Саша долго смотрел на нее, потом несколько раз обошел вокруг и вдруг сильно залепил по ней ногой. Тогда все, из чего она состояла, повалилось на пол и распалось - сделанная из сухой тыквы голова с наклеенными глазами и ртом оказалась возле батареи, картонные руки согнулись в рукавах дрянного ситцевого халата, правая нога отпала, а левая повалилась на пол вместе с обтянутым черной тканью поясным манекеном на железном шесте, упавшим плашмя, прямо и как-то однозначно, словно застрелившийся политрук. Саша вышел из комнаты и побрел по коридору назад, но решетка, отделявшая коридор от сводчатого зала, оказалась опущенной. Он вспомнил, что слышал звук ее падения через секунду после того, как ударил ногой по манекену, но в тот момент не обратил на это внимания.
Вернувшись, он еще раз поглядел на пол, на обои и заметил в одном месте контур заклеенной двери. Он подошел и нажал на нее плечом. Дверь прогнулась, но не открылась; видимо, она была очень тонкой. Тогда Саша отошел, сжал кулаки и с разгону врезал в нее плечом - с такой силой, что, распахнув ее и с хрустом прорвав обои, пронесся еще метр или два по воздуху и только потом, споткнувшись обо что-то, полетел на пол, мельком увидев впереди чьи-то плечи, затылок и спинку стула.
- Тише, - сказал Итакин, поворачивая голову от экрана, на котором мерцал высокий сводчатый зал, в центре которого на ковре гладила кошку принцесса. - Бориса Емельяновича растревожишь. Ему сейчас опять в бой. У них сегодня большие потери.
Саша приподнялся на руках и оглянулся - за его спиной поскрипывала раскрытая дверца стенного шкафа, из которого еще планировали на пол какие-то бумаги.
- Ну и дела, Петя, - сказал он, поднимаясь на ноги. - Что же это такое?
- Ты про принцессу? - спросил Итакин. Саша кивнул.
- Это к ней ты и шел все время, - сказал Итакин. - Я ж говорю, твою игру раскололи.
- Неужели никто до нее не доходил?
- Почему. Очень многие доходили.
- Так почему они молчали? Чтобы другие тоже… чтобы им не было так обидно?
- Я думаю, не поэтому. Просто когда человек тратит столько времени и сил на дорогу и наконец доходит, он уже не может увидеть все таким, как на самом деле… Хотя это тоже не точно. Никакого "самого дела" на самом деле нет. Скажем, он не может позволить себе увидеть.
- А почему тогда я видел?
- Ну, ты просто прошел по служебной лестнице.
- Но как же можно увидеть что-то другое? И потом, я ведь столько раз видел ее сам - когда переходишь с уровня на уровень, она иногда появляется на экране, и она совсем не такая!
- Я, наверное, не совсем правильно выразился, - сказал Итакин. - Эта игра так устроена, что дойти до принцессы может только нарисованный принц.
- Почему?
- Потому что принцесса тоже нарисована. А нарисовано может быть все что угодно.
- Но куда деваются те, кто играет? Те, кто управляет принцем?
- Помнишь, как ты вышел на двенадцатый уровень? - спросил Итакин и кивнул на экран.
- Помню.
- Ты можешь сказать, кто бился головой о стену и прыгал вверх? Ты или принц?
- Конечно, принц, - сказал Саша. - Я и прыгать-то так не умею.
- А где в это время был ты?
Саша открыл было рот, чтобы ответить, и замер.
- Вот туда они и деваются, - сказал Итакин. Саша сел на стул у стены и долгое время думал.
- Слушай, - сказал он наконец, - кто же там все-таки на флейте играет?
- А вот этого до сих пор никто не знает. Саша поглядел на часы и вдруг икнул.
- На углу еще можно взять, - сказал он, - я сейчас сгоняю. Подождешь? По стакану, а?
- Мне спешить некуда, - сказал Итакин. - Только тебя назад не пустят.
- Да я быстро, - нажимая "Escape", сказал Саша, - через пятнадцать минут.
На экране застыла картинка: из-под мавританской арки открывался вид на огромный восточный дворец, множество башен и башенок, тянущихся к сияющему огромными звездами летнему небу.
Game paused
Возле углового гастронома шевелилась такая очередь, что Саша понял: взять бутылку будет крайне трудно, и может быть, невозможно вообще. Будь он трезвым, это точно было бы невозможно, но он, как оказалось, выпил достаточно, чтобы через несколько минут броуновского движения по переполненному залу оказаться не так уж далеко от кассы. Со всех сторон напирали и матерились, но скоро Саша сообразил, что кажущийся хаос на самом деле представляет собой упорядоченное движение четырех очередей, трущихся друг о друга из-за разной скорости. Очередь за портвейном была слева, а та, в которую он попал, - за килькой в томате - той самой, что после открытия банки имеет обыкновение внимательно глядеть на открывшего не менее чем десятком крошечных блестящих глаз. Сашина очередь двигалась быстрее, чем очередь за портвейном, и он решил преодолеть следующие несколько метров в ее составе и только потом перейти в соседнюю. Этот маневр удался, и Саша оказался между стройотрядовской курткой, на спине которой было выведено загадочное слово "КАТЭК", и коричневым пиджаком, надетым прямо на голое мужское тело лет пятидесяти.
- Ы-ы-ы-ы… - сказал мужик в коричневом пиджаке, когда Саша посмотрел на него, и закатил глаза. Изо рта у него немыслимо воняло; Саша торопливо отвернулся и стал смотреть на стену, где висел треугольный матерчатый вымпел и выпиленная из раскрашенной фанеры голова Ленина.
"Господи, - вдруг подумал он, - а я действительно живу в этом… в этой… Стою пьяный в очереди за портвейном среди всех этих хрюсел - и думаю, что я принц?!"
- Килька кончается! - раздались испуганные голоса в соседней очереди. - Килька!
Саша почувствовал, что сзади его дергают за плечо.
- Что такое? - спросил он оборачиваясь.
- Я так считаю, - сказал мужик в пиджаке, - надо нам идти на исконные наши земли - Владимир, Ярославль - раздать людям оружие и опять всю Россию завоевать.
- А потом?
- Потом идти воевать хана Кучума, - сказал мужик и потряс перед Сашей кулаком.
- Портвейн кончается… - тревожно зашептал народ.
Саша выдавился из очереди и начал проталкиваться к выходу. Пить теперь совершенно не хотелось. У выхода стояли две женщины в белых халатах и шапочках и, поглядывая на часы, тихо, но горячо что-то обсуждали.
Вдруг где-то сзади, словно бы под невидимым потолком раза в три выше магазинного, возник и стал расти странный звук, похожий на одновременный гул множества авиационных двигателей. За несколько секунд он достиг такой интенсивности, что люди, только что мирно матерившиеся в очередях, сначала стали в недоумении озираться, а потом приседать на корточки или даже откровенно падать на пол, затыкая руками уши. Звук достиг наибольшей силы, так же резко пошел на убыль и стих совсем, но ему на смену пришел грохот танковых моторов, так же непонятно где возникший и непонятно куда ушедший через несколько секунд.
- Вот так каждый вечер, - сказала женщина в белом халате, - ровно без пятнадцати шесть. Мы уж куда только не звонили. Мне Зоя из Новоарбатского говорила - у них то же самое…
Люди поднимались с пола и подозрительно пялились друг на друга, вспоминая, за кем и за чем кто стоял. Но это было неважно, потому что и килька и портвейн уже кончились.
Саша вышел на улицу и медленно побрел к сияющему веселыми электрическими огнями зданию Госплана. Впереди включилась разрезалка пополам - по болезненному скрипу, с которым она работала, и по большим щелям между гнутыми зубьями Саша догадался, что она не из его игры, а обычная советская разрезалка пополам, плохая и старая, то ли забытая кем-то на улице, то ли стоящая на положенном ей месте. Он прошел было мимо, но по приобретенной в игре привычке вернулся и посмотрел, не стоит ли сразу за ней, как это обычно бывало в лабиринте, кувшин с восстанавливающим жизненную силу напитком. Кувшина не было, зато были сразу три бутылки семьдесят второго портвейна. Саша пошел дальше, прислушиваясь к ухающему скрипу за спиной и угадывая в нем несколько повторяющихся нот из "Подмосковных вечеров", - словно пластинку, стоящую на проигрывателе, заело, и ржавый голос безнадежно задавал тусклому московскому небу вечный русский вопрос: "есть ли бзна?.. есть ли бзна?.. есть ли бзна?"
Саша дошел до Госплана и понял, что опоздал. Рабочий день кончался, и высокая ассирийская дверь выбрасывала на улицу одну волну народа за другой. Он все-таки попытался войти, преодолел несколько метров против течения и уже уцепился было за холодное ограждение турникета, но был смыт и вынесен обратно на улицу группой жизнерадостных женщин. Мимо прочапал Кузьма Ульянович Старопопиков с портфелем в руке, и Саша машинально пошел за ним. Кузьма Ульянович сразу углубился в какие-то темные переулки - видно, жил где-то неподалеку. Саша сам не знал, зачем он идет за Старопопиковым, - ему нужно было какое-нибудь дело, к которому можно на время пристроиться и спокойно подумать.
Минут через десять - а может, и через полчаса, он как-то потерял счет времени - Кузьма Ульянович, дойдя до большого и совершенно безлюдного двора, направился к угловому подъезду. Саша решил, что идти дальше будет еще глупее, чем до сих пор, и совсем уже собрался развернуться, когда вдруг к Кузьме Ульяновичу подошли двое долговязых парней в модных натовских куртках. Саша мог дать что угодно на отсечение, что только что их не было во дворе. Он почуял неладное и быстро нырнул за пожарную лестницу, до самого низа забитую досками, - здесь его никто не мог увидеть, хоть он был рядом с подъездом.
- Вы - Кузьма Ульянович Старопопиков? - громко спросил один из подошедших. По-русски он говорил с сильным акцентом и, как и второй, был курчав, черен и небрит.
- Да, - с удивлением ответил Кузьма Ульянович.
- Вы бомбили лагерь под Аль-Джегази? Кузьма Ульянович вздрогнул и снял очки.
- Вы сами-то кто бу… - начал было он, но собеседник не дал ему договорить.
- Организация Освобождения Палестины приговорила вас к смерти, - сказал он, доставая из кармана длинный пистолет. То же сделал и второй.
Кузьма Ульянович подпрыгнул и выронил из руки портфель, а в следующий миг оглушительно загремели выстрелы и полетели на асфальт стреляные гильзы. Первая же пуля отбросила Кузьму Ульяновича на дверь, но до того, как он упал, палестинцы уже разрядили в него обоймы своих пистолетов, повернулись и пошли прочь; Саша с удивлением заметил, что сквозь них видны деревья и скамейки, а когда они дошли до угла, то были уже почти невидимы и даже, кажется, не стали делать вид, что поворачивают за него. Наступила странная тишина. Саша вышел из-за пожарной лестницы, посмотрел на Кузьму Ульяновича, который тихо ворочался на асфальте у двери, и растерянно огляделся. Из соседнего подъезда вышел какой-то мужчина в спортивном костюме, и Саша со всех ног кинулся к нему. Тот удивленно остановился, и Саша вдруг почувствовал себя глупо.
- Вы сейчас ничего не слышали? - спросил он.
- Ничего. А что я должен был слышать?
- Так… Там человеку плохо.
Мужчина наконец увидел Кузьму Ульяновича.
- Пьяный, наверно, - сказал он, подходя и приглядываясь. - Хотя, вроде нет. Эй, что с вами?
- Сердце, - слабо ответил Кузьма Ульянович, делая между словами большие паузы. - Вызывайте "скорую", мне двигаться нельзя. Или лучше жену позовите. Второй этаж, сорок вторая квартира.
- Может, мы вас отнесем?
- Нет, - сказал Кузьма Ульянович. - У меня уже два инфаркта было. Я знаю, что лучше и что хуже.
Мужчина в спортивном костюме кинулся вверх по лестнице, а Саша повернулся и быстро пошел прочь.
Он сам не заметил, как добрел до метро и доехал до Госснаба. Когда он пришел в себя на набережной, возле родной пятиэтажки с колоннами у фасада, он был уже окончательно трезв. Два окна на третьем этаже еще горели, и он решил подняться.
Третий этаж был пуст и темен, и все, казалось, ушли - только в первом подотделе малой древесины кто-то еще работал. Саша подошел к приоткрытой двери и заглянул в щель.
В центре помещения, в ветхом голубом кимоно и зеленых хакама, с шапкой чиновника пятого ранга на голове и веером в руке стоял Борис Григорьевич. Он не мог видеть Сашу, потому что тот был в темном коридоре, но в момент, когда Саша заглянул в щель, Борис Григорьевич поднял веер над головой, сложил и опять раскрыл его, прижал на секунду к груди и резким движением протянул к Саше; затем медленно, перед каждым шажком подтягивая одну полусогнутую ногу к другой, поплыл к двери, не опуская повернутого на себя красным шелковым разворотом веера. Саше показалось, что начальник плачет - или тихо воет, - но через секунду он разобрал нараспев читаемое стихотворение:
Как капле росы,
Что на стебле
Сверкнет на секунду
И паром
Летит к облакам -
Не так ли и нам
Скитаться всю вечность
Во тьме?
О безысходность!
Борис Григорьевич закрутился на месте и замер, высоко подняв веер. Так он стоял несколько минут, а затем словно пришел в себя - поправил пиджак, пригладил руками волосы и исчез в узком проходе между шкафами. Вскоре оттуда донесся свист меча, и Саша понял, что начальник принялся за свои обычные вечерние упражнения в "Будокане", во втором слева от ворот зале. Тогда он вошел, прокашлялся и крикнул:
- Борис Григорьевич! Свист меча стих.
- Лапин?
- Я все подписал, Борис Григорьевич!
- Ага. Положи на шкаф, я сейчас занят.
- Я поработаю, Борис Григорьевич?
- Работай, работай. Я сегодня допоздна.
Саша положил бумаги на шкаф, сел на свое место и занес было палец над кнопкой, включающей компьютер. Вдруг он ухмыльнулся, взял с полки над столом телефонный справочник, полистал его и притянул к себе телефон.
- Алло, - сказал он в трубку, дождавшись ответа. - Главмосжилинж? Чуканов Семен Прокофьевич еще на месте? Какой?
Он записал новый номер и сразу же его набрал.
- Семена Прокофьевича. Семен Прокофьевич? Это из Госплана беспокоят, по поручению товарища Старопопикова… Главное, что он вас помнит… Ну как хотите. Ваше… Нет, насчет "Принца". Он просил вам передать, как на седьмой уровень сразу выйти… Не знаю, может быть, в министерстве на совещании. Ну вы сами там вспомните, где кто кого видел, а сейчас запишите… Жду… Значит, так…
Саша развернул данную Аббасом бумажку.
- Набираете слова "принц мегахит семь". Да, латинские. Русское "эн"… Нет, цифра. Ну что вы, не за что. Всего наилучшего. До свидания.
Он встал и вышел покурить, а вернувшись через несколько минут, набрал тот же номер.
- Семена Прокофьевича… Как… Я же только что с ним говорил… Какой ужас… Какой ужас… Извините…
Положив трубку, Саша включил компьютер.
Level 1
Спрыгнув с каменного карниза, он побрел по коридору в тупичок, куда раньше стаскивал всякие найденные вещи. Он уже давно туда не заходил, но все осталось прежним - сложенная из обломков каменных плит лежанка, накрытая для мягкости ворохом истлевшего тряпья, чья-то берцовая кость, из которой он начинал было долбить мундштук, да забросил, пара узких медных кувшинов, в одном из которых что-то еще оставалось, и лежащий на полу госснабский бланк с планом первого уровня, успевший покрыться густым слоем пыли. Саша лег на лежанку и закрыл глаза, и почти сразу же далеко-далеко наверху, за множеством каменных потолков еле различимо запела флейта. Он стал вспоминать сегодняшний день - но слишком хотелось спать, и, натянув на себя часть тряпья и устроившись так, чтоб ниоткуда не дуло, он уснул.
Сначала ему снился Петя Итакин, сидящий на вершине какой-то башни и играющий на длинной камышовой флейте, а потом приснился Аббас в переливающемся зеленом халате, который долго объяснял ему, что если нажать одновременно клавиши "Shift", "Control" и "Return", а потом еще дотянуться до клавиши, на которой нарисована указывающая вверх стрелка, и нажать ее тоже, то фигурка, где бы она ни находилась и сколько бы врагов перед ней ни стояло, сделает очень необычную вещь - подпрыгнет вверх, выгнется и в следующий момент растворится в небе.
Have a nice DOS!
В>
Часть вторая
Спи
Спи
В самом начале третьего семестра, на одной из лекций по эм-эл философии Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие.
Дело было в том, что с некоторых пор с ним творилось непонятное: стоило маленькому ушастому доценту, похожему на одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон. А когда доцент принимался говорить и показывать пальцем в люстру, Никита уже ничего не мог с собой поделать - он засыпал. Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках; потом ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу; наконец он клевал носом и проваливался в черноту, откуда через секунду-другую выныривал, чтобы вскоре все повторилось в той же самой последовательности. Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где речь шла то о космонавтах-невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим.
Сначала Никита очень расстраивался из-за своей неспособности нормально высидеть лекцию, а потом задумался - неужели это происходит только с ним? Он стал приглядываться к остальным студентам, и здесь-то его и ждало открытие.
Оказалось, что спят вокруг почти все, но делают это гораздо умнее, чем он, - уперев лоб в раскрытую ладонь, так, что лицо оказывалось спрятанным. Кисть правой руки при этом скрывалась за локтем левой, и разобрать, пишет сидящий или нет, было нельзя. Никита попробовал принять это положение и обнаружил, что сразу же изменилось качество его сна. Если раньше он рывками перемещался от полной отключенности до перепуганного бодрствования, то теперь эти два состояния соединились - он засыпал, но не окончательно, не до черноты, и то, что с ним происходило, напоминало утреннюю дрему, когда любая мысль без труда превращается в движущуюся цветную картинку, следя за которой, можно одновременно дожидаться звонка переведенного на час вперед будильника.
Выяснилось, что в этом новом состоянии даже удобнее записывать лекции - надо было просто позволить руке двигаться самой, добившись, чтобы бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг, - в противном случае Никита или просыпался, или, наоборот, засыпал еще глубже, до полной потери представления о происходящем. Постепенно, балансируя между этими двумя состояниями, он так освоился во сне, что научился уделять одновременно нескольким предметам внимание той крохотной части сознания, которая отвечала за связи с внешним миром. Он мог, например, видеть сон, где действие происходило в женской бане (довольно частое и странное видение, поражавшее целым рядом нелепостей: на бревенчатых стенах висели рукописные плакаты со стихами, призывавшими беречь хлеб, а кряжистые русоволосые бабы со ржавыми шайками в руках носили короткие балетные юбочки из перьев), и одновременно с этим мог не только следить за потеком яичного желтка на лекторском галстуке, но и выслушивать анекдот про трех грузин в космосе, который постоянно рассказывал сосед.