И в доме не было слышно ни звука. Андрей, не отрываясь, смотрел на Таню, разглядывал ее, любовался ею. Он готов был сидеть так хоть всю ночь. Таня откинулась на подушку и закрыла глаза.
– Ты что, хочешь во мне дырку проглядеть? – прошептала она.
– Нет, я просто любуюсь, Танечка.
– Было бы на что любоваться.
– Есть. Есть на что, милая, – Андрея оказался на коленях у ее изголовья. – Ты такая красивая. Я сразу в тебя влюбился, как только увидел тогда на реке…
– Когда на реке?
– Ты разве не помнишь? В субботу ты пришла на речку с подружками. А потом, когда вытиралась, у тебя полотенце соскочило…
– Так ты был тогда на пляже? – она приподнялась и, оперевшись на локоть, с интересом на него поглядела. – И ты видел, как с меня свалилось полотенце?
– Видел, – Андрей, будто сознался в проступке.
– Наглец, – Таня снова откинулась на кровать и отвернулась к стене. Разметавшиеся по подушке волосы были похожи на пряди длинных водорослей, колышущихся на течении.
Андрей не понял – обиделась ли она или просто шутит. Подождав немного, он прижался к кровати и осторожно начал гладить волосы-водоросли, каждую секунду боясь, что Таня запретит ему делать это. Но она лежала молча и неподвижно. Не переставая гладить, Андрей поднялся с колен и присел на краешек кровати, потом медленно склонился над девушкой. Он почти коснулся губами ее щеки, когда Таня повернулась к нему и посмотрела в упор.
Андрею показалось, что она чего-то ждет от него. Но что может ждать девушка от парня, когда он сидит так близко, и они только вдвоем в маленькой комнатке, освещенной лишь желто-синим светом луны? Андрей задержал дыхание и коснулся губами ее губ, которые Таня зачем-то сразу сжала.
Потом прикоснулся еще раз и еще, но тут Таня резко отвернулась, а после села, отстранив Андрея, и ему пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не упасть.
– Ты что, целоваться не умеешь? – спросила она.
– Почему не умею? – смутился Андрей.
– Потому, что как покойницу меня целуешь.
– Да нет, что ты! Я просто…
– Таня, ты с кем там разговариваешь? – донесся из глубины дома женский, и, как показалось Андрею, сварливый голос.
– Нет-нет, ма, ни с кем. Это тебе послышалось, – тут же ответила девушка и сердито зашептала: – Чего разорался-то? Ну-ка, давай, уматывай по шустрому, а не то мать застукает.
Она стала подталкивать его к открытому окну, и Андрей, не смея спорить, выпрыгнул на улицу, слегка подвихнув при приземлении ногу. Он тут же прильнул окну, но Таня уже закрывала его, и он лишь успел шепнуть:
– Я люблю, я очень сильно люблю тебя.
7 июля 1977 года. Сестренка
"Андрюха, пока тебя не было в Истре, здесь много чего произошло. Я взял из тайника твою иконку, но ее у меня отняли. Прости. Еще меня избили и, кажется, сломали ребро. Уезжаю в Москву. Вернусь в субботу вместе с толпой. Встретимся или дома, или приходи на танцы – там будем разбираться с козлами, меня избившими. Если сможешь, обязательно поговори с Лексием. Шурик".
Почерк был корявый – как курица лапой, но в тексте не было ни одной грамматической ошибки.
Андрей проснулся аж в первом часу дня и нашел записку на крыльце дома. О том, что в прошлую субботу он украл из музея иконку, он вспомнил только сейчас. Он даже удивился этому. Но потом понял, что начисто забыл про иконку и про многое другое потому, что последние дни все его мысли были заняты только Таней. Андрей снова стал думать о ней, вспоминать вчерашний вечер, ночь, минуты, проведенные в ее комнате, у ее кровати. Он десять раз сказал Тане, что любит ее и не услышал от нее ни одного ласкового слова. Он прекрасно понимал, что если влюбился в нее с первого взгляда, это совсем не означает, что и она сразу начнет испытывать к нему нежные чувства. Ведь совсем недавно она целовалась с каким-то там Терехой и даже знать не знала о существовании его – Андрея. Она даже не заметила его тогда на "Детском". Но она и не послала его куда подальше, когда он сделал попытку с ней познакомиться! И он познакомился. И провел несколько самых замечательных, самых счастливых часов в своей жизни с ней на лавочке у ее дома. И вчера, вернее сегодня ночью, она позволила залезть к себе окошко, позволила сидеть рядом с ней, целовать себя. Как это было здорово!
Но, конечно, надо было действовать более решительно. Целоваться он и в самом деле не умеет, но это все ерунда – научится. В следующий раз он будет вести себя по-другому. Не станет тянуть резину, а будет смелее, если надо и наглее. И какое счастье, что следующая встреча с Таней состоится сегодня! Он снова придет к ее дому, снова постучится в ее окошко, она впустит его к себе, и тогда… Андрей зажмурил глаза и представил Таню в своих объятиях, как она отвечает на его поцелуи, как улыбается, глядя на него с такой же любовью, что и он на нее…
Потом он вспомнил о брате. Зачем Шурик взял иконку? Может, просто делать было нечего, вот он и отправился в монастырь, а после на каких-то уродов нарвался? Ладно, вернется из Москвы, разберемся. Тем более, он грозился толпу с собой привезти. Вечером вместе сходим на танцы, а в воскресенье устроим наш традиционный "отдых на любимом месте".
Андрей позавтракал и пошел в сарай ремонтировать велосипед. Надо было снять колесо и заклеить дырявую камеру. А потом навестить Лексия. Шурик зачем-то просил поговорить с ним, да и не виделся он со своим дальним родственником уже почти год.
С велосипедом Андрей возился дольше часа. Он торопился – небо хмурилось, видно, скоро должен был начаться дождь. Поэтому он решил не ждать, пока ливанет, взял велосипед брата, запер сарай и помчался к Лексию. И хотя дождь должен быль начаться с минуты на минуту, Андрей все же сделал приличный крюк и, выехав на улицу Песчаную, разогнался и пролетел на скорости мимо Таниного дома.
Была небольшая надежда хоть мельком увидеть любимую девушку, но ни у дома, ни в саду никого не было. Зато в соседнем саду он успел заметить сгорбленного мужчину с граблями в руках. Андрей вспомнил, что именно в этот сад он проник ночью, когда впервые следил за Таней. Вспомнил, как, услыша непонятные звуки, зашел в темный дом и там, в подвале, увидел засветившегося фосфорным светом голубя.
Может, тогда ему все привиделось? Но в любом случае Андрею совсем не хотелось выяснять, что там было на самом деле, и тем более не хотелось еще раз очутиться в том темном загадочном доме.
С неба упали первые капли, и Андрей поднажал на педали. К дому брата он подъехал, когда дождь уже припустил по-настоящему. Он закатил велосипед под навес и вбежал на террасу, отряхиваясь.
– Лексий, давай открывай, пока я совсем не растаял! – закричал он, стуча в окошко входной двери.
– Его нет дома, – услышал он приятный голос.
Дверь открылась, и Андрей увидел Настю. Он удивился, как сильно изменилась его троюродная сестренка – выросла, повзрослела, похорошела.
– Ой, Андрюша, здравствуй. Заходи, – сказала она, застеснявшись и пропуская Андрея в дом. Потом закрыла дверь на крючок и пошла за ним. – Олег минут пятнадцать назад как ушел куда-то, а когда вернется, не сказал.
– Настюха, тебя и не узнать, – Андрей достал из кармана две молочные ириски и протянул ей. – Настоящей невестой стала.
– Спасибо, – Настя взяла ириски и улыбнулась. – А лет через десять ты мне тоже конфетки будешь дарить?
– Через десять! – присвистнул он. – Я думаю, что лет через пять, а то и раньше, уже твоих детишек буду конфетами угощать.
– Андрюша, что ты говоришь! – краска смущения залила ее лицо, и Настя убежала на кухню. Через минуту вернулась, держа в руках полную трехлитровую банку молока.
– Молочка попьешь парного?
– С удовольствием, сестренка.
Настя достала из настенного шкафа эмалированную кружку, поставила ее на стол и до краев наполнила молоком.
– А ты будешь? – спросил Андрей, беря кружку.
– Пей. Я после тебя.
Он пил медленно, не сводя глаз с симпатичной девочки. И она, не отрываясь, смотрела на него.
– А знаешь, если ты допьешь это молоко, то сможешь узнать мои мысли? – Андрей, улыбаясь, поставил кружку на стол.
– Знаю. Может, мне твои мысли очень даже интересны, – Настя схватила кружку и быстро выпила оставшееся молоко.
– Ого! Да ты любопытная. И что же тебе, к примеру, интересно узнать?
– К примеру, как ты ко мне относишься, – Настя вытерла ладонью губы, стерев появившуюся белую полоску.
– Милая Настюха, я тебя очень люблю, – сказал он как можно нежнее.
– И я тебя, Андрюша, очень сильно люблю. И всегда буду любить.
Андрей даже слегка растерялся – так серьезно она это сказала.
– Ну, конечно. Мы же с тобой родственники, пусть хоть и дальние. Но все равно – брат и сестра.
– При чем здесь брат и сестра, – Настя махнула рукой, словно прогоняя надоевшую муху.
– Как причем? – еще больше растерялся он. А она шагнула к нему, отчего у Андрея почему-то замерло сердце. Закрыв глаза, Настя прошептала, а ему показалось, что свежий ветер прошелестел зелеными березовыми листочками:
– Андрюша, поцелуй меня, пожалуйста.
– Конечно, Настенька, – он наклонился и бережно чмокнул ее в бархатную щечку.
– Я же тебя по-взрослому просила, – она капризно надула губы.
– А ты знаешь, как взрослые целуются?
Настя промолчала.
– Может быть, и меня научишь?
Андрей не успел опомниться, как Настя, поднялась на мысочки, обхватила его руками за затылок и, притянув к себе, прижалась своими мягкими губами к его губам. Он почувствовал, как лизнул его ее язычок, и как слегка куснули за губу ее зубки, и тут же Настя отскочила от него, пихнув руками в грудь, словно это он пристал к ней, после чего опять убежала на кухню. А очумевший Андрей подождал немного, приходя в себя от поцелуя четырнадцатилетней девушки и, не зная что теперь делать, вышел на улицу.
Дождь все еще лил, хотя не был уже таким сильным. Андрей сел на велосипед и помчался домой, вдыхая всей грудью свежесть истринских улиц.
7 июля 1977 года. Долг платежом красен
Собираясь на встречу с Петляевым, Лексий прихватил из отцовских запасов бутылку самогонки. Однако уже на улице подумал, что одним пузырем не отделается, и, зайдя в магазин, выложил 2.90 за бутылку крепленой "Иверии".
Он нашел Петлю в старой обвитой плющом беседке с обвалившимся крыльцом, где тот вместе с постоянными теперь своими дружками-собутыльниками: Власом, Колюней и Терехой заблаговременно спрятался от надвигающейся грозы. Парни резались в "сику". Петля, конечно же, выигрывал, Теря и Влас еще держались, а Колюня успел проиграться вдрызг.
Лексий поздоровался со всеми и выставил на стол обе бутылки, чем вызвал общий восторг. Больше всех доволен был Колюня, которому, как проигравшему, предстояло, но очень не хотелось бежать за спиртным под усиливающимся дождем.
Начали с самогонки. На закуску были только зеленые недозрелые яблоки. Лексий чувствовал себя как-то коряво, неуютно, словно впервые видел тех, кто сидел рядом и по очереди пил с ним из одного стакана. На самом деле он прекрасно их знал. Долговязый, словно гнутый гвоздь, Колюня был трус, каких поискать, Влас – человек просто тупой и, наверное, поэтому в любую минуту готовый ввязаться в самую бессмысленную, пусть и сулящую поражение, драку. Ну а своего одноклассника Тереху Лексий ненавидел еще с дошкольного возраста и не раз бил ему морду за разные пакости. Только Петля был, вроде бы, все еще оставался его другом, и только он, по сути, и был нужен сегодня Лексию. Когда открыли "Иверию", Лексий, понизив голос, поинтересовался у Петли об иконке.
– Так значит тогда у кинотеатра мы твоего родственника обработали? – сделал удивленные глаза Петляев. – Ну, извини, не знали.
– Петля, будь другом, верни мне иконку, а я ее Шурику передам.
– Как же я могу тебе ее вернуть, если это Терехин трофей, – пожал тот плечами. – Спрашивай у него. А сейчас давай лучше травки курнем.
– Не, травку не буду. Ты знаешь, я с Терей всегда в контрах был. И на мою просьбу он из принципа рогом упрется. Теря лучше иконку выбросит, чем мне отдаст. Помоги, Серега.
– Добро, – Петляев достал из кармана тонкий портсигар, вынул из него папироску и, прикурив от услужливо протянутой Колюней зажженной спички, глубоко затянулся. – Я ведь прекрасно помню, Лексий, как ты мне посылки на зону слал, а долг платежом красен, – он взял в руки колоду, – Теря, давай вдвоем партеечку раскинем.
– На что? – подозрительно спросил тот.
– Давай так: я ставлю всю Колюнину долю, а ты – иконку, что у того додика у кинотеатра отобрал.
– Хм, – у Тери заблестели глаза. Такая ставка была ему явно выгодна. – Согласен. Раздавай.
Однако через пару минут он уже разочарованно доставал из кармана почерневшую от времени иконку, которую будто бы держал в лапах летящий голубь.
7 июля 1977 года. Дождь
В течение дня дождь несколько раз то затихал, то принимался вновь, и всякий раз, как только в просветах между готовых вот-вот сомкнуться туч появлялось солнышко, огромная глава Воскресенского собора и возвышающийся над ней крест начинали сиять золотом.
Каждый раз, промокнув под дождем, Андрей прибегал или приезжал домой на велосипеде, раздевался до трусов, вешал вещи на террасе, чтобы подсохли, но как только дождь прекращался, надевал еще влажную одежду и снова спешил на улицу.
Он шел в городской парк, разбитый на высоком берегу излучины речки Истры, спускался по крутой заасфальтированной дорожке к самой реке туда, где впервые увидел Таню, потом поднимался обратно в гору, подходил к Истринскому дому культуры, к танцплощадке…
Монастырь был виден отовсюду. Андрей любовался им и в то же время видел перед собой Таню. Он с нетерпением ждал новой встречи с ней, и, как только начало смеркаться, ноги сами понесли его на улицу Песчаную. Он мурлыкал: "Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе берегу…" и, действительно, помнил каждое слово, сказанное Таней, каждую ее улыбку, каждый нахмур ее бровей.
Света в Танином окошке не было. Андрей никак не ожидал, что Тани может не оказаться дома. "Неужели ушла гулять с подружками, – подумал он. – Черт, надо было раньше приходить! Ну, ничего, подожду. Хоть всю ночь ждать буду".
И он стал ждать, хотя и готов был сейчас же помчаться на поиски любимой с самой большой скоростью, на какую был способен, подставляя ветру разгоряченное лицо. Он то стоял в тени кустов сирени, то слонялся по Песчаной и пересекающей ее улице в любой момент, надеясь увидеть Таню, возвращающуюся домой. Иногда вдалеке появлялись люди и шли в его сторону. Всякий раз у Андрея замирало сердце – не его ли это Таня? Он прятался в кусты или за деревья, поджидая, когда гуляющие приблизятся, но Тани среди них не было. Видимо, домой она не спешила.
Опять начался дождь. Андрей укрылся под огромным старым вязом, что рос напротив Таниного дома. Сначала под деревом было более-менее сухо, но вскоре крупные капли начали падать на голову, на плечи, влага тоненькими струйками потекла по спине, и он вконец вымок.
"Ничего, – утешал себя Андрей, – пусть Таня увидит, что я насквозь промок, ее дожидаясь. Пусть это будет лишним подтверждением, что я люблю ее. – Он усмехнулся. – Вчера выдержал пытку огнем, сегодня – водой, осталось только, как в сказке – медные трубы пройти". Андрей вспомнил, поцелуй Насти. Вот если бы его так целовала не малолетняя сестренка, а милая Танечка…
Вдруг в окошке, с которого Андрей не сводил глаз, зажегся свет!
"Как же я умудрился пропустить ее? – удивился он. – Наверное, Таня шла со стороны леса. Неужели она была одна, а я из-за этого дурацкого дождя, из-за этого чертова вяза, который все равно не спас от сырости, не смог встретить свою любимую?"
Но нет, Таня гуляла не одна. Андрей понял это, увидев какого-то парня, взобравшегося на забор и спрыгнувшего в сад. Затем, точно так же, как вчера Андрей, парень юркнул в открывшееся окно, после чего свет сразу погас.
Это произошло так быстро, что Андрей сначала усомнился – не привиделось ли ему это, не прокрутил ли он в своем воображении несколько мгновений вчерашнего своего свидания.
"Вот и дождался – она впустила к себе другого! Как же так? Ведь только вчера ночью я сидел у ее кровати, гладил ее волосы, даже чуть-чуть целовал. А теперь там, в ее комнате, кто-то еще, может быть, понаглее меня, наверное, не только гладит ее! Какой же я дурак! Надо было не шляться где попало, а сразу идти сюда. Надо было, надо!"
Он стоял перед ее темным окном и снова и снова проклинал себя, а дождь все усиливался. Уже начали сверкать молнии, и гром погромыхивал все ближе и ближе. Когда дождь превратился в настоящий ливень, Андрей побежал. Ему было все равно, куда бежать, все равно, наступает ли он на лужи, летит ли на него грязь, льет ли сверху. Он просто бежал и думал, что, наверное, было бы совсем неплохо, если бы одна из молний своим острием ударила сейчас в его сердце.