Какие-то "индикаторы", "реплики" или "дубликаты", "локальная агрессия"… Мало того, "индикация", толком не расшифрованная, делилась по неизвестным критериям на активную и пассивную. При этом первой рекомендовалось уделить повышенное внимание. О том, что вторая, надо полагать, заслуживала внимания пониженного, естественно, не говорилось. Что есть внимание "повышенное" и "пониженное", наивно не регламентировалось: вроде как читающий должен был определить свою позицию сам. Надо же – какой оперативный либерализм!
И это при всех возможных и невозможных императивно-профилактических грифах и аннотация. Ирония – самозащита, это понятно. И посмеиваясь, и чертыхаясь, он подумал: что-то назревает серьёзное и… опасное. И червячок в душе шевельнулся: нельзя сейчас опасное, никак нельзя. Но родилось и утешение: в опасности иногда таится спасение. И думал он не о себе. Но кому это объяснишь?
" Лист 246, ознакомление: по списку № 2; работа: по списку №2; копирование: по списку №1…
…и поэтому всё вышедшие и не отменённые специальным указанием инструкции по этому вопросу остаются в силе и подлежат исполнению. Обязываю провести дополнительные проверки: притонов, мест организованного и неорганизованного проживания лиц без определённого места жительства, сомнительных, подпольных (незарегистрированных) предприятий, фермерских хозяйств, карьеров, а также монастырей, сект и неформальных объединений, больниц (в особенности провинциальных), детских домов, приёмников-распределителей…
К вышеуказанным мероприятиям привлечь сотрудников, имеющих оперативный стаж не менее пяти лет. Предупредить под роспись о неразглашении государственной тайны, провести соответствующие консультации с медиками, особое внимание уделить результатам тестирования.
Обо всех случаях обнаружения лиц: имеющих внешнее сходство с другими лицами как живущими, так и умершими, которое не имеет документального или объективного объяснения; имеющих схожие биографии с другими лицами, как живущими, так и умершими; потерявших память полностью или частично
– немедленный доклад оперативным дежурным".
""Лист 864, ознакомление: по списку № 2; работа: по списку № 2; копирование: по списку № 1…
… Затем объект, пробывший в квартире 42 минуты, быстро спустился по лестнице и вышел из подъезда. Следует отметить, что, если ранее, до посещения указанной квартиры, объект вёл себя уверенно, хорошо ориентировался в городе, и в его действиях и передвижениях просматривалась явная системность, то теперь его поведение резко изменилось. Внешне объект напоминал человека, находящегося в средней стадии алкогольного или наркотического опьянения: явное нарушение координации движений, потеря ориентации и отсутствие продуманного маршрута передвижения, резкое покраснение кожи лица.
Он с трудом (ноги слегка подгибались, походка неровная) прошёл 120 метров по направлению к Драматическому театру. Остановился возле будки таксофона, и здесь его правая рука, державшая портфель, сделала четыре оборота вокруг своей оси, что физически невозможно.
Объект зашёл в будку таксофона, где находился приблизительно 15 секунд. Наблюдение велось со спины. Объект таксофоном не пользовался. Через указанный промежуток времени он переместился в нижнюю часть будки и полностью оказался за непрозрачной частью двери, что при его комплекции крайне затруднительно. Объект не совершал движений, характерных для приседающего человека. Он как бы медленно провалился. Через 12 секунд дверь будки открылась и оттуда выбежала крупная, как отметило наблюдение, явно породистая собака, которая стремительно последовала в арку, находящуюся в 16 метрах от будки таксофона, после чего сопровождение её потеряло. Собака держала в зубах портфель.
Эксперты, ознакомленные с видеоматериалами, не смогли определить породу собаки. При этом отметили, что у неё есть набор признаков, позволяющих сделать вывод о её принадлежности к породе, но аналогов таких признаков и такой породы не существует.
Пояснительная записка прилагается".
Глава 13
Виктор Фёдорович Амбросимов, расставшись со столь странным визитёром, облегчённо вздохнул и тут же одёрнул себя: не расслабляться! Замочек был простой – открыл. И взору его предстали аккуратно уложенные пачки долларов в банковской упаковке. Абсурд продолжался. Осторожно достал и аккуратно разложил пачки на столике. Рассмотрел пачки, купюры. Никак не мог сообразить – сколько? Сосчитал пачки, затем ещё раз и… ещё раз. Разорвал упаковку на одной из них, пересчитал. Запутался. Взял ручку, листок бумаги. Опять пересчитал. Получилось пятьсот тысяч долларов.
Виктор Фёдорович не был эрудитом, но как-то неожиданно ему вспомнилось: "Внезапна радость, как скорбь, ума лишает". А вдруг этот тип сейчас вернётся? Извините, скажет, забыл случайно, зарплату сегодня получил, понимаете ли. И руку тянет – настойчиво так. А я ему по руке, в потом… Виктор Фёдорович настолько ясно представил себе перекошенное болью испуганное лицо недавнего визитёра, что ему стало не по себе: шум какой-то в ушах, ноги обмякли. И видится ещё дальше, за лицом этим, островок песчаный среди голубых волн и профиль прекрасной незнакомки, увиденной однажды им в отделе кадров… Прекрасной и недосягаемой. Тогда не досягаемой!
Он взял несколько бумажек из надорванной пачки. Посчитал. Девять. Оставил пять. Надо пойти проверить. Деньги взять с собой или оставить? Что опаснее? Об опасности думать нет смысла – ничего не понятно. Взял портфельчик, хотел сложить в него деньги. Нет. Если с деньгами подвох, то и с портфельчиком может быть связана какая-нибудь пакость. Сложил пачки в полиэтиленовый пакет и – в письменный стол.
На улице он раздумывал. Надо проверить деньги. Как? Попросить, чтобы всё пять купюр пропустили через детектор? Нет. Засекут. Он поступил мудро: прошёл по пяти обменным пунктам и поменял всё пять купюр. Деньги – настоящие. Мафия? Какой смысл? Разведка? Мои услуги столько не стоят! Какие услуги, он для себя не определил. Евгений – сумасшедший? Ограбил банк? Слишком сложно – так не бывает.
Виктор Фёдорович перебрал ещё несколько версий. Пришёл к выводу: видимо, в его разработках действительно есть нечто, о чём он сам пока не знает, и это нечто представляет потенциальную ценность. Копии чертежей ценности не представляет. Ему заплатили за мозг. И в этом нет ничего удивительного. А посему, сделал вывод внезапно разбогатевший Виктор Фёдорович, просто так никто не платит. Никакие секреты он не продавал. Это важно. Это главное. Ему просто дали карт-бланш: живи, трудись, твори. Возможно, вскоре последует более серьёзное предложение – кадрового плана. Больше на ум ничего не шло, да и голова болела – столько всего навалилось…
Виктор Фёдорович уже собрался домой. Но тут он заметил, что его окружает Мир: действующий фонтан с весело барахтающимися в болотной воде детьми, деревья, не поддавшиеся иссушающим лучам необычно жаркого солнца этого необычного мая, десятки лиц суетящихся прохожих, отмеченные печатью круглосуточной заботы, ребёнок, которому пока всё по фигу, так как он ещё только мчится на красно-голубом самокате к этим самым изматывающим и унизительным заботам, юные дамы в юбках с ножками и в брюках без ножек, весьма однозначно корректирующие направление поиска смысла жизни, и даже разочаровавшийся в определении этого самого направления гражданин вселенной – подвыпивший бомж, расположившийся на скамье напротив и внимательно изучающий оставленную кем-то газету…
И ноги сами понесли. Ему захотелось хоть на мгновение почувствовать себя человеком! – выпить коньяку. Но нельзя – засекут! Выпил водки, закусил лимоном. Выпил ещё – закусил бутербродом с сыром. Пошёл в другой бар. Выпил коньяку, закусил шоколадным батончиком. Отоваривался в разных магазинах. После долгого боренья с самим собой Виктор Фёдорович приобрёл: два сырка "Дружба", палку брауншвейской колбасы, банку шпротов, две бутылки водки (вторая на всякий случай), устройство для заточки ножей, бутылку кетчупа, белый батон, копчёную горбушу. Виктор Фёдорович купил большую кожаную сумку, сложил в неё покупки. Зашёл в бар и принял ещё коньяку.
Покупки второго эшелона: баночка красной икры, пачка масла, бутылка коньяка (пусть будет!). Всё – хватит. В спортивном магазине были приобретены изящный импортный спиннинг с безинерционной катушкой, красивый раскладной нож отечественного производства – металл лучше! – и два прекрасных длинных сверхчувствительных поплавка.
Виктор Фёдорович всё же время от времени себя одёргивал себя: мол, не зарывайся, держи себя в рамках. Но вскоре лёгкое головокружение осторожно спросило его: тебе не стыдно перед собой? Как это так: прожить всю жизнь в страхе, не совершить ни одного поступка. Он не смог припомнить случая, чтобы он послал всё к чёрту и реализовал, не смотря ни на какой дискомфорт, хоть какую-нибудь мало-мальски безумную затею. Всё время что-то мешало: то не было денег, то жена имела своё особое мнение, то возникало беспокойство по поводу того, что подумают на работе, то лень-матушка, родившаяся не во время…
Дома Виктор Фёдорович принял под колбаску, под горбушку, под икорку и под отбивные. Прикинул: чем я хуже этого сопляка Кувычкина? А не подкатиться ли к секретарше Яне? Право я имеющий о нот ту би? Подкатиться этак элегантно и… гарантированно. Не раскрывая, конечно, при этом полностью своих финансовых возможностей.
Вектор мыслей уж было совсем сформировался, но позвонили с работы – начальник отдела. У начальника возникли трудности с подготовкой отчёта. Виктор Фёдорович почему-то обращался к своему шефу весьма своеобразно: "ваше ренегатство" и "ваше милопроходимство", при этом намекая, что у плохой балерины пуанты всегда развязываются в самый неподходящий момент.
Шеф сказал, что надо закусывать. Виктор Фёдорович сообщил, что если бы его телефонный оппонент закусывал так, как он сейчас обедает, то его прокрустова рожа давно бы треснула и директорат отправил бы его в племена гогов и магогов составлять отчёт о приготовлении гоголя-моголя, ибо на большее он не способен. Шеф переспросил: вы ли это? Виктор Фёдорович отреагировал сурово: я – кто же ещё? И сообщил, что не собирается ежедневно совершать двенадцать подвигов Сизифа (каламбур ему очень понравился, он восхищённо икнул) и заниматься фигурным копанием ямы для ближнего. На последней фразе он игриво хихикнул, решительно бросил трубку и стал искать записную книжку с номерами телефонов. Пока дошёл до буквы "Я", принял ещё. И это была его ошибка…
Глава 14
Игорь Устинов шёл по Городу уже восемь минут. Объект, имеющий до десятка официальных и неофициальных названий, принял его – к такому выводу пришло руководство. Интересная логика, размышлял Игорь: если не погубил – значит принял. Только любовь и нелюбовь. А как же дружба, соседские отношения? Пока он принял, пока не погубил. А если он губит, но медленно? Длительное сиденье на стуле можно рассматривать как прямой путь к геморрою, а можно – и как гиперзамедленный пинок в зад.
Утром прошёл дождь – явление крайне редкое для этих мест. Казалось бы, хорошо: пыль прибьёт. Но нет здесь пыли. Почти нет. Посему неестественно чисто.
И настроение неважное – словно тебя берут железной рукой за горло, бьют головой о стену, при этом ничего не объясняя и даже не приговаривая. Только сам понимаешь: это уже не злая шутка и не превратности судьбы, это – конец, это два конца, это – безнадёга. Если человек сходит с ума, значит, это кому-то нужно? Кому нужно, чтобы в городе не оказалось ни одной машины? Почему здесь вообще нет птиц? Они-то кому помешали? Да и в птицах ли дело? Кому птицы, кому тайны вселенские. Он вспомнил, что гость ни разу в разговоре с ним не упоминали птиц. Но стоило ему рассказать про пернатых, как они сразу начали фигурировать в его рассказах. Впитывают, как губка.
Обошёл кучу мусора (и мусор, словно декорация), покрывающую предполагаемую проезжую часть. Игорь рассеянно смотрел на дорогу и отметил тот факт, что каждый раз, когда он по ней проходит, его посещает один и тот же не прорисованный образ. Он подбирал слова, сравнения, стараясь хотя бы для себя его расшифровать, но к чему-то законченному, конкретному не пришёл. Он не раз пытался представить, как по этой дороге во времена какие угодно – недавние, стародавние, незапамятные и прочие – передвигались, например, кареты, паровые автомобили, танки, гигантские позолоченные шестиногие тараканы… И не мог: какой-то участок мозга, отвечающий за "ведомство третьего глаза", интуицию, недискретные мыслительные функции и ещё, чёрт знает, за что, нам не понятное и нами не контролируемое, строго говорил ему: "Не было этого! Не было!" Не было – и всё. И понимай, как хочешь. И этот же пресловутый советчик уже не так строго, но назидательно-вкрадчиво подсказывал: "И не будет!"
Как это "не было" и "не будет"? – со слабой надеждой спрашивал Игорь это своё маленькое "я", но ответа не получал: мол, тебе подсказали, и хватит, хорошего помаленьку. И если упростить, что Игорь и пытался неоднократно сделать, то представлялась ему эта дорога, как и всё здесь происходящее и виденное, чем-то вроде проездного билета: сейчас он и нужен, и важен, но ни вчера, ни завтра у этой бумажки нет. Это пренебрежительное сравнение он гнал от себя: с Городом так нельзя! И тут же оправдывался: почему пренебрежительное? Проездной билет способен куда угодно завезти: он может быть и путеводной звездой, и недобрым ауканьем в тёмном лесу. И всё же упомянутую оторванность и от прошлого, и от будущего он чувствовал постоянно. Что-то в этой дороге было временное, пробное, экспериментальное, случайное – неосновательное и сиюминутное. Как, впрочем, во всём, здесь происходящем.
Ходит упорный слух, – а как ещё можно назвать непроверенную информацию? – что ребята, некоторые из поисковиков, нарвались на неприятности. Один из таких "перво-" забрёл в квартиру, по предварительным данным пустовавшую, и увидел там повешенного. Мало того, что повешенного, так ещё и почти живого – болтался в петле и доходил, что называется. Мало того, что почти живого… Это был он сам. И вытащил он из петли себя. И откачал. Потрясение было не слабым. Висельник оклемался и, попросив в изысканных выражениях подождать и пообещав ВСЁ объяснить, преспокойно удалился.
Бедолага ждал его, ждал, затем возвратился на базу и по всей форме доложил о происшествии. На этом его карьера поисковика закончилась. Прошло чуть больше месяца, и неудачливый визитёр покончил жизнь самоубийством через повешение. Вот и гадай теперь: или он подсмотрел фрагмент своего будущего, или событие это невесёлое стало толчком, спуском курка, последней каплей, наполнившей до краёв одному покойнику известную душевную чашу. И чаша эта переполняется здесь форсажным порядком.
И гонит от себя Игорь сон один жуткий, иногда в памяти всплывающий. Подходит он к двери – новой, лакированной, открывает без страха, волнения с особым чувством зреющей надежды и видит картину. Сын его – сейчас ещё маленький, а там, в квартире, повзрослевший, очень повзрослевший, но всё равно он, сразу понятно, стоит голый перед большим зеркалом и кривляется. И в зеркале виден он весь, и видно отражение его безумного лица, перекошенного гримасой дебильного счастья. А глаза наполнены бездонной потусторонностью…
Чем сон навеян, понятно: болен мальчик. Но чувство это – перед дверью – особое что ли. Как в детстве: проснулся как-то поздно, солнце давно взошло, светло, радостно, и кажется, ждёт тебя большое, светлое, и ждёт именно сегодня. Это он, тот день, напоминает о себе через годы: открой дверь! Но годы эти про день тот, полный надежды, подзабыли и прилепили недобро к светлому воспоминанию страшную комнату – уже не из детства.
Деревьев, урн, клумб нет. Дома выполнены под старину, 2-3-этажные. Подошёл к подъезду. Интересное решение: оформлен в виде арки, обложен камнем. Красивая массивная деревянная дверь открыта.
Остановился. Навстречу из-за угла вышли две человеческие фигуры. Два мужчины, судя по одежде, причёскам и лицам. Шаг левой ногой, правая подтягивается и становится рядом, опять шаг левой ногой и опять правая подтягивается… Сначала было страшненько, затем забавно, теперь опять страшненько.
Пара приблизилась. Мимика почти отсутствует. У того, что слева, в руке портативная рация. Похожа. Игорь бросил взгляд на свою: на месте. Гость смотрит на рацию как на игрушку и выдавливает на лице нечто вроде улыбки. Второй неловко и неуверенно пытается её выхватить. Не получилось. Игрушка падает и разваливается на две части. Игорь присмотрелся – два куска пластмассы, имитация. Прогуливающиеся господа не оборачиваются, удаляются. Тот, который был слева, приостанавливается, оглядывается. Его лицо приобретает нормальные человеческие черты. Он приветливо улыбается. Отворачивается, делает несколько нормальных уверенных шагов, догоняет своего спутника, и они вновь экзотически ковыляют.
Игорь постучал пальцем по стене – камень, как и прежде. Отщипнул от двери, кажущейся деревянной и плотной, кусочек материала – застывшая пена. Вошёл в подъезд и замер. Всё – как дома. Почти как дома. На стене почтовые ящики. Не оригинально, только и подумал Игорь. Открывать не хочется. А ключа-то у меня нет, вспыхнула в голове радостная мысль. Но ящик не заперт. Что ж… Отбросил с вызовом крышку. Надо же, он укоризненно покачал головой: книга в мягкой обложке. Посмотрел обложку, полистал и пробормотал: "И это не оригинально…"
Положи книгу в карман куртки. Медленно поднялся по лестнице. На площадке одна дверь. Справа. Вопросительно и иронично посмотрел налево. Глухая стена. Усмехнулся: "метаморфоза".
Постучал пальцами по двери. Тишина. Постучал сильнее. Дверь твёрдая, но звука от его барабанных попыток не слышно. Удовлетворённо кивнул головой, толкнул, зашёл. Коридора нет – сразу большая комната. Кресло, письменный стол, на нём бумаги, большой старинный стул. Вдоль стены стеллаж с книгами. Виден затылок Астуса. Пригласившая сторона не спешит поворачиваться.
Астус задумчиво смотрел в окно. Его лицо было копией лица Игоря. Он сделал лёгкое круговое движение головой и мгновенно преобразился – серьёзный солидный мужчина средних лет. На письменном столе в беспорядке бумаги, корявые детские рисунки. Астус наконец соизволил повернуться. Игорь присел на стул.
– Здравствуйте Астус…
– Доктор Астус.
– Здравствуйте, Астус. Вы хотите следовать примеру доктора Самоа… Но вы не доктор. Вы – Астус. Кстати, кто он – этот доктор Самоа? В ходе краткого общения с ним мне выяснить ничего не удалось. К сожалению.
Астус отвесил лёгкий поклон и даже изобразил улыбку.
– Может, и не к сожалению. Я не могу знать, кто он, доктор Самоа. Я даже не знаю, как он выглядит. Истинно выглядит… Странник, наблюдатель, посторонний, прохожий… Мне этого знать не дано.
Игорь не был перегружен иллюзиями и не надеялся ни на откровения, ни на ясность. Но на зацепку, ценную крупицу рассчитывал. И потому, не меняя тона, продолжил:
– Мы оба испытываем дефицит информации и… понимания происходящего. Сегодня я хотел поговорить об Огнях Большого Города.
Астус оживился:
– Это место так называют?.. Красиво. Что о них говорить… Обыкновенный пустырь. Днём – ничего. Ночью – светлячки какие-то летают, да с людьми неприятности иногда происходят.
– У этой красоты уже две жертвы. Один человек сошёл с ума, второй…
Собеседник прервал:
– Другой обрёл ложное счастье.
– Он исчез, – поправил Игорь.
– Если он здесь исчез, это вовсе не означает, что он нигде не появился…