8.
Когда я пришел в сознание, мне показалось, что все еще нахожусь в доме своего отца и надо мной склонился доктор Пайк. Но это был темнокожий туземец в песочной форме индийской ПВО.
Доктор Пайк был единственным человеком, с которым я общался в больнице. Ни с Мефистофелем, ни с Лайонеллом мне после смерти Торы не хотелось встречаться.
Доктор оказался не только искусным врачом. Едва ли другой сумел бы так точно диагностировать мое сложное заболевание, физическое и психическое одновременно.
Беседы, которые мы вели в течение многих месяцев; помогли мне познать происшедшее за годы своего отшельничества. Телемортон лишь предвосхитил тенденцию завтрашнего дня. С цивилизацией было покончено, по крайней мере у нас. Из формы человеческого общения она превратилась в пустую традицию, нечто вроде деревянного молотка, при помощи которого Мефистофель открывал свои акульи побоища.
Когда я выздоровел (сомневаюсь, было ли это так, но доктор Пайк утверждал, что дальнейшее пребывание в больнице принесет мне только вред), меня потянуло в Индию. Индийско-пакистанская война стала с первого дня гвоздем телемортоновской программы. Мефистофель охотно согласился, впервые проглядев мои истинные побуждения, - возросшее до психоза отвращение к жизни гнало меня - навстречу опасности.
Я очнулся в бомбоубежище. Работник ПВО объяснил, что меня контузило воздушной волной. Вызвали машину (благодаря нашим передачам меня знал в лицо почти каждый житель Дели), и через полчаса я уже сидел вдвоем комфортабельном номере. "Великий Могол", принадлежавший одной из наших многочисленных подставных фирм, в этом смысле ничем не отличался от американских или европейских гостиниц. Окон в комнате не - било, несмотря на это, редко кто догадался бы, что она находится глубоко под землей. Мягкий искусственный свет падал на ковры, картины, дорогую мебель - обычную обстановку, соответствующую мировому стандарту отеля высшего класса. Наш подземный штаб строился по заказу Телемортона, но администрация, получавшая арендную плату, считала его частью гостиницы и соответственно меблировала. Так получилось, что вернувшийся с фронта пилот валился в грязном комбинезоне на застланную тончайшим кашмирским шелком кровать, а операторы монтировали свои кровавые видеоленты в окружении древних ваз и полотен современных индийских художников.
Исключение делалось лишь для лазарета - стерильно белых помещений, куда я старался заглядывать по возможности реже. Но, идя по длинному коридору, который вел к лифту, я каждый день слышал стоны. Как ни странно, самому, может быть, и хотелось умереть, но запах чужой агонии вызывал тошноту.
Моя комната Находилась далеко от лазарета. Мирно шелестели электрические опахала, мерцал только что включенный экран, занимавший всю стену. В дверь постучали.
Заросший бородой Нэвил Ларук походил на сикха.
Уроженец Арканзаса, он быстро акклиматизировался и отлично справлялся с общим руководством. Как-то получилось, что меня ни о чем не спрашивали. Служба информации была поставлена отлично. О любой важной операции, о каждой бомбежке Ларук узнавал заблаговременно, ему оставалось только давать распоряжения экипажам вертолетов и броневиков, общее количество которых превысило несколько сот.
- Ну, что? - спросил я, выжимая лимон в стакан со льдом. Я еще не совсем оправился от контузии. В ушах надрывался грохот бомб, слышались крики раненых, перед глазами расплывались разбрызганная по пыльной мостовой кровь и окрашенные в багровый цвет вяленые ломтики дыни, упавшие с лотка убитого осколком продавца.
- Хейвуд скончался! - доложил Ларук. Хейвуд был ранен в Восточном Пакистане, медицинский персонал имелся у нас только в Дели. Но Телемортон, несмотря на ожесточенный характер этой войны, пользовался абсолютной экстерриториальностью. Переправить Хейвуда через линию фронта оказалось пустяковым делом. Однако хирургическое вмешательство запоздало.
- Умер? - сказал я, бессмысленно глядя на экран.
На нем появился веселый, как обычно, толстяк Чири и его, как всегда, ворчливая мамаша. Эта диковинная пара не меньше, чем телемортоновские сигареты, служила головокружительной популярности наших передач. Зрители, сутки, высиживавшие в телевизионном театре, диву давались, глядя на фантастическую, не нуждающуюся ни в отдыхе, ни в сне пару. Лишь несколько наиболее посвященных лиц знали, что господина Чири (его настоящее имя было Кнут Штефан) каждые двенадцать часов подменял брат-близнец. Что касается его так называемой мамаши, то Лайонеллу удалось раскопать в одном из мортоновских райских уголков для престарелых двух единоутробных сестер. Никакими соблазнами не удалось бы заманить старых дев не то что на сцену театра ужасов, даже просто в обычный город с шумом выхлопных газов, ревом транзисторов, визгом невоспитанных детей. Но Лайонелл умел найти в любом человеке слабую струнку.
Сестры Дикснэй обожали животных. С христианским смирением они взяли на себя роль телемучениц - при условии, что баснословный гонорар пойдет на приют для бездомных кошек.
Передо мной на столе лежал присланный Мефистофелем полугодовой отчет. Прислушиваясь одним ухом к болтовне Чири, я вспомнил некоторые его места. Бесплатные билеты, приложенные к каждой десятитысячной пачке наших сигарет, стали предметом безудержной спекуляции. В первую неделю существования Телемортона они продавались по пятьдесят долларов, теперь же одни только перекупщики частенько зарабатывали на них больше. Не было еще случая, чтобы попавшие в зрительный зал счастливчики покинули его раньше положенных им двадцати четырех часов. Иногда их приходилось выводить при помощи полиции.
- Сколько людей мы уже потеряли? - Я скомкал отчет и запустил им в терракотовую древнеиндийскую молельню, служившую корзиной для мусора.
- Если не ошибаюсь, это восьмой, - мысленно подсчитав, ответил Ларук. - Вместе с Хейвудом. Пять операторов, два пилота, один радист… Но зато мы потрясли мир!
Все сотрудники Телемортона делились на абсолютных фанатиков и абсолютных циников. Ларук принадлежал к первым. Хейвуд был полной противоположностью. Незадолго до его вылета в Восточный Пакистан мы встретились в одном притоне. Совершенно пьяный, окруженный бабьем различных оттенков кожи - от чайного до цвета какао, он с трудом узнал меня.
- А что вы хотите? - сказал он, резким движением сбросив на пол сидевшую на его коленях сингалезку. - Неужели приятнее за гроши снимать эпизоды для третьеразрядного фильма, дожидаясь со дня на день увольнения? Здесь могут убить, но до смерти я поживу в свое удовольствие, и, главное, Телемортон - карьера, имя. А когда надоест кровавая каша, я буду в Голливуде не мальчиком на побегушках, а человеком.
Потом Хейвуд, окончательно опьянев, стал перечислять павших товарищей. Количество жертв было не так уж велико, но во имя Телемортонов наши люди погибали во всем мире, и это тоже служило рекламой.
- Мы нуждаемся в пополнении. - Ларук нервно вытащил из красно-черной пачки сигарету.
Ну, конечно, из-за такого пустяка, как смерть Хейвуда, он не стал бы меня тревожить. Но забота о пополнении личного состава и техники входила в мои обязанности, ведь формально не он, а я считался руководителем. Заказав разговор с Нью-Йорком, я выпил свой 66 фруктовый коктейль и, перекатывая языком кислую льдинку, тупо глядел, как Ларук курит. Он жадно и глубоко затягивался, клубы дыма двумя струйками вылетали из ноздрей.
- Напрасно! Потом не сумеете отвыкнуть, - сказал я, сам не знаю, с упреком или с сожалением.
Наши двадцатицентовые сигареты содержали марихуану (правда, в меньшем количестве, чем Плейбой-Хуана или Кент-Хуана, стоившие доллар) и еще какой-то особый, оказывающий противодействие сну, наркотик. Недавно Ассоциация американских врачей в платном объявлении рассказала о многочисленных случаях хронической бессонницы, вызванной употреблением сигарет "Телемортон", однако повальное увлечение ими ничуть не уменьшилось. Новые усовершенствованные модели наших телевизоров снабжались вместо двадцати обычных каналов, в которых большинство зрителей больше не нуждалось, вместительными самоопрокидывающимися пепельницами. Из того же присланного Мефистофелем отчета явствовало, что в одних только Соединенных Штатах за каждую ночь выкуривается около четырех миллиардов телемортоновских сигарет.
- Отвыкнуть? - Ларук неуверенно спрятал уже вытащенную из пачки новую сигарету. - Но при такой работе?.. Пока продолжается война, спать приходится не часто. А это помогает, - немного помявшись, он снова закурил.
- Врите кому угодно, только не мне. А аппараты гипносна? Или вы отдаете свой портье гостиницы? То-то я заметил, что он храпит даже днем.
Действие этих аппаратов, на которые Мортон имел патент, я испытал на себе. Часами я ворочался в кровати, время от времени полуавтоматическим жестом протягивая руку к флакону с таблетками снотворного, а в воспаленном мозгу все продолжался хоровод смертей, увиденных наяву и на экране. Потом Мефистофель прислал первый аппарат - подарок к моему дню рождения. Я включил его, чарующий женский голос не то напевал, не, то нашептывал полуслова, полусимволы, через несколько часов я проснулся от очередной бомбежки с волшебным ощущением проведенной в глубоком забытьи долгой ночи.
- Типичный Телемортон, - невесело сказал Ларук. - Бессонница для зрителей, крепкий сон - для ответственных работников. Но я такой же человек, как все, мне тоже хочется посмотреть. Вот почему я курю эту дрянь, вот почему не сплю по ночам. Боюсь пропустить какую-нибудь уникальную передачу. На фронте, я там бываю каждый день, вся эта заваруха выглядит не очень привлекательно. Иногда даже скучно становится - настолько бездарно люди убивают друг друга. А от экрана часами не могу оторваться. Пить, и то бросил, чтобы алкоголь не мешал наслаждаться. Признаться вам честно, не будь Телемортона, я бы просто повесился от скуки.
Наконец дали Нью-Йорк. Разговаривая с Лайонеллом, я покосился на экран. Горело какое-то здание, пожарные ловили раскрытым брезентом прыгавших из окон полуодетых людей, в кареты скорой помощи заталкивали носилки с обгоревшими. Четкость и цвет изображения были превосходными - совершенно забывалось, что находишься за тысячи миль. Передача транслировалась недавно запущенным американским телеспутником, каким-то загадочным для других, но отнюдь не для меня образом спутник не оправдал надежд - программы остальных станций принимались с чудовищными помехами.
Пожар сменился рекламой бульонных кубиков, прерванной на полуслове, чтобы дать место наводнению в Голландии. Телемортон не признавал стандартного американского метода - объявлять посреди напряженного матча, что чемпионы пользовались укрепляющим витаминизированным мылом "Сила". Но заказчики не жаловались. Прерванную рекламу мы повторяли целиком, причем после сенсационных кадров, благодаря которым она надолго застревала в памяти.
В дверь постучали.
- Это должно быть он! К вам! Из-за смерти Хейвуда совсем забыл… - Ларук направился к выходу.
- Знакомый? Скажите ему, что я погиб при бомбежке! - У меня было такое же желание разговаривать со знакомым, как у вдовы убитого осколком уличного торговца благодарить правительство за предоставленную мужу возможность умереть героем.
- Он ваш товарищ по Гарварду!
- В таком случае пусть войдет! - задорно объявил я. Я думал, что это Ситвел (его предприятие имело какое-то отношение к американским поставкам Индии) и уже заранее согнул ногу, предвкушая уготованный ему пинок в зад. Ситвел был из породы тех деятелей, которых надо убивать еще в материнском чреве. Но поскольку современная цивилизация не рассчитана на такую гуманную процедуру, вместо них убивают уличных продавцов и прочих случайных прохожих, не получающих от войны никакой выгоды, кроме возможности дезертировать в загробный мир.
Но это был Джек, Джек, десять лет тому назад исчезнувший из Нью-Йорка с немалой суммой, уплаченной авансом за раскрытие потайного механизма мортоновских деловых операций. Он был в индийской форме, с майорскими погонами.
- Сделал карьеру? - спросил я сухо.
Джек молчал. Мы оба неловко поглядели на экран, наблюдая за очередным трюком Телемортона. Господин Чири только что включил стоявший на тумбочке обычный телевизор, чтобы бегло пройтись по каналам остальных вещательных компаний. Его судорожные зевки и брюзгливые требования мамаши поскорее выключить эту дребедень являлись ироническим вступлением к громовому голосу ведущего:
- А сейчас опять показывает Телемортон!
И сразу взрыв, рушится стена, кричат задавленные ею люди. Переключение. Вид Дели с борта бомбящего город пакистанского самолета, снова улица, на которую падают бомбы, - привычный телемортоновский концентрат, где действие прерывается лишь лаконичным сообщением о числе убитых и раненых. Однако же ради этого концентрата не только Америка, но и весь западный мир наполовину отказался от любой другой пищи.
Одним из самых блестящих наитий Лайонелла была круглосуточность трансляций, основанная на недостаточно учтенном факте, что огромное количество страдающих от бессонницы американцев не знает, чем заполнить ночные часы. Теперь же, под влиянием Телемортона, пожалуй, одни лишь младенцы спали положенное им время.
- Не скажем, что карьеру, - только теперь Джек ответил на мой вопрос. - Я работаю в контрразведке и как будто приношу некоторую пользу.
- А денежки, которыми Мефистофель, насколько я понимаю, заткнул тебе тогда рот? Прокутил или лежат на текущем счету в надежном швейцарском банке?
Удивительно, я ничего не имел против него минуту тому назад. Не то, чтобы я простил Джеку его предательство. Прощать-то вообще было нечего. Так поступил бы любой в этом мире, где так называемая мораль вступает в мгновенную химическую реакцию с чековой книжкой, не оставляя при этом никакого осадка. Но слово "контрразведка" являлось для меня олицетворением государства наизнанку, государства, остервенело копающегося в частной жизни своих граждан под предлогом их защиты.
- Смотри! Это ведь ты! - Джек взволнованно показал на экран.
В барабанные перепонки вонзился оглушительный свист, и под этот аккомпанемент я увидел на экране самого себя. Не более часа прошло со времени бомбежки, и, несмотря на контузию, все еще было мучительно живо в памяти, воспаленной беспрерывными картинами бессмысленной смерти. Я тотчас вспомнил как бы разрубивший меня пополам разлад между желанием вырваться из отвратительной клетки, в которую меня поймала жизнь, и животным страхом перед неотвратимо приближавшимся свистом. Потом меня, как я понял со слов сержанта ПВО, отбросило взрывной волной.
На экране я увидел нечто совсем иное. Я стою, словно парализованный, какой-то индус изо всей силы толкает меня, взрыв, я пролетаю несколько футов, падаю, другой индус прикрывает меня своим телом, а на месте, где я только что стоял, лежит мой спаситель с развороченным осколком черепом.
- Вы только что видели Тридента Мортона, находящегося в самом пекле войны, чтобы лично руководить съемками, - объявил диктор.
Да, Мефистофель умел сочетать полезное с приятным - нанятые им телохранители ценою собственной жизни превращали мои самоубийственные потуги в эффектную рекламу.
- Ты ждешь от меня исповеди? - Джек только теперь сел. - На деньги я бы не соблазнился, но господин Эрквуд убедил меня, что тебе лучше не знать правды. Даже эта война не потребовала столько жертв, сколько мирное накопление твоего состояния. Самоубийцы, морально искалеченные, пожизненные пациенты психиатрических лечебниц - население небольшой страны!
Все это я давно подозревал. Но можно сомневаться в существовании бога, и все же момент, когда окончательно разуверившись, видишь вместо всемудрого начала хаотическое множество мелких чертей, заправляющих миром, всегда является потрясением.
- Лекция о морали? Ты новатор, Джек. Обычно их сперва читают, а прикарманивают чьи-то деньги уже потом. Наоборот, конечно, куда эффектнее.
- Деньги я действительно взял - и от тебя, и от Эрквуда, но лишь потому, что он был прав. Тебя тогда еще обременяла совершенно ненужная вещь - совесть. Эрквуд был уверен, что ты, узнав правду, покончишь с собой.
- Весьма возможно! Я еще и сейчас не застрахован от этого постоянно откладываемого самодеятельного спектакля.
- Ты? Руководитель Телемортона? - Джек резким щелчком выбил сигарету из забытой Ларуком пачки.
- Твоя постоянная марка? - угадал я.
- Неужели ты полагаешь, что я живу вне времени и пространства? Если так пойдет и дальше, лет через десять человек с легкостью откажется от всего необходимого - пищи, друзей, убеждений. Все это заменят искусственные возбудители и успокоители. Каждые тридцать минут по таблетке - и никакая мировая катастрофа не страшна.
- Ты изменился, - сказал я. - В лучшую сторону. Идешь в ногу со временем, служишь в контрразведке, куришь марихуану, не брезгуешь ради заработка подлостью. Поздравляю!
Джек засмеялся. Смех был не очень веселый.
- Не ожидал таких речей от руководителя Телемортона, - он вытер платком проступившие из-под век слезы. - Ты тоже переменился. Был циником, стал ханжой. Ну что ж, это и современнее и выгоднее.
- О чем это ты? - Мною овладело невыносимое желание схватить его за шиворот и выбросить в окно. Но окон в комнате не было, к тому же мне хотелось понять его.
- О чем? - Джек усмехнулся. - Об этой войне. Еще более удивительной, чем "странная война" 1940 года, когда французы и англичане бездействовали по одну сторону линии Мажино, а немцы - по другую.
Странный характер военных действий ставил в тупик и меня самого. Крупные бои с участием танков и пехоты шли лишь в первые дни, потом их заменили воздушные налеты и мелкие стычки. Небольшое количество участников компенсировалось их жестокостью. Пакистанские солдаты занимали индийскую деревню, жгли дома, расстреливали, вешали. На следующий день рота индусов точно также зверствовала в каком-нибудь пакистанском селе. Попутно вспыхивали эпидемии религиозного и кастового изуверства. Брахманисты резали мусульман, мусульмане - брахманистов и буддистов, буддисты, для которых каждая тварь священна, лишали жизни и тех, и других, не брезгуя даже христианами (если те не принадлежали к персоналу Телемортона). Члены касты неприкасаемых, словно внезапно обезумев, выкручивали ноги и руки прохожим, независимо от того, к какой касте те принадлежали, одновременно за сотню миль озверевшая толпа также беспричинно забивала палками неприкасаемых. До сих пор индусы казались мне одним из самых миролюбивых народов. "Странная война" лишний раз доказала, что вера в милосердие божье или человеческий разум снабдила наши извечные клыки изящными пластмассовыми коронками, но отнюдь не затупила их. Скорее наоборот!