- Нужен? Мне… как тебе сказать… мне он не нужен - опять не то - я хочу сказать… Неужели ты сам не понимаешь? Жаль, если он умрет, бедняга, но нам не приходится.
- Я пойду за ним.
- Остановись, ты сошел с ума! Вернись! Но мальчика и след простыл.
- Рейчел, какого черта ты его выпустила? Разве ты не видишь, что парень явно безумен?
- О, масса Оливер, ругайте меня, поделом мне, голову от счастья потеряла, что старина Джеф снова дома, будто ума лишилась, ничего вокруг не вижу. Стыд-то какой! Боже милостивый, я…
- Он был здесь, а теперь мы снова его потеряли, и на сей раз - навсегда! Это полностью твоя вина, это ты…
Дверь распахнулась настежь, кто-то весь в снегу повалился на пол, и послышался голос мальчика:
- Вот он, но там остались другие. Дверь захлопнулась.
- О! - в отчаянии простонал Хотчкис. - Нам придется им пожертвовать, его не спасти! Рейчел! - Он сбивал тряпкой снег со вновь принесенного. - Разрази меня гром, да это ж Безумный Медоуз! Поднимайся, Джеф, помогите мне, вы оба! Тяните его к камину!
Приказ был выполнен.
- А теперь - одеяло, еды, горячей воды, виски - да поживее двигайтесь! Мы вернем его к жизни, он еще не умер!
Все трое хлопотали вокруг Безумного Медоуза с полчаса и привели его в чувство. Все это время они были настороже, но их бдительность не была вознаграждена: ни звука, только рев да грохот бури. Безумный Медоуз сконфуженно огляделся, постепенно сообразил, где он, узнал лица и произнес:
- Я спасен, Хотчкис, неужели это возможно? Как это случилось?
- Тебя спас мальчик - самый удивительный мальчик в мире. Хорошо, что у тебя был с собой фонарь.
- Фонарь? Никакого фонаря у меня не было.
- Да был, ты просто запамятовал. Мальчик описал, как ты сложен, какая у тебя борода.
- Уж поверьте, не было у меня фонаря, и никакого света там не было.
- Масса Оливер, разве мисс Ханна не говорила, что молодой господин может видеть в темноте? - напомнила Рейчел.
- Ах, ну конечно, теперь, когда ты заговорила об этом, вспомнил. Но что он видел сквозь снежную пелену? О боже, хоть бы он вернулся! Но он уж никогда не вернется, бедняжка, никогда, никогда!
- Масса Оливер, не беспокойтесь, господь не оставит его своей милостью.
- В такую бурю, старая дура? Ты себе отчета не отдаешь в своих словах. Впрочем, погодите - у меня есть идея! Быстрее за стол, возьмемся за руки. Все помехи - прочь! Отбросьте сомнения: духи бессильны перед сомнением и недоверием. Молчите, соберитесь с мыслями. Бедный мальчик, если он мертв, он придет и расскажет о себе.
Хотчкис оглядел сидевших за столом и обнаружил, что круг не замкнулся: Безумный Медоуз заявил, не преступая этикета рабовладельческого государства и не обижая присутствующих рабов, ибо они за свою жизнь успели привыкнуть к откровенности этого этикета:
- Я пойду на любые разумные шаги, чтобы доказать свою озабоченность судьбой моего благодетеля; нельзя сказать, что я неблагодарный человек, или озлобленный, хоть дети и гоняются за мной по пятам и забрасывают меня камнями - просто так, шутки ради; но всему есть предел. Я готов сидеть за столом с черномазыми сейчас ради вас, Оливер Хотчкис, но это самое большее, что я могу для вас сделать; я думаю, вы избавите меня от необходимости держаться с ними за руки.
Благодарность обоих негров была глубокой и искренней: речь Безумного Медоуза сулила им облегчение; ситуация была в высшей степени неловкой: им пришлось сесть вместе с белыми, потому что им было велено, а повиновение вошло в их плоть и кровь. Но чувствовали они себя не вольготней, чем на раскаленной плите. Они надеялись, что у хозяина хватит благоразумия отослать их, но этого не произошло. Он мог провести свои seance и без Медоуза и намеревался это сделать. Сам Хотчкис ничего не имел против того, чтобы взяться за руки с неграми, ибо он был искренний и страстный аболиционист; фактически он был аболиционистом уже пять недель и при нынешних обстоятельствах остался бы им еще недели две. Хотчкис подтвердил искренность своих новых убеждений с самого начала, освободив двух своих рабов, правда, это великодушие было лишено смысла, потому что рабы принадлежали жене, а не ему. Жена его никогда не была аболиционисткой и не имела намерения стать аболиционисткой в будущем.
По команде рабы взялись за руки с хозяином и сидели молча, дрожа от страха, ибо ужасно боялись привидений и духов. Хотчкис торжественно наклонил голову к столу и молвил почтительным тоном:
- Присутствуют ли здесь какие-нибудь духи? Если присутствуют, прошу стукнуть три раза.
После паузы последовал ответ - три слабых постукивания. Негры сжались так, что одежда повисла на них, и принялись жалобно молить, чтоб их отпустили.
- Сидите тихо и уймите дрожь в руках!
То был дух лорда Байрона. В те дни Байрон был самым деятельным из потусторонних пиитов, медиумам спасения от него не было. Он скороговоркой изрек несколько поэтических строк в своей обычной спиритической манере - рифмы были гладкие, позвякивающие и весьма слабые, потому что ум его сильно деградировал с тех пор, как он усоп. Через три четверти часа он удалился - подыскать рифму к слову "серебро".
- Будь счастлив, и - с глаз долой, такого слова не найдешь, - напутствовал его Безумный Медоуз.
Затем явился Наполеон и начал толковать про Ватерлоо: бубнил одно и то же - это-де не его вина - в общем, все то, что он раньше говорил на острове Святой Елены, а в последнее время - на веселых спиритических сеансах. Безумный Медоуз язвительно заметил, что он даже даты перевирает, не говоря уж о фактах, и залился своим сумасшедшим неистовым смехом; эти пронзительные, резкие, страшные взрывы смеха давно уже пугали деревню и здешних собак, а ребятишки забрасывали Медоуза камнями.
Потом прибыл Шекспир и сочинил нечто крайне убогое, за ним последовала толпа римских сановников и генералов, и единственно примечательным во внесенной ими лепте было прекрасное знание английского языка; наконец около одиннадцати раздалось несколько громовых ударов, от которых подскочил не только стол, но и вся компания.
- Кто это, назовитесь, пожалуйста.
- Сорок четвертый!
- О, как печально! Мы глубоко скорбим, но, конечно, мы опасались и ждали такого исхода. Ты счастлив?
- Счастлив? Разумеется!
- Мы так рады! Это огромное утешение для нас. Где ты?
- В аду.
- О, боже правый, сделайте милость, масса Оливер, отпустите меня, умоляю, отпустите! О, масса Оливер, мы с Рейчел не выдержим!
- Сиди спокойно, дурак!
- Ради бога, масса Оливер, сделайте милость!
- Да замолчишь ли ты, болван! О, если б мы только смогли убедить его материализоваться! Я еще не видел ни одного духа. Сорок четвертый, дорогой пропавший мальчик, прошу тебя, явись!
- Не надо, масса Оливер, ради бога, не надо!
- Заткнись! Пожалуйста, материализуйся! Явись нам хоть на мгновение!
Гопля! В центре круга сидел мальчик! Негры взвизгнули, повалились спиной на пол и продолжали визжать. Безумный Медоуз тоже упал, но сам поднялся и, тяжело дыша, глядя на мальчика горящими глазами, встал чуть поодаль. Хотчкис потер руки в порыве радости и благодарности, и преображенное лицо его засветилось торжеством.
- Пусть теперь сомневаются неверующие и насмешничают зубоскалы, если им это нравится, но их песенка спета. Ах, Сорок четвертый, дорогой Сорок четвертый, ты сослужил нашему делу огромную службу.
- Какому делу?
- Спиритизму. Да перестаньте же верещать!
Мальчик наклонился, тронул негров рукой.
- Вот так - засыпайте. А теперь - в кровать! Утром вам покажется, что это был сон.
Негры поднялись и побрели прочь, как лунатики. Сорок четвертый обернулся и глянул на Безумного Медоуза - его веки мгновенно опустились и прикрыли безумные глаза.
- Иди, выспись в моей постели. Утром и тебе все происшедшее покажется сном.
Медоуз поплыл, словно в трансе, вслед за исчезнувшими неграми.
- Что такое спиритизм, сэр?
Хотчкис с готовностью объяснил. Мальчик улыбнулся, ничего не сказал в ответ и сменил тему разговора.
- В бурю в деревне погибло двадцать восемь человек.
- О боже, неужели это правда?
- Я их видел, они под снегом - рассеяны по всей деревне.
- Ты видел их?
Сорок четвертый пропустил мимо ушей вопрос, прозвучавший в слове, на котором было сделано особое ударение.
- Да, двадцать восемь.
- Какое несчастье!
- Несчастье?
- Конечно, что за вопрос?
- Я не имею представления об этом. Я мог бы их спасти, если бы знал, что это желательно Когда вы захотели, чтоб я спас того человека под навесом, я понял, что это желательно, обыскал всю деревню и спас остальных заблудившихся - тринадцать человек.
- Как благородно! И как прекрасно - умереть, выполняя такую работу! О, дух священный, я склоняюсь перед твоей памятью.
- Чьей памятью?
- Твоей, и я…
- Так вы принимаете меня за усопшего?
- Усопшего? Ну, разумеется. Разве это не так?
- Конечно, нет.
Радость Хотчкиса не знала границ Он красноречиво изливал ее, пока не перехватило дыхание, потом помедлил и взволнованно произнес:
- Пускай для спиритизма это неудача, да, да, - неудача, но, как говорится, выбрось это из головы и - добро пожаловать! Я бог знает как рад твоему возвращению, даже если расплачусь за него такой дорогой ценой; и черт меня подери, если мы не отпразднуем это событие. Я - трезвенник, в рот не брал спиртного вот уже несколько лет, точнее, месяцев… по крайней мере - месяц, но по такому случаю…
Чайник еще стоял на столе, бутылка, вернувшая к жизни Медоуза, была под рукой, и через пару минут Хотчкис приготовил две порции отличного пунша, "пригодного, на худой конец, для человека непривычного", как он выразился.
Мальчик попробовал пунш, похвалил его и поинтересовался, что это такое.
- Как что? Господь с тобой! Виски, разумеется! Разве не узнаешь по запаху? А сейчас мы с тобой закурим. Я сам не курю, уж много лет как не курю, ведь я президент Лиги некурящих, но по такому случаю! - Хотчкис вскочил, бросил полено в камин, помешал дрова, и пламя забушевало; потом он набил пару ореховых трубок и вернулся к гостю. - Вот, держи. Как здесь хорошо, правда? Ты только послушай, какая буря разыгралась! Ух, как завывает! А у нас до того уютно - словами не описать!
Сорок четвертый с интересом рассматривал трубку.
- Что с ней делать, сэр?
- Ты еще спрашиваешь? Уж не хочешь ли ты сказать, что не куришь? Не встречал еще такого парня. Чего доброго, скажешь, что соблюдаешь священный день отдохновенья - воскресенье.
- А что там внутри?
- Табак, разумеется.
- А, ясно. Его обнаружил у индейцев сэр Уолтер Рэли, я читал об этом в школе. Теперь все понимаю.
Сорок четвертый наклонил свечу и прикурил; Хотчкис смотрел на него в замешательстве.
- Ты читал об этом? Видит бог! Сдается мне, ты знаешь только то, что прочитал в школе. Так как же, разрази меня гром, ты родился и вырос в штате Миссури и никогда…
- Но ведь я нездешний. Я иностранец.
- Да ну! А говоришь, как образованный житель здешних мест, даже без акцента. Где же ты рос?
- Сначала в раю, потом в аду, - простодушно ответил мальчик.
Хотчкис выпустил из одной руки стакан, из другой - трубку и, чуть дыша, с глупым видом уставился на мальчика. Наконец он неуверенно промямлил:
- Я полагаю, пунш с непривычки, всякое бывает, может, мы оба… - Хотчкис замолчал и только хлопал глазами; затем, собравшись с мыслями, сказал: - Не мне судить об этом, все слишком загадочно, но как бы то ни было, мы запируем на славу. С точки зрения сторонника сухого закона… - Хотчкис наклонился, чтоб снова наполнить стакан и набить трубку, и понес нечто бессвязное и невразумительное, а сам тем временем украдкой поглядывал, поглядывал на мальчика, пытаясь успокоить свой потрясенный и взбудораженный ум и обрести душевное равновесие.
А мальчик был спокоен, он мирно курил, потягивал виски и всем видом выражал довольство. Он вытащил из кармана книгу и принялся быстро листать страницы.
Хотчкис присел, помешивая новую порцию пунша, и не сводил с Сорок четвертого задумчивого и встревоженного взгляда. Через одну-две минуты книга легла на стол.
- Теперь мне все понятно, - заявил Сорок четвертый. - Здесь обо всей написано - о табаке, спиртном и прочих вещах. Первое место отводится шампанскому, а лучшим табаком признается кубинский.
- Да, и то, и другое - своего рода драгоценность на нашей планете. Но я что-то не узнаю этой книги. Ты принес ее сегодня?
- Да.
- Откуда?
- Из Британского музея.
Хотчкис опять сконфуженно заморгал глазами.
- Это книга новая, - пояснил мальчик - Она лишь вчера вышла из печати.
Снова сконфуженное моргание Хотчкис принялся было за пунш, но передумал, покачал головой и опустил стакан. Потом открыл книгу якобы для того, чтобы глянуть на обложку и шрифт, но тут же захлопнул ее и отложил в сторону. Он разглядел штамп музея, датированный вчерашним днем. С минуту Хотчкис нервозно копошился с трубкой, потом поднес ее дрожащей рукой к свече, просыпав при этом часть табака, и смущенно спросил:
- Как ты достал эту книгу?
- Я ходил за ней в музей.
- Боже правый, когда?
- Когда вы наклонились за трубкой и стаканом.
Хотчкис застонал.
- Почему вы издаете этот странный звук?
- По-по-потому что я боюсь.
Мальчик потянулся к нему, тронул дрожащую руку и мягко сказал:
- Вот так. Теперь все прошло.
Беспокойство исчезло с лица старого поборника сухого закона, и он произнес с чувством огромного облегчения и довольства:
- Я весь трепещу, ликование пронизывает меня Восхитительно! Ликует каждая клеточка, каждый волосок - это колдовство! О, волшебник из волшебников, говори со мной, говори! Расскажи мне обо всем.
- Разумеется, если вы хотите.
- О, это чудесно! Только сначала я разбужу старуху Рейчел, мы перекусим и сразу почувствуем себя славно и бодро. Я едва на ногах держусь, да и ты, полагаю, тоже.
- Подождите. Нет нужды ее будить. Я сам что-нибудь закажу.
Дымящиеся блюда стали опускаться на стол; он был накрыт в минуту.
- Все как в арабской сказке. И теперь я не чувствую страха. Сам не знаю почему, наверное, из-за магического прикосновения Но на этот раз не ты принес эти блюда; ты никуда не исчезал, я наблюдал, за тобой.
- Да, я послал своих слуг.
- Я их не видел.
- Можете увидеть, если захотите.
- О, я бы все отдал за это!
Слуги сделались видимыми; они заполнили всю комнату. Ладные они были ребятишки - маленькие, алые, словно бархатные, с короткими рожками и острыми хвостиками; те, что стояли, стояли на металлических пластинках, те, что сидели - на стульях, кружком на диванчиках, на книжном шкафу, - дрыгая ногами, тоже подложили под себя металлические пластинки.
- Предосторожность, чтобы не опалить мебель, - спокойно пояснил мальчик, - они только появились и еще раскалены.
- Это маленькие дьяволята? - спросил Хотчкис слегка сконфуженно.
- Да.
- Настоящие?
- О да, вполне.
- Им здесь не опасно?
- Нисколько.
- А мне можно их не бояться?
- Конечно, нечего их бояться.
- Тогда не буду. По-моему, они очаровательны. Они понимают по-английски?
- Нет, только по-французски. Но их можно обучить английскому за несколько минут.
- Это поразительно. Они - извините, что я спрашиваю, - ваши родственники?
- Нет, они сыновья подчиненных моего отца. Вы пока свободны, джентльмены.
Маленькие дьяволята исчезли.
- Ваш отец…
- Сатана.
- Господи помилуй!
Глава V
Xотчкис, разом обмякнув, без сил опустился в кресло и разразился потоком отрывочных слов и бессвязанных предложений; смысл их не всегда был ясен, но основная идея понятна. Она сводилась к тому, что по обычаю, привитому воспитанием и средой, он часто говорил о Сатане с легкостью, достойной сожаления; но это был обычный пустопорожний разговор, и говорилось все для красного словца, без всякого злого умысла; по правде говоря, многое в личности Сатаны вызывало у него безмерное восхищение, и если он не говорил об этом открыто, так то досадная оплошность, но с сей минуты он намерен смело заявить о своих взглядах, и пусть себе люди болтают, что хотят, и думают, что угодно.
Мальчик прервал его спокойно и учтиво:
- Я им не восторгаюсь.
Теперь Хотчкис прочно сел на мель; он так и замер с открытым ртом и не мог произнести ни слова; ни одна здравая мысль не приходила на ум. Наконец он решился осторожно прозондировать почву и начал вкрадчивым улещающим тоном:
- Ну, вы сами понимаете, это в природе вещей: будь я, положим, дьяволом, славным, добрым, почтенным дьяволом, и будь у меня отец - славный, добрый, почтенный дьявол, и к нему относились бы с предубежденностью - возможно, несправедливой, или, по крайней мере, сильно раздутой…
- Но я не дьявол, - невозмутимо молвил мальчик.
Хотчкис не знал, куда глаза деть, но в глубине души почувствовал облегчение.
- Я… э… э… так сказать, догадывался. Я… я… разумеется, не сомневался в этом, и хотя в целом… О боже милостивый, я, конечно, не могу тебя понять, но - слово чести - я люблю тебя теперь еще больше, еще больше. У меня так хорошо на душе, так спокойно, я счастлив Поддержи меня, выпей что-нибудь. Я хочу выпить за твое здоровье и за здоровье твоей семьи.
- С удовольствием. А вы съешьте что-нибудь, подкрепитесь. Я покурю, если вы не возражаете, мне это нравится.
- Конечно, но и ты поешь, разве ты не голоден?
- Нет, я никогда не чувствую голода.
- Это правда?
- Да.
- Никогда, никогда?
- Да, никогда.
- Очень жаль Ты многое теряешь Ну, а теперь расскажи мне о себе, пожалуйста.
- Буду рад, ведь я прибыл на землю с определенной целью, и, если вы заинтересуетесь этим делом, вы можете быть мне полезны.
И за ужином начался разговор.
- Я родился до грехопадения Адама.
- Что-о?
- Вы, кажется, удивлены Почему?
- Потому, что твои слова застигли меня врасплох. И потому, что это было шесть тысяч лет тому назад, а тебе на вид около пятнадцати.
- Верно, это и есть мой возраст - в дробном исчислении.
- Тебе всего пятнадцать, а ты уже…
- Я пользуюсь нашей системой измерения, а не вашей.
- Как прикажешь тебя понимать?
- Наш день равняется вашей тысяче лет.