- Пойдем, - согласилась Одноглазка и, повернувшись к Шестипалому боком (только теперь он разглядел ее огромное мускулистое тело), затрусила рядом с Затворником, которому, чтобы поспеть, приходилось идти очень быстро. Шестипалый бежал сзади, поглядывая на лапы Одноглазки и перекатывающиеся под ее шкурой мышцы, думал о том, чем могла бы закончиться эта встреча, не окажись Одноглазка знакомой Затворника, и изо всех сил старался не наступить ей на хвост. Судя по тому, как быстро их беседа стала походить на продолжение какого-то давнего разговора, они были старыми приятелями.
- Свобода? Господи, да что это такое? - спрашивала Одноглазка и смеялась. - Это когда ты в смятении и одиночестве бегаешь по всему комбинату, в десятый или в какой там уже раз увернувшись от ножа? Это и есть свобода?
- Ты опять все подменяешь, - отвечал Затворник. - Это только поиски свободы. Я никогда не соглашусь с той инфернальной картиной мира, в которую ты веришь. Наверное, это у тебя оттого, что ты чувствуешь себя чужой в этой вселенной, созданной для нас.
- А крысы верят, что она создана для нас. Я это не к тому, что я согласна с ними. Прав, конечно, ты, но только не до конца и не в самом главном. Ты говоришь, что эта вселенная создана для вас? Нет, она создана из-за вас, но не для вас. Понимаешь?
Затворник опустил голову и некоторое время шел молча.
- Ладно, - сказала Одноглазка. - Я ведь попрощаться. Правда, думала, что ты появишься чуть позже, - но все-таки встретились. Завтра я ухожу.
- Куда?
- За границы всего, о чем только можно говорить. Одна из старых пор вывела меня в пустую бетонную трубу, которая уходит так далеко, что об этом даже трудно подумать. Я встретила там несколько крыс - они говорят, что эта труба уходит все глубже и глубже, и там, далеко внизу, выводит в другую вселенную, где живут только самцы богов в одинаковой зеленой одежде. Они совершают сложные манипуляции вокруг огромных идолов, стоящих в гигантских шахтах.
Одноглазка притормозила.
- Отсюда мне направо, - сказала она. - Так вот, еда там такая - не расскажешь. А эта вселенная могла бы поместиться в одной тамошней шахте. Слушай, а хочешь со мной?
- Нет, - ответил Затворник, - вниз - это не наш путь. Кажется, в первый раз за все время разговора он вспомнил о Шестипалом.
- Ну что ж, - сказала Одноглазка, - тогда я хочу пожелать тебе успеха на твоем пути, каким бы он ни был. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю.
- Я тоже очень тебя люблю, Одноглазка, - сказал Затворник, - и надеюсь, что мысль о тебе поддержит меня. Удачи тебе.
- Прощай, - сказала Одноглазка, кивнула Шестипалому и исчезла в темноте так же мгновенно, как раньше появилась.
Остаток пути Затворник и Шестипалый прошли молча. Добравшись до ящиков, они пересекли несколько гор стружки и наконец достигли цели. Это была слабо озаренная светом из-под ворот Цеха номер один ямка в стружках, в которой лежала куча мягких и длинных тряпок. Рядом, у стены, возвышалась огромная ребристая конструкция, про которую Затворник сказал, что когда-то она излучала так много тепла, что к ней трудно было даже приблизиться. Затворник был в заметно плохом настроении. Он копошился в тряпках, устраиваясь на ночь, и Шестипалый решил не приставать к нему с разговорами, тем более что сам хотел спать. Кое-как завернувшись в тряпки, он забылся.
Разбудило его далекое скрежетание, стук стали по дереву и крики, полные такой невыразимой безнадежности, что он сразу кинулся к Затворнику.
- Что это?
- Твой мир проходит через решительный этап, - ответил Затворник.
- ???
- Смерть пришла, - просто сказал Затворник, отвернулся, натянул на себя тряпку и уснул.
5
Проснувшись, Затворник поглядел на трясущегося в углу заплаканного Шестипалого, хмыкнул и стал рыться в тряпках. Скоро он достал оттуда штук десять одинаковых железных предметов, похожих на обрезки толстой шестигранной трубы.
- Гляди, - сказал он Шестипалому.
- Что это? - спросил тот.
- Боги называют их гайками.
Шестипалый собирался было спросить что-то еще, но вдруг махнул рукой и опять заревел.
- Да что с тобой? - спросил Затворник.
- Все умерли, - бормотал Шестипалый, - все-все…
- Ну и что, - сказал Затворник. - Ты тоже умрешь. И уж уверяю тебя, что ты и они будете мертвыми в течение одинакового срока.
- Все равно жалко.
- Кого именно? Старушку-мать, что ли? Или этого, из Двадцати Ближайших?
- Помнишь, как нас сбрасывали со стены? - спросил Шестипалый. - Всем было велено зажмуриться. А я помахал им рукой, и тогда кто-то помахал мне в ответ. И вот когда я думаю, что он тоже умер… И что вместе с ним умерло то, что заставляло его так поступить…
- Да, - улыбаясь, сказал Затворник, - это действительно очень печально.
И наступила тишина, нарушаемая только механическими звуками из-за зеленых ворот, за которые уплыла родина Шестипалого.
- Слушай, - спросил, наплакавшись, Шестипалый, - а что бывает после смерти?
- Трудно сказать, - ответил Затворник. - У меня было множество видений на этот счет, но я не знаю, насколько на них можно полагаться.
- Расскажи, а?
- После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в кусок льда. В общем, мало утешительного.
- А кто это делает, а?
- Как кто? Боги.
- Зачем им это?
- Видишь ли, мы являемся их пищей.
Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на свои дрожащие коленки.
- Больше всего они любят именно ноги, - заметил Затворник. - Ну и руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.
Шестипалый вытянул перед собой руки - тонкие, бессильные, они выглядели жалко.
- Когда-то они служили нам для полета, - сказал Затворник, - но потом все изменилось.
- А что такое полет?
- Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, - это то, что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня. Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.
Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам Затворника.
- Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия. Шестипалый сделал и это.
- А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз… Вот так. Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать больше ни одного маха, как ни старался.
- Все, - сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.
- Теперь посмотри, как делаю я, - сказал Затворник и надел на каждую руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в стороны и, казалось, совершенно не устал.
- Ну как?
- Здорово, - выдохнул Шестипалый. - А почему ты держишь их неподвижно?
- С какого-то момента в этом упражнении появляется одна трудность. Потом ты поймешь, что я имею в виду, - ответил Затворник.
- А ты уверен, что так можно научиться летать?
- Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.
- А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?
- Как тебе сказать. Потому что кроме этого я знаю еще много других вещей, и одна из них вот какая - если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему вместо того, чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в чем разница?
Шестипалый промолчал.
- Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, - сказал Затворник. - А если ты ее потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об этом. И тогда что-то может измениться. Но всерьез надеяться на это ни в коем случае не надо.
Шестипалый почувствовал некоторое раздражение.
- Все это замечательно, - сказал он, - но что это значит реально?
- Реально для тебя это значит, что ты каждый день будешь заниматься с этими гайками, пока не будешь делать так же, как я. А для меня это значит, что я буду следить за тобой так, будто для меня твои успехи и правда важны.
- Неужели нет какого-нибудь другого занятия? - спросил Шестипалый.
- Есть, - ответил Затворник. - Можно готовиться к решительному этапу. Но в этом случае тебе придется действовать одному.
6
- Слушай, Затворник, ты все знаешь - что такое любовь?
- Интересно, где ты услыхал это слово? - спросил Затворник.
- Да когда меня выгоняли из социума, кто-то спросил, люблю ли я что положено. Я сказал, что не знаю. И потом, Одноглазка сказала, что очень тебя любит, а ты - что любишь ее.
- Понятно. Знаешь, я тебе вряд ли объясню. Это можно только на примере. Вот представь себе, что ты упал в бочку с водой и тонешь. Представил?
- Угу.
- А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел свет, глотнул воздуха и что-то коснулось твоих рук. И ты за это схватился и держишься. Так вот, если считать, что всю жизнь тонешь - а так это и есть, - то любовь это то, что помогает тебе удерживать голову над водой.
- Это ты про любовь к тому, что положено?
- Не важно. Хотя, в общем, то, что положено, можно любить и под водой. Что угодно. Какая разница, за что хвататься, - лишь бы это выдержало. Хуже всего, если это кто-то другой, - он, видишь ли, всегда может отдернуть руку. А если сказать коротко, любовь - это то, из-за чего каждый находится там, где он находится. Исключая, пожалуй, мертвых… Хотя…
- По-моему, я никогда ничего не любил, - перебил Шестипалый.
- Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле его нет.
- Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна?
- Нет. Любовь - это что-то вроде любви, а сон - это сон. Все, что ты делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения.
- Но ведь многие делают то, что делают совсем не из-за любви.
- Брось. Они ничего не делают.
- А ты что-нибудь любишь, Затворник?
- Люблю.
- А что?
- Не знаю. Что-то такое, что иногда приходит ко мне. Иногда это какая-нибудь мысль, иногда гайки, иногда ветер. Главное, что я всегда узнаю это, как бы оно ни наряжалось, и встречаю его тем лучшим, что во мне есть.
- Чем?
- Тем, что становлюсь спокоен.
- А все остальное время ты беспокоишься?
- Нет. Я всегда спокоен. Просто это лучшее, что во мне есть, и, когда то, что я люблю, приходит ко мне, я встречаю его своим спокойствием.
- А как ты думаешь, что лучшее во мне?
- В тебе? Пожалуй, это когда ты молчишь где-нибудь в углу и тебя не видно.
- Правда?
- Не знаю. Если серьезно, ты можешь узнать, что лучшее в тебе, по тому, чем ты встречаешь то, что полюбил. Что ты чувствовал, думая о том, кто помахал тебе рукой?
- Печаль.
- Ну вот, значит, лучшее в тебе - твоя печаль, и ты всегда будешь встречать ею то, что любишь.
Затворник оглянулся и к чему-то прислушался.
- Хочешь на богов поглядеть? - неожиданно спросил он.
- Только, пожалуйста, не сейчас, - испуганно ответил Шестипалый.
- Не бойся. Они тупые. Ну гляди же, вон они.
По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа - они были так велики, что их головы терялись в полумраке где-то под потолком. За ними шагало еще одно похожее существо, только пониже и потолще, - оно несло в руке сосуд в виде усеченного конуса, обращенного узкой частью к земле. Двое первых остановились недалеко от того места, где сидели Затворник с Шестипалым, и стали издавать низкие рокочущие звуки ("Говорят", - догадался Шестипалый), а третье существо подошло к стене, поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с щетиной на конце и провело по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию. Запахло чем-то странным.
- Слушай, - еле слышно прошептал Шестипалый, - а ты говорил, что ты знаешь их язык. Что они говорят?
- Эти двое? Сейчас. Первый говорит: "Я выжрать хочу". А второй говорит: "Ты больше к Дуньке не подходи".
- А что такое Дунька?
- Область мира такая.
- А… А что первый хочет выжрать?
- Дуньку, естественно, - подумав, ответил Затворник.
- А как он выжрет область мира?
- На то они и боги.
- А эта, толстая, что она говорит?
- Она не говорит, а поет. О том, что после смерти хочет стать ивою. Моя любимая божественная песня, кстати. Как-нибудь я тебе ее спою. Жаль только, я не знаю, что такое ива.
- А разве боги умирают?
- Еще бы. Это их основное занятие.
Двое пошли дальше. "Какое величие!" - потрясенно подумал Шестипалый. Тяжелые шаги богов и их низкие голоса стихли; наступила тишина. Сквозняк крутил пыль над кафельными плитами пола, и Шестипалому казалось, что он смотрит с невообразимо высокой горы на раскинувшуюся внизу странную каменную пустыню, над которой миллионы лет происходит одно и то же: несется ветер, и в нем летят остатки чьих-то жизней, выглядящие издалека соломинками, бумажками, щепками или еще как-то. "Когда-нибудь, - думал Шестипалый, - кто-то другой будет смотреть отсюда вниз и подумает обо мне, не зная сам, что думает обо мне. Так же, как я сейчас думаю о ком-то, кто чувствовал то же самое, что я Бог весть когда. В каждом дне есть точка, которая скрепляет его с прошлым и будущим. До чего же печален этот мир…"
- Но в нем есть что-то такое, что оправдывает самую грустную жизнь, - сказал вдруг Затворник.
"Стать бы после сме-е-е-рти и-и-вою", - протяжно и тихо пела толстая богиня у ведра с краской; Шестипалый, положив голову на локоть, испытывал печаль, а Затворник был совершенно спокоен и глядел в пустоту, словно поверх тысяч невидимых голов.
7
За то время, пока Шестипалый занимался с гайками, целых десять миров ушло в Цех номер один. Что-то скрипело и постукивало за зелеными воротами, что-то происходило там, и Шестипалый, только подумав об этом, покрывался холодным потом и начинал трястись - но именно это и придавало ему силы. Его руки заметно удлинились и усилились - теперь они были такими же, как у Затворника. Но пока это ни к чему не привело. Единственное, что знал Затворник, - это то, что полет осуществляется с помощью рук, а что он собой представляет, было неясно. Затворник считал, что это особый способ мгновенного перемещения в пространстве, при котором нужно представить себе то место, куда хочешь попасть, а потом дать рукам мысленную команду перенести туда все тело. Целые дни он проводил в созерцании, пытаясь перенестись хоть на несколько шагов, но ничего не выходило.
- Наверно, - говорил он Шестипалому, - наши руки еще недостаточно сильны. Надо продолжать.
Однажды, когда Затворник и Шестипалый, сидя в куче тряпок между ящиками, вглядывались в сущность вещей, случилось крайне неприятное событие. Вокруг стало чуть темнее, и когда Шестипалый открыл глаза, перед ним маячило огромное небритое лицо какого-то бога.
- Ишь, куда забрались, - сказало оно, а затем огромные грязные руки схватили Затворника и Шестипалого, вытащили из-за ящиков, с невероятной скоростью перенесли через огромное пространство и бросили в один из миров, уже не очень далеких от Цеха номер один. Сначала Затворник и Шестипалый отнеслись к этому спокойно и даже с некоторой иронией - они устроились возле Стены Мира и принялись готовить себе убежища души, - но бог вдруг вернулся, вытащил Шестипалого, поглядел на него внимательно, удивленно чмокнул губами, а потом обмотал ему лапку куском липкой синей ленты и кинул его обратно. Через несколько минут подошло сразу несколько богов - они достали Шестипалого и принялись его рассматривать по очереди, издавая возгласы восторга.
- Не нравится мне это, - сказал Затворник, когда боги наконец вернули Шестипалого на место и ушли, - плохо дело.
- По-моему, тоже, - ответил перепуганный Шестипалый. - Может, лучше снять эту дрянь?
И он показал на синюю ленту, обмотанную вокруг его ноги.
- Лучше пока не снимай, - сказал Затворник. Некоторое время они мрачно молчали, а потом Шестипалый сказал:
- Это все из-за шести пальцев. Ну убежим мы отсюда - так ведь они нас теперь искать будут. Про ящики они знают. А где-нибудь еще можно спрятаться?
Затворник помрачнел еще больше, а потом вместо ответа предложил сходить в здешний социум, чтобы развеяться.
Но оказалось, что со стороны далекой кормушки-поилки к ним уже движется целая депутация. Судя по тому, что, не дойдя шагов двадцать до Затворника и Шестипалого, идущие им навстречу повалились наземь и дальше стали двигаться ползком, у них были серьезные намерения. Затворник велел Шестипалому отойти назад и пошел выяснить, в чем дело. Вернувшись, он сказал:
- Такого я действительно никогда не видел. У них тут, видимо, религиозная община. Во всяком случае, они видели, как ты общаешься с богами, и теперь считают тебя пророком, а меня - твоим учеником или чем-то вроде этого.
- Ну и что теперь будет? Чего они хотят?
- Зовут к себе. Говорят, какая-то стезя выпрямлена, что-то увито и так далее. Я ничего не понял, но, думаю, пойти стоит.
- Пошли, - безразлично пожал плечами Шестипалый. Его томили мрачные предчувствия.
По дороге было сделано несколько навязчивых попыток понести Затворника на руках, и избежать этого удалось с большим трудом. К Шестипалому никто не смел не то что приблизиться, а даже поднять на него взгляд, и он шел в центре большого круга пустоты.
По прибытии Шестипалого усадили на высокую горку соломы, а Затворник остался у ее основания и погрузился в беседу со здешними первосвященниками, которых было около двадцати, - их легко было узнать по обрюзгшим толстым лицам. Затем он благословил их и полез на горку к Шестипалому, у которого было так погано на душе, что он даже не ответил на ритуальный поклон Затворника, что, впрочем, выглядело для паствы вполне естественно.
Выяснилось, что все уже давно ждали прихода мессии, потому что приближающийся решительный этап, называвшийся здесь Великим Судом, уже давно волновал народные умы, а первосвященники настолько разъелись и обленились, что на все обращенные к ним вопросы отвечали коротким кивком в направлении неба. Так что появление Шестипалого с учеником оказалось очень кстати.
- Ждут проповеди, - сообщил Затворник.
- Ну так наплети им что-нибудь, - буркнул Шестипалый. - Я ведь дурак дураком, сам знаешь.
На слове "дурак" голос у него задрожал, и вообще было видно, что он вот-вот заплачет.
- Они меня съедят, боги эти, - сказал он. - Я чувствую.