Саша поглядел на часы - было двадцать минут десятого. Скоро стемнеет, подумал он, надо же, вот попал… Он посмотрел по сторонам - с обеих сторон за сотней метров пересеченной местности (микроскопические холмики, редкие кусты и слишком высокая и сочная трава, заставляющая думать, что под ней болото) начинался жидкий лес, какой-то нездоровый, как потомство алкоголика. Вообще, растительность вокруг была странной. Все, что было крупнее цветов и травы, росло как бы с натугой и надрывом и хоть достигало в конце концов нормальных размеров, но оставляло впечатление, будто выросло, испугавшись чьих-то окриков, а иначе так и стлалось бы лишайником по земле. Какие-то неприятные были места, тяжелые и безлюдные, словно подготовленные к сносу с лица земли, - хотя, подумал Саша, если у земли и есть лицо, то явно в другом месте. Недаром из трех виденных им сегодня деревень только одна выглядела более-менее правдоподобной - как раз последняя, Коньково, - а остальные были заброшены, и только в нескольких домиках кто-то еще доживал свой век; покинутые избы больше напоминали экспозицию этнографического музея, чем человеческие жилища.
Впрочем, Коньково, отмеченное гипсовым часовым у шоссе и придорожной надписью "Колхоз "Мичуринский", казалось поселением людей лишь в сравнении с глухим запустением соседних, уже безымянных, деревень. Хотя в Конькове зиял магазин, хлопала по ветру клубная афиша с выведенным зеленой гуашью названием французского авангардного фильма и верещал где-то за домами трактор, все равно было не по себе. Людей на улицах не было - только прошла бабка в черном, мелко перекрестившаяся при виде Сашиной гавайской рубахи, покрытой разноцветными фрейдистскими символами, да проехал на велосипеде очкастый мальчик с авоськой на руле. Велосипед был ему велик, он не мог сидеть в седле и ехал стоя, как будто бежал над ржавой тяжелой рамой. Остальные жители, если они были, сидели по домам.
В воображении поездка представлялась совсем иначе. Вот он ссаживается с речного плоскодонного теплоходика, доходит до деревни, где на завалинках - Саша не знал, что такое завалинка, и представлял ее себе в виде удобной деревянной скамейки вдоль бревенчатой стены - мирно сидят выжившие из ума старухи, кругом растет подсолнух, и под его желтыми блюдцами тихо играют в шахматы на дощатых серых столах бритые старики. Словом, представлялся Тверской бульвар, только заросший подсолнухом. Ну еще промычит корова…
Дальше - вот он выходит на околицу, и открывается прогретый солнцем сосновый лес, река с плывущей лодкой или разрезанное дорогой поле, и куда ни пойди, всюду будет замечательно: можно развести костер, можно даже вспомнить детство и полазить по деревьям. Вечером - на попутных машинах к электричке.
А что вышло? И ведь виной всему была цветная фотография из толстой ободранной книги, с подписью: "Старинная русская деревня Коньково, ныне - главная усадьба колхоза-миллионера". Саша нашел место, откуда был сделан понравившийся ему снимок, проклял татарское слово "колхоз" и американское слово "миллионер" и удивился, до чего разным может быть на фотографии и в жизни один и тот же вид.
Мысленно дав себе слово никогда больше не поддаваться порывам к бессмысленным путешествиям, Саша решил хотя бы посмотреть этот фильм в клубе. Купив у невидимой кассирши билет - говорить пришлось с веснушчатой пухлой рукой в окошке, которая оторвала билет и отсчитала сдачу, - он попал в полупустой зал, отскучал в нем полтора часа, иногда оборачиваясь на прямого, как шпала, деда, свистевшего в некоторых местах (его критерии были совершенно неясны, но зато в свисте было что-то залихватски-разбойничье и одновременно грустное, что-то от уходящей Руси); потом - когда фильм кончился - поглядел на удаляющуюся от клуба прямую спину свистуна, на фонарь под жестяным конусом, на одинаковые заборчики вокруг домов и пошел прочь из Конькова, косясь на простершего руку и поднявшего ногу гипсового человека в кепке, обреченного вечно брести к брату по небытию, ждущему его у шоссе.
Последнего грузовика, который своим сизым выхлопом окончательно развеял иллюзии, Саша дожидался так долго, что успел забыть о том, чего он ждет.
- Пойду назад, - вслух сказал он, обращаясь к ползущему по его кеду не то паучку, не то муравью, - а то будем тут вместе ночевать.
Паучок оказался толковым насекомым и быстро слез назад в траву. Саша встал, закинул за спину рюкзак и пошел назад, придумывая, где и как он устроится ночевать. Стучаться к какой-нибудь бабке не хотелось, да и было бесполезно, потому что пускающие переночевать бабки живут обычно в тех местах, где соловьи-разбойники и кащеи, а здесь был колхоз "Мичуринский" - понятие, если вдуматься, не менее волшебное, но волшебное по-другому, без всякой надежды на ночлег в незнакомом доме. Единственным подходящим вариантом, до которого сумел додуматься Саша, был следующий: он покупает билет на последний сеанс в клуб, а после сеанса, спрятавшись за тяжелой зеленой портьерой в зале, остается. Чтобы все вышло, надо будет встать с места, пока не включат свет, тогда его на заметит баба в самодельной черной униформе, сопровождающая зрителей к выходу. Правда, придется еще раз смотреть этот темный фильм, но тут уж ничего не поделаешь.
Думая обо всем этом, Саша вышел к развилке. Когда он проходил здесь минут двадцать назад, ему показалось, что к дороге, по которой он идет, пристроилась другая, поменьше, а сейчас он стоял на распутье, не понимая, по какой из дорог он шел - обе казались совершенно одинаковыми. Вроде бы по правой - там еще росло большое дерево. Ага, вот оно. Значит, идти надо направо. Перед деревом, кажется, стоял такой серый столб. Где он? Вот он, только почему-то слева. А рядом маленькое деревце. Ничего не понятно.
Саша поглядел на столб, когда-то поддерживавший провода, а сейчас похожий на грозящие небу огромные грабли, и повернул влево. Пройдя двадцать шагов, он остановился и поглядел назад: с поперечной перекладины столба, отчетливо видной на фоне красных полос заката, взлетела птица, которую он до этого принял за облепленный многолетней грязью изолятор. Он пошел дальше - чтобы успеть в Коньково вовремя, надо было спешить, а идти предстояло через лес.
Удивительно, думал он, какая ненаблюдательность. По дороге из Конькова он не заметил этой широкой просеки, за которой виднелась поляна. Когда человек поглощен своими мыслями, мир вокруг исчезает. Наверно, он и сейчас бы ее не заметил, если бы его не окликнули.
- Эй, - закричал пьяный голос, - ты кто?
И еще несколько голосов заржали. Среди первых деревьев леса, как раз возле просеки, мелькнули люди и бутылки - Саша не позволил себе обернуться и увидел местную молодежь лишь краем глаза. Он прибавил шаг, уверенный, что за ним не погонятся, но все-таки неприятно взволнованный.
- У, волчище! - прокричали сзади.
"Может, я не туда иду?" - подумал Саша, когда дорога сделала зигзаг, которого он не помнил. Нет, вроде туда: вот длинная трещина на асфальте, похожая на латинскую дубль-вэ; что-то похожее уже было.
Понемногу темнело, а идти было еще порядочно. Чтобы себя занять, он стал обдумывать способы проникновения в клуб после начала сеанса - начиная от озабоченного возвращения за забытой на сиденье кепкой ("знаете, такая красная, с длинным козырьком" - в честь любимой книги) и кончая спуском через широкую трубу на крыше, если она, конечно, есть.
То, что он выбрал не ту дорогу, выяснилось через полчаса, когда все вокруг уже было синим и на небе прорезались первые звезды. Ясно это стало, когда на обочине возникла высокая стальная мачта, поддерживающая три толстых провода, и послышался тихий электрический треск: по дороге от Конькова таких мачт не было точно. Уже все поняв, Саша по инерции дошел до мачты и в упор уставился на жестяную табличку с любовно прорисованным черепом и угрожающей надписью. Потом оглянулся и поразился - неужели он только что прошел через этот черный и страшный лес? Идти назад к развилке - значит снова встретиться с ребятами, сидящими у дороги, и узнать, в какое состояние они пришли под действием портвейна и сумрака. Идти вперед - значило идти неизвестно куда - но все-таки должна же дорога куда-то вести?
Гудение проводов напоминало, что где-то на свете живут нормальные люди, вырабатывают днем электричество, а вечером смотрят с его помощью телевизор. Если уж ночевать в глухом лесу, думал Саша, то лучше всего под электрической мачтой, тогда будет чем-то похоже на ночлег в парадном, а это вещь испытанная и совершенно безопасная.
Вдруг донесся какой-то полный вековой тоски рев - сначала он был еле слышен, а потом вырос до невообразимых пределов, и только тогда Саша понял, что это самолет. Он облегченно поднял голову - скоро вверху появились разноцветные точки, собранные в треугольник; пока самолет был виден, стоять на темной лесной дороге было даже уютно, а когда он скрылся, Саша уже знал, что пойдет вперед. (Он вдруг вспомнил, как очень давно, может, лет десять - пятнадцать назад, он так же поднимал голову и глядел на ночные бортовые огни, а потом, став старше, иногда воображал себя парашютистом, сброшенным с только что пролетевшего сквозь летнюю ночь самолета, и эта мысль сильно помогала.) Он пошел вперед, глядя прямо перед собой на выщербленный асфальт, постепенно становящийся самой светлой частью окружающего.
На дорогу падал слабый, неопределенной природы, свет, и можно было идти, не боясь споткнуться. Отчего-то - наверно, по городской привычке - у Саши была уверенность, что дорога освещена редкими фонарями. Он попытался найти фонарь и опомнился: никаких фонарей, конечно, не было - светила луна, и Саша, задрав голову, увидел ее четкий белый серп. Поглядев немного на небо, он отметил, что звезды разноцветные, - раньше он этого не замечал или замечал, но давно забыл.
Наконец стемнело полностью и окончательно, то есть стало понятно, что темнее уже не будет. Саша вынул из рюкзака куртку, надел ее и застегнул на все "молнии": так он чувствовал себя в большей готовности к ночным неожиданностям. Заодно он съел два мятых плавленых сырка "Дружба" - фольга с этим словом, слабо блеснувшая в лунном свете, почему-то напоминала о вымпелах, которые человечество его родины постоянно запускает в космос.
Несколько раз он слышал далекое гудение автомобильных моторов. Прошел примерно час, как он миновал мачту. Машины проезжали где-то далеко - наверное, по другим дорогам. Его дорога один раз вышла из леса, сделала метров пятьсот по полю, нырнула в другой лес, где деревья были старше и выше, - и сузилась: теперь идти было темнее, потому что полоса неба над головой тоже стала уже. Ему начинало казаться, что он погружается все глубже и глубже в какую-то пропасть и дорога не выведет его никуда, а, наоборот, заведет в глухую чащу и кончится в царстве зла, среди огромных дубов, шевелящих рукообразными ветвями, - как в детских фильмах ужасов, где в конце концов побеждает такое добро, что становится жалко поверженных Бабу Ягу и Кащея, жалко за неспособность найти место в жизни и постоянно мешающую им интеллигентность.
Впереди опять возник шум мотора - теперь он был ближе, и Саша подумал, что наконец его подбросят куда-нибудь, где над головой будет электрическая лампа, по бокам - стены, и можно будет спокойно заснуть. Некоторое время гудение приближалось, но внезапно стихло - машина остановилась. Он почти побежал вперед и опять услышал гудение мотора, оно снова донеслось издалека - как будто машина вдруг беззвучно перепрыгнула на километр назад и теперь повторяла уже пройденный путь.
Он понял, что слышит другую машину, тоже едущую в его сторону. В лесу трудно точно определить расстояние до источника звука; когда вторая машина остановилась, Саше показалось, что она не доехала до него каких-нибудь сто метров; света фар не было видно, но впереди был поворот.
Это было непонятно. Одна за другой две машины вдруг остановились посреди ночного леса, как будто ухнули в какую-то глубокую яму посреди дороги. Саша вспомнил, что и раньше, когда он слышал отдаленный гул моторов, звук некоторое время приближался, нарастал и внезапно обрывался.
Ночь подсказывала такие объяснения происходящему, что Саша на всякий случай свернул к обочине, чтобы нырнуть в лес, если потребуют обстоятельства, и крадущейся походкой двинулся вперед, внимательно вглядываясь в темноту. Сразу же исчезла большая часть страха, и он подумал, что если и не сядет сейчас в машину, то дальше пойдет именно таким образом.
Перед самым поворотом Саша увидел на листьях слабые красноватые отблески и услышал голоса и смех. Еще одна машина подъехала и затормозила где-то совсем рядом; хлопнули дверцы. Судя по тому, что впереди смеялись, не происходило ничего особо страшного. Или как раз наоборот, подумал он вдруг.
Он свернул в лес и, ощупывая темноту перед собой руками, медленно пошел вперед. Наконец он оказался на таком месте, откуда было видно происходящее за поворотом. Спрятавшись за деревом, он подождал, пока глаза привыкнут к новому уровню темноты, осторожно выглянул - и чуть не засмеялся, настолько обычность открывшейся картины не соответствовала напряжению его страха.
Впереди была большая поляна; с одной ее стороны в беспорядке стояло штук шесть машин - "Волги", "Лады" и даже одна иностранная, - а освещалось все небольшим костерком, вокруг которого стояли люди разного возраста и по-разному одетые, некоторые с бутербродами и бутылками в руках. Они переговаривались, смеялись и вели себя, как любая большая компания вокруг ночного костра - не хватало только магнитофона, натужно борющегося с тишиной.
Словно услыхав Сашину мысль, плотный мужчина в кроссовках подошел к машине, сунул внутрь руку, и заиграла довольно громкая музыка - правда, неподходящая для пикника: будто выли в отдалении хриплые мрачные трубы и гудел ветер между голых осенних стволов.
Однако компания не выразила неудовольствия - наоборот, когда человек в кроссовках вернулся к остальным, его несколько раз одобрительно хлопнули по плечу. Приглядевшись, Саша стал замечать и другие странности - причем странности, как бы подчеркнутые несуразностью музыки.
У костра было двое-трое детей, были ребята Сашиного возраста и девушки. Но вот что делал среди них милиционер? У костра особняком стоял военный - кажется, полковник; его обходили стороной, а он иногда поднимал руки к Луне. Несколько человек были в костюмах с галстуками, будто приехали не в лес, а на работу.
Саша вжался в свое дерево, потому что к ближнему краю поляны подошел человек в просторной черной куртке, с ремешком, перехватывающим волосы. Еще кто-то повернул лицо, слегка искаженное прыгающими отблесками костра, в Сашину сторону… Нет, показалось, никто его не заметил.
Ему пришло в голову, что все это легко объяснить: сидели, наверное, на каком-нибудь приеме, а потом рванули в лес… Милиционер - для охраны… Но почему такая музыка?
- Эй, - сказал сзади тихий голос.
Саша похолодел. Он медленно обернулся и увидел девочку в спортивном, кажется, зеленом, костюме с нежной адидасовской лилией на груди.
- Ты чего тут делаешь? - так же тихо спросила она. Он с усилием разлепил рот:
- Я… так просто.
- Что так просто?
- Ну, шел по дороге, пришел сюда.
- То есть как? - переспросила девочка почти с ужасом. - Ты что, не с нами приехал?
- Нет.
Она сделала такое движение, будто собиралась отпрыгнуть от него, но все-таки осталась на месте.
- Ты, значит, сам сюда пришел? Взял и пришел?
- Непонятно, что тут такого, - сказал Саша. Ему начинало приходить в голову, что над ним издеваются, но девочка вдруг перевела взгляд на его кеды и помотала головой с таким чистосердечным недоумением, что он отбросил эту мысль. Наоборот, ему самому вдруг показалось, что он выкинул нечто ни в какие ворота не лезущее. Минуту она молча соображала, потом спросила:
- А как ты теперь выкручиваться хочешь?
Саша решил, что она имеет в виду его положение одинокого ночного пешехода, и ответил:
- Как? Попрошу, чтоб довезли до какой-нибудь станции. Вы когда возвращаетесь?
Она промолчала. Он повторил вопрос, и она как-то странно, спиралью, покрутила узкой рукой.
- Или дальше пойду, - вдруг сказал Саша. Девочка посмотрела на него с сожалением.
- Как тебя звали-то? - спросила она.
"Почему "звали"?" - удивился Саша и хотел поправить ее, но вместо этого ответил, как в детстве отвечал милиционерам:
- Саша Лапин.
Она хмыкнула, слегка толкнула его пальцем в грудь.
- Есть в тебе что-то располагающее, Саша Лапин, - сообщила она, - поэтому я тебе вот что скажу: бежать не пробуй. Правда. А лучше минут так через пять иди к костру, посмелее. Тебя, значит, спросят: кто ты такой и что здесь делаешь. А ты отвечай, что зов услышал. И, главное, с полной уверенностью. Понял?
- Какой зов?
- Какой, какой. Такой. Мое дело тебе совет дать.
Девочка еще раз оглядела Сашу, обошла его и двинулась на поляну. Когда она подошла к костру, мужчина в кроссовках потрепал ее по голове и дал ей бутерброд.
"Издевается", - подумал Саша. Но всмотрелся в человека с ремешком на лбу, все еще стоявшего на краю поляны, и решил, что не издевается: очень уж странно он вглядывался в ночь, этот человек. А в центре поляны вдруг стал виден воткнутый в землю деревянный шест с насаженным на него черепом неизвестного Саше животного - узким и длинным, с мощными челюстями. Собачий? Нет, скорее волчий…
Он решился, вышел из-за дерева и двинулся к желто-красному пятну костра. Шел он покачиваясь - и не понимал почему, а глаза его были прикованы к огню.
Разговоры на поляне сразу смолкли. Все теперь глядели на него, сомнамбулически пересекающего пространство между кромкой леса и костром.
- Стой, - хрипло сказали от столба с черепом.
Он не остановился - к нему подбежали и несколько сильных мужских рук схватили его.
- Ты что здесь делаешь? - спросил голос, который скомандовал ему остановиться.
- Зов услышал, - мрачно и грубо ответил Саша, глядя в землю.
- А, зов… - раздались голоса. Его отпустили, вокруг засмеялись и кто-то сказал:
- Новенький.
Саше подали бутерброд с сыром и стаканчик "тархуна", после чего он оказался немедленно забыт - все вернулись к прерванным было разговорам. Он придвинулся к костру и вдруг вспомнил о своем рюкзаке, оставшемся за деревом. "Черт с ним", - подумал он и занялся бутербродом.
Из-за костра выскользнула девочка в спортивном костюме.
- Я - Лена, - сказала она. - Молодец. Все как надо сделал.
- Слушай, - спросил он, - что здесь происходит? Пикник? Лена подняла обломок толстой ветки, бросила его в костер.
- Погоди, узнаешь.
Она помахала мизинчиком - какой-то совершенно китайский получился жест - и отошла к людям, стоявшим у шеста с черепом.
Сашу дернули за рукав. Он обернулся и вздрогнул: перед ним стоял декан его факультета, крупный специалист в области чего-то такого, что должно было начаться только на следующем курсе, но уже и на этом вызывало чувства, похожие на спазмы надвигающейся тошноты. Саша обомлел, но сказал себе, что декан ведь только на работе начальство, а вечером и ночью - человек и может ездить куда угодно. Вот только невозможно было вспомнить, как его зовут по отчеству.
- Слышь, новенький, - декан явно не узнавал Сашу, - заполни-ка.