Для меня было большим облегчением удрать от этой компании. Я не чувствовал себя в форме. Меня застали врасплох. Все-таки знаменитый фокусник на арене - это одно, а знаменитый фокусник в частной жизни - это, оказывается, совсем другое. Я кое-как откланялся и пошел шагать через три ступеньки на свой этаж.
В коридоре по-прежнему было пусто, где-то в отдалении по-прежнему сухо пощелкивали бильярдные шары. Проклятый душ был по-прежнему заперт. Я кое-как умылся у себя в номере, переоделся и, взяв сигаретку, завалился на диван. Мною овладела приятная истома, и на несколько минут я даже задремал. Разбудил меня чей-то взвизг и зловещий рыдающий хохот в коридоре. Я подскочил. В ту же минуту в дверь постучали, и голос Кайсы промяукал: "Кушать, пожалуйста!" Я откликнулся в том смысле, что да-да, сейчас иду, и спустил ноги с дивана, нашаривая туфли. "Кушать, пожалуйста!" - донеслось издали, а потом еще раз: "Кушать, пожалуйста!", - а потом снова короткий визг и призрачный хохот. Мне даже послышалось бряканье ржавых цепей.
Я причесался перед зеркалом, опробовал несколько выражений лица, как-то: рассеянное любезное внимание; мужественная замкнутость профессионала; простодушная готовность к решительно любым знакомствам и ухмылка типа "гы". Ни одно выражение не показалось мне подходящим, поэтому я не стал далее утруждать себя, сунул в карман сигареты для чада и вышел в коридор. Выйдя, я остолбенел.
Дверь номера напротив была распахнута. В проеме, у самой притолоки, упираясь ступнями в одну филенку, а спиной - в другую, висел молодой человек. Поза его при всей неестественности казалась, однако же, вполне непринужденной. Он глядел на меня сверху вниз, скалил длинные желтоватые зубы и отдавал по-военному честь.
- Здравствуйте, - сказал я, помолчав. - Вам помочь?
Тогда он мягко, как кошка, спрыгнул на пол и, продолжая отдавать честь, встал передо мною во фрунт.
- Честь имею, инспектор, - сказал он. - Разрешите представиться: старший лейтенант от кибернетики Симон Симонэ.
- Вольно, - сказал я, и мы пожали друг другу руки.
- Собственно, я физик, - сообщил он. - Но "от кибернетики" звучит почти так же плавно, как "от инфантерии". Получается смешно. - И он неожиданно разразился тем самым ужасным рыдающим хохотом, в котором чудились сырые подземелья, невыводимые кровавые пятна и звон ржавых цепей на прикованных скелетах.
- Что вы там делали наверху? - спросил я, преодолевая оторопь.
- Тренировался, - ответствовал он. - Я ведь альпинист...
- Погибший? - сострил я и сейчас же пожалел об этом, потому что он снова обрушил на меня лавину своего замогильного хохота.
- Неплохо, неплохо для начала, - проговорил он, вытирая глаза. - Нет, я еще живой. Я приехал сюда полазать по скалам, но никак не могу до них добраться. Вокруг снег. Вот я и лазаю по дверям, по стенам... - Он вдруг замолчал и взял меня под руку. - Собственно говоря, - сказал он, - я приехал сюда проветриться. Переутомление. Проект "Мидас", слыхали? Совершенно секретно. Четыре года без отпуска. Вот врачи и прописали мне курс чувственных удовольствий. - Он снова захохотал, но мы уже дошли до столовой. Оставив меня, он устремился к столику, где были расставлены закуски. - Держитесь за мной, инспектор, - гаркнул он на бегу. - Торопитесь, а не то друзья и близкие Погибшего съедят всю икру...
Столовая была большая, в пять окон. Посередине стоял огромный овальный стол персон на двадцать; роскошный, почерневший от времени буфет сверкал серебряными кубками, многочисленными зеркалами и разноцветными бутылками; скатерть на столе была крахмальная, посуда - прекрасного фарфора, приборы - серебряные, с благородной чернью. Но при всем при том порядки здесь, видимо, были самые демократические. На столике для закусок красовались закуски - хватай что успеешь. На другой столик, поменьше, Кайса водружала фаянсовые лохани с овощным супом и бульоном - сам выбирай, сам наливай. Для желающих освежиться существовала буфетная батарея - бренди, ирландский джин, пиво и фирменная настойка (на лепестках эдельвейса, утверждал Згут).
За столом уже сидели дю Барнстокр и чадо его покойного брата. Дю Барнстокр изящно помешивал серебряной ложечкой в тарелке с бульоном и укоризненно косился на чадо, которое, растопырив на столе локти, уплетало овощной суп.
Во главе стола царила незнакомая мне дама ослепительной и странной красоты. Лет ей было не то двадцать, не то сорок, нежные смугло-голубоватые плечи, лебединая шея, огромные полузакрытые глаза с длинными ресницами, пепельные, высоко взбитые волосы, бесценная диадема - это была, несомненно, госпожа Мозес, и ей, несомненно, было не место за этим простоватым табльдотом. Таких женщин я видел раньше только на фото в великосветских журналах да еще, пожалуй, в супербоевиках.
Хозяин, огибая стол, уже направлялся ко мне с подносиком в руке. На подносике в хрустальной граненой рюмке жутко голубела настойка.
- Боевое крещение! - объявил хозяин, приблизившись. - Набирайте закуску поострее.
Я повиновался. Я положил себе маслин и икры. Потом я посмотрел на хозяина и положил пикуль. Потом я посмотрел на настойку и выдавил на икру пол-лимона. Все смотрели на меня. Я взял рюмку, выдохнул воздух (еще пару затхлых кабинетов и коридоров) и вылил настойку в рот. Я содрогнулся. Все смотрели на меня, поэтому я содрогнулся только мысленно и откусил половину пикуля. Хозяин крякнул. Симонэ тоже крякнул. Госпожа Мозес произнесла хрустальным голосом: "О! Это настоящий мужчина". Я улыбнулся и засунул в рот вторую половину пикуля, горько сожалея, что не бывает пикулей величиной с дыню. "Дает!" - отчетливо произнесло чадо.
- Госпожа Мозес! - произнес хозяин. - Разрешите представить вам инспектора Глебски.
Пепельная башня во главе стола чуть качнулась, поднялись и опустились чудные ресницы.
- Господин Глебски! - сказал хозяин. - Госпожа Мозес.
Я поклонился. Я бы с удовольствием согнулся пополам, так у меня пекло в животе, но госпожа Мозес улыбнулась, и мне сразу полегчало. Скромно отвернувшись, я покончил с закуской и отправился за супом. Хозяин усадил меня напротив Барнстокров, так что справа от меня, к сожалению, слишком далеко, оказалась госпожа Мозес, а слева, к сожалению, слишком близко, - унылый шалун Симонэ, готовый в любую минуту разразиться жутким хохотом.
Разговор за столом направлял хозяин. Говорили о загадочном и непознанном, а точнее - о том, что в отеле происходят в последние дни странные вещи. Меня как новичка посвятили в подробности. Дю Барнстокр подтвердил, что действительно два дня назад у него пропали туфли, которые обнаружились только к вечеру в номере-музее. Симонэ, похохатывая, сообщил, что кто-то читает его книги - по преимуществу специальную литературу - и делает на полях пометки - по преимуществу совершенно безграмотные. Хозяин, заходясь от удовольствия, поведал о сегодняшнем случае с дымящейся трубкой и газетой и добавил, что ночами кто-то несомненно бродит по дому. Он слышал это своими ушами и один раз даже видел белую фигуру, скользнувшую от входной двери через холл по направлению к лестнице. Госпожа Мозес, нисколько не чинясь, охотно подтвердила эти сообщения и добавила, что вчера ночью кто-то заглянул к ней в окно. Дю Барнстокр тоже подтвердил, что кто-то ходит, но он лично считает, что это всего лишь наша добрая Кайса, так ему, во всяком случае, показалось. Хозяин заметил, что это совершенно исключено, а Симон Симонэ похвастался, будто он вот спит по ночам как мертвый и ничего такого не слышал. Но он уже дважды замечал, что лыжные ботинки его постоянно пребывают в мокром состоянии, как будто кто-то ночью бегает в них по снегу. Я, потешаясь про себя, рассказал про случай с пепельницей и сенбернаром, а чадо хрипло объявило - к сведению всех присутствующих, - что оно, чадо, в общем ничего особенного против этих штучек-дрючек не имеет, оно к этим фокусам-покусам привыкло, но совершенно не терпит, когда посторонние валяются на его, чадиной, постели. При этом оно свирепо целилось в меня своими окулярами, и я порадовался, что приехал только сегодня.
Атмосферу сладкой жути, воцарившуюся за столом, нарушил господин физик.
- Приезжает как-то один штабс-капитан в незнакомый город, - объявил он. - Останавливается в гостинице и велит позвать хозяина...
Внезапно он замолчал и огляделся.
- Пардон, - произнес он. - Я не уверен, что в присутствии дам, - тут он поклонился в сторону госпожи Мозес, - а также юно... э-э... юношества, - он посмотрел на чадо, - э-э...
- А, дурацкий анекдот, - сказало чадо с пренебрежением. - "Все прекрасно, но не делится пополам". Этот, что ли?
- Именно! - воскликнул Симонэ и разразился хохотом.
- Делится пополам? - улыбаясь, спросила госпожа Мозес.
- Не делится! - сердито поправило чадо.
- Ах, не делится? - удивилась госпожа Мозес. - А что именно не делится?
Дитя открыло было рот, но дю Барнстокр сделал неуловимое движение, и рот оказался заткнут большим румяным яблоком, от которого дитя тут же сочно откусило.
- В конце концов, удивительное происходит не только в нашем отеле, - сказал дю Барнстокр. - Достаточно вспомнить, например, о знаменитых летающих неопознанных объектах...
Чадо с грохотом отодвинуло стул, поднялось и, продолжая хрустеть яблоком, направилось к выходу. Черт знает что! То вдруг чудилась в этой стройной ладной фигуре молоденькая прелестная девушка. Но стоило смягчиться душою, и девушка пропадала, а вместо нее самым непристойным образом появлялся расхлябанный нагловатый подросток - из тех, что разводят блох на пляжах и накачивают себя наркотиками в общественных уборных. Я все размышлял, у кого бы спросить, мальчик это, черт его возьми, или девочка, а дю Барнстокр продолжал журчать:
- ...Джордано Бруно, господа, был сожжен не зря. Космос, несомненно, обитаем не только нами. Вопрос лишь в плотности распределения разума во Вселенной. По оценкам различных ученых - господин Симонэ поправит меня, если я ошибаюсь, - только в нашей Галактике может существовать до миллиона обитаемых солнечных систем. Если бы я был математиком, господа, я бы на основании этих данных попытался установить вероятность хотя бы того, что наша Земля является объектом чьего-то научного внимания...
Самого дю Барнстокра спрашивать как-то неловко, размышлял я. К тому же он, пожалуй, и сам толком не знает. Откуда ему знать? Дитя и дитя... Любезному хозяину наверняка наплевать. Кайса глупа. У Симонэ спросить - пережить лишний вал загробного веселья... Впрочем, что это я? Мне-то какое до этого дело?.. Жаркого еще взять, что ли?.. Кайса, без сомнения, глупа, но в кулинарии, без всякого сомнения, толк знает...
- ...Согласитесь, - журчал дю Барнстокр, - мысль о том, что чужие глаза внимательно и прилежно изучают нашу старушку-планету через бездны Космоса, - эта мысль уже сама по себе способна занимать воображение...
- Подсчитал, - сказал Симонэ. - Если они умеют отличать населенные системы от ненаселенных и наблюдают только населенные, то это будет единица минус "е" в степени минус единица.
- Неужели так и будет? - сдержанно ужаснулась госпожа Мозес, одаряя Симонэ восхищенной улыбкой.
Симонэ заржал, словно дворняга загавкала. Он даже на стуле задвигался. Глаза его увлажнились.
- Сколько же это будет в численном выражении? - осведомился дю Барнстокр, переждав сей акустический налет.
- Приблизительно две трети, - ответил Симонэ, вытирая глаза.
- Но это же огромная вероятность! - с жаром сказал дю Барнстокр. - Я понимаю это так, что мы почти наверняка являемся объектом наблюдения!
Тут дверь в столовую за моей спиной загрохотала и задребезжала, как будто ее толкали плечом с большой силой.
- На себя! - крикнул хозяин. - На себя, пожалуйста!
Я обернулся, и в ту же секунду дверь распахнулась. На пороге появилась удивительная фигура. Массивный пожилой мужчина с совершенно бульдожьим лицом, облаченный в какое-то нелепое подобие средневекового камзола цвета семги, с полами до колен. Под камзолом виднелись форменные брюки с золотыми генеральскими лампасами. Одну руку он держал за спиной, а другой сжимал высокую металлическую кружку.
- Ольга! - прорычал он, глядя перед собой мутными глазами. - Супу!
Возникла короткая суета. Госпожа Мозес с какой-то недостойной торопливостью бросилась к столику с супами, хозяин отвалился от буфета и принялся совершать руками движения, означающие готовность всячески услужить, Симонэ поспешно набил рот картофелем и выкатил глаза, чтобы не загоготать, а господин Мозес - ибо, несомненно, это был он, - торжественно вздрагивая щеками, пронес свою кружку к стулу напротив госпожи Мозес и там уселся, едва не промахнувшись мимо сиденья.
- Погода, господа, нынче - снег, - объявил он. Он был совершенно пьян. Госпожа Мозес поставила перед ним суп, он сурово заглянул в тарелку и отхлебнул из кружки. - О чем речь? - осведомился он.
- Мы обсуждали здесь возможность посещения Земли визитерами из космического пространства, - пояснил дю Барнстокр, приятно улыбаясь.
- Что это вы имеете в виду? - спросил господин Мозес, с огромным подозрением уставясь поверх кружки на дю Барнстокра. - Не ожидал этого от вас, Барн... Барл... дю!
- О, это чистая теория! - легко воскликнул дю Барнстокр. - Господин Симонэ подсчитал нам вероятность...
- Вздор, - сказал господин Мозес. - Чепуха. Математика - это не наука... А это кто? - спросил он, выкатывая на меня правый глаз. Мутный какой-то глаз, нехороший.
- Позвольте представить, - поспешно сказал хозяин. - Господин Мозес - господин инспектор Глебски. Господин Глебски - господин Мозес.
- Инспектор... - проворчал Мозес. - Фальшивые квитанции, подложные паспорта... Так вы имейте в виду, Глебски, у меня паспорта не подложные. Память хорошая?
- Не жалуюсь, - сказал я.
- Ну так вот, не забывайте. - Он снова строго посмотрел в тарелку и отхлебнул из кружки. - Хороший суп сегодня, - сообщил он. - Ольга, убери это и дай какого-нибудь мяса. Но что же вы замолчали, господа? Продолжайте, продолжайте, я слушаю.
- По поводу мяса, - сейчас же сказал Симонэ. - Некий чревоугодник заказал в ресторане филе...
- Филе. Так! - одобрительно сказал господин Мозес, пытаясь разрезать жаркое одной рукой. Другую руку он не отнимал от кружки.
- Официант принял заказ, - продолжал Симонэ, - а чревоугодник в ожидании любимого блюда разглядывает девиц на эстраде...
- Смешно, - сказал господин Мозес. - Очень смешно пока. Соли маловато. Ольга, подай сюда соль. Ну-с?
Симонэ заколебался.
- Пардон, - сказал он нерешительно. - У меня тут появились сильнейшие опасения...
- Так. Опасения, - удовлетворенно констатировал господин Мозес. - А дальше?
- Всё, - сказал с унынием Симонэ и откинулся на спинку стула.
Мозес воззрился на него.
- Как - все? - спросил он с негодованием. - Но ему принесли филе?
- М-м... Собственно... Нет, - сказал Симонэ.
- Это наглость, - сказал Мозес. - Надо было вызвать метрдотеля. - Он с отвращением отодвинул от себя тарелку. - На редкость неприятную историю вы рассказали нам, Симонэ.
- Уж какая есть, - сказал Симонэ, бледно улыбаясь.
Мозес отхлебнул из кружки и повернулся к хозяину.
- Сневар, - сказал он, - вы нашли негодяя, который крадет туфли?.. Инспектор, вот вам работа. Займитесь-ка на досуге. Все равно вы здесь бездельничаете. Какой-то негодяй крадет туфли и заглядывает в окна.
Я хотел было ответить, что займусь обязательно, но тут чадо завело под самыми окнами своего Буцефала. Стекла в столовой задребезжали, разговаривать стало затруднительно. Все уткнулись в тарелки, а дю Барнстокр, прижав растопыренную пятерню к сердцу, расточал направо и налево немые извинения. Потом Буцефал взревел совсем уж невыносимо, за окнами взлетело облако снежной пыли, рев стремительно удалился и превратился в едва слышное жужжание.
- Совершенно как на Ниагаре, - прозвенел хрустальный голосок госпожи Мозес.
- Как на ракетодроме! - возразил Симонэ. - Зверская машина.
Кайса на цыпочках приблизилась к господину Мозесу и поставила перед ним графин с ананасным сиропом. Мозес благосклонно посмотрел на графин и отхлебнул из кружки.
- Инспектор, - произнес он, - а что вы думаете по поводу этих краж?
- Я думаю, что это шутки кого-то из присутствующих, - ответил я.
- Странная мысль, - неодобрительно сказал Мозес.
- Нисколько, - возразил я. - Во-первых, во всех этих действиях не усматривается никаких иных целей, кроме мистификации. Во-вторых, собака ведет себя так, словно в доме только свои.
- О да! - произнес хозяин глухим голосом. - Конечно, в доме только свои. Но он был для Леля не просто своим. Он был для него богом, господа!
Мозес уставился на него.
- Кто это - он? - спросил он строго.
- Он. Погибший.
- Как интересно! - прощебетала госпожа Мозес.
- Не забивайте мне голову, - сказал Мозес хозяину. - А если вы знаете, кто занимается этими вещами, то посоветуйте - настоятельно посоветуйте! - ему прекратить. Вы меня понимаете? - Он обвел нас налитыми глазами. - Иначе я тоже начну шутить! - рявкнул он.
Воцарилось молчание. По-моему, все пытались представить себе, чем все это кончится, если господин Мозес начнет шутить. Не знаю, как у других, а у меня лично картина получилась на редкость безотрадная. Мозес разглядывал каждого из нас по очереди, не забывая прихлебывать из кружки. Совершенно невозможно было понять, кто он таков и что здесь делает. И почему на нем этот шутовской лапсердак? (Может быть, он уже начал шутить?) И что у него в кружке? И почему она у него все время словно бы полна, хотя он на моих глазах уже прикладывался к ней раз сто и весьма основательно?..
Потом госпожа Мозес отставила тарелку, приложила к прекрасным губам салфетку и, подняв глаза к потолку, сообщила:
- Ах, как я люблю красивые закаты! Этот пир красок!
Я немедленно ощутил сильнейший позыв к одиночеству. Я встал и сказал твердо:
- Благодарю вас, господа. До ужина.
Глава третья
- Представления не имею, кто он такой, - произнес хозяин, разглядывая стакан на свет. - Записался он у меня в книге коммерсантом, путешествующим по собственной надобности. Но он не коммерсант. Полоумный алхимик, волшебник, изобретатель... но только не коммерсант.
Мы сидели в каминной. Жарко пылал уголь, кресла были старинные, настоящие, надежные. Портвейн был горячий, с лимоном, ароматный. Полутьма была уютная, красноватая, совершенно домашняя. На дворе начиналась пурга, в каминной трубе посвистывало. В доме было тихо, только временами издалека, как с кладбища, доносились взрывы рыдающего хохота да резкие, как выстрелы, трески удачных клапштосов. На кухне Кайса позвякивала кастрюлями.
- Коммерсанты обычно скупы, - продолжал хозяин задумчиво. - А господин Мозес не скуп, нет. "Могу ли я осведомиться, - спросил я его, - чьей рекомендации обязан я честью вашего посещения?" Вместо ответа он вытащил из бумажника стокроновый билет, поджег его зажигалкой, раскурил от него сигарету и, выпустив дым мне в лицо, ответил: "Я - Мозес, сударь. Альберт Мозес! Мозес не нуждается в рекомендациях. Мозес везде и всюду дома". Что вы на это скажете?
Я подумал.
- У меня был знакомый фальшивомонетчик, который вел себя примерно так же, когда у него спрашивали документы, - сказал я.