– Он сказал: "А теперь, Сергей, признайтесь честно, чья это идея – подсунуть мне ваши рассказы". И я признался. А он сразу поверил. Вот за что я люблю писателей-фантастов.
– Ничего не понял, – сказал я.
– Вы уже прочли рассказ "Стеклянный гвоздь"?
– Это где пришелец предлагает землянину свою повесть "Стеклянный гвоздь"? Он мне как раз меньше всего понравился. Идея слишком банальна: рассказать землянам о другой цивилизации под видом фантастической повести. Подсчитайте на досуге, сколько раз уже писали об этом.
– Да-а, – протянул он, нарочито бася. – Идея банальна, очень банальна. Как сама жизнь. Вы никогда не задумывались над тем, как банальна жизнь? Рождение, смерть, любовь, ненависть и ни черта нового. Герой рассказа "Стеклянный гвоздь" – это я сам, и пришелец действительно разговаривал со мной и действительно передал мне свою повесть.
С этого момента его исповеди я окончательно перестал ему верить, но слушать было интересно.
– Он подарил мне свою повесть на родном языке в виде книжки и на русском (он сам перевел) – в виде машинописной копии. И, представьте себе, в обоих вариантах автором значился не он, а известный в его мире фантаст, согласившийся за половину гонорара издать рукопись под своей фамилией. А когда я без всякой задней мысли поинтересовался, как это пришла ему в голову такая идея, он сообщил зловещим шепотом, что это не его идея, и в одной из глав повести "Стеклянный гвоздь" он пишет об этом. Способ публикации произведений начинающих авторов под фамилиями знаменитостей поведал ему житель далекой планеты Флагиатор, и негуманоидный этот писатель тоже признался, что позаимствовал идею из другой части вселенной.
– Так кому же она все-таки принадлежит? – не выдержал я наконец, задавленный этим потоком информации.
– Никому, – голос Ветрова тоже превратился в зловещий шепот. – Эта идея не принадлежит никому. Она вечна, как сама Вселенная. Вам знакома концепция вложенных миров? Вот и здесь нечто подобное. Бесконечная матрешка. Капуста без кочерыжки. Понимаете?
И я понял. Я представил себе эту странную идею, уходящую вглубь эонов и закрученную в вихрь беспрестанно дробящихся наносекунд, идею, охватившую всю чудовищную ширь пространства и проникшую в самые потаенные уголки микромира. И это был абсурд и глупость. Капуста без кочерыжки. Но я помню, как мне стало жутко, словно вселенский реликтовый холод прокрался в сердце. И в отместку за это ощущение я решил напугать или хотя бы удивить Ветрова.
А наш поезд, громыхнув на стрелке, вдруг взвыл надсадно и жалобно, и мне показалось, что я видел, как его металлический крик долго висел в морозном воздухе над полями.
– По поводу концепции вложенных миров, – заметил я небрежно. – Слышали такую гипотезу, будто самый маленький мир это и есть самый большой? Замкнутая система. Она всегда легче воспринимается человеком.
– Но ведь это же бред, – сказал Ветров. – Особенно в приложении к нашему случаю.
– Отнюдь, – сказал я. – Как раз к нашему случаю легче всего приложить эту гипотезу. Человек, который откажется использовать идею плагиата, и будет ее автором. Круг замкнется.
На мгновение в глазах его мелькнула искорка испуга, но он тут же улыбнулся:
– Дурака валяете, да? Вы же мне не верите.
– Конечно, не верю. Где ваша инопланетная повесть?
– У Рогалевского, – быстро ответил он. – Скоро выйдет в "Молодой гвардии".
– Ну вот, – проговорил я с издевкой, – а я-то надеялся поглядеть на рукопись, отпечатанную инопланетными пальцами. Или чем он там печатал – псевдоподиями?
– Бросьте, – сказал он. – Конечно, рукопись – не доказательство. Книжка – доказательство. Но она у меня дома, в Харькове. Так что уж и не знаю… Э-э-э! – он вдруг невероятно обрадовался. – У меня же с собой письмо Рогалевского!
Вот это уже было интересно. И особенно интересно потому, что в моем сборнике был автограф знаменитого фантаста. Я мог сличить почерки, а Ветров не знал об этом.
Он лихорадочно рылся в своих карманах и все мрачнел и мрачнел. Потом перерыл чемодан и небольшую дорожную сумку, и бормотал себе под нос: "Где же оно? Куда же оно пропало?", и был огорчен не на шутку, и все это было так натурально, что трудно было не поверить.
Но я не поверил ему.
Утром он сошел в Харькове. У меня появились новые соседи. С ними разговор не клеился, и весь день я читал Рогалевского. Шикарные у него все-таки рассказы. А я, когда читаю хорошую литературу, всегда неудержимо хочу писать сам. И мне явилась идея написать о моем странном попутчике и попросить Ерохина напечатать это как свое, и я сидел и думал, как здорово все получится, а за окном уже было море, и летняя голубизна неба, и пальмы вдоль шоссе, и в открытом настежь купе гулял свежий, но теплый ветер, и поезд приехал в Адлер.
Послесловие Алексея Ерохина
Когда я уже подготовил к печати этот рассказ, я вдруг понял, что мы с Трубицыным невольно стали очередным звеном той бесконечной цепи, очередным листом той капусты без кочерыжки. И стало страшно, словно чья-то гигантская незримая рука, ведомая чужой непреклонной волей, направила меня не по мной избранному пути. Признаюсь, я не сразу сумел отмахнуться от этого навязчивого, хотя и нелепого кошмара. Но потом все же взял рассказ и отнес в редакцию.
Послесловие Анта Скаландиса
Рассказ, который вы только что прочли, написан инженером Константином Мушкиным из города Урюпинска. Константин попросил меня пристроить этот опус где-нибудь в Москве. Условий он не оговаривал, и я счел возможным переписать его и напечатать как свой. Однако ведь я упомянул и фамилию автора, более того весь гонорар я отправляю ему. Поэтому мне кажется, что я как раз тот человек, который отказался от использования идеи плагиата, и значит, по замыслу (смотри выше) являюсь ее автором.
Наладчик
Он приходит и представляется всегда одинаково:
– Здравствуйте, я – наладчик.
– По аналоговым вычислительным машинам?
– Да.
– По автопоилкам для крупного рогатого скота?
– Ну, разумеется.
– По форвакуумным насосам серии АВЗ?
– Да, конечно.
– По ультразвуковым локаторам?
– Да, да, именно по ним.
– По КРС-ПП УХЛ4 ЕС?
– Естественно. А по чему же еще?
И все это он налаживает. Все это начинает работать как часы. Как часы старинной и прославленной швейцарской фирмы "Омега". Высокие удои и высокие частоты, глубокий вакуум и сходимость данных, точность дозировки и точность настройки, выход продукции и расход горючего – все обеспечено на неопределенно долгое время вплоть до ближайшей серьезной аварии, возможной отныне лишь по внешним причинам.
Работает он быстро и непостижимо легко. В награду практически ничего не принимает. Дефицитные запчасти разве что, да и то редко. И никогда нельзя предсказать, что его заинтересует. Традиционный в таких случаях спирт он пьет, но как-то без удовольствия, просто чтобы не обидеть. А денег и ценных подарков не берет никогда.
– Я же по безналичному расчету, – объясняет он вежливо.
– По договору, что ли, работаете?
– Ну, да; вроде как по договору…
– А вы какую организацию представляете?
– Я? – он как бы теряется на мгновение. – Я представляю фирму "Наладка".
– Кооператив, значит?
– Пожалуй, что да, кооператив. В некотором роде.
Он всегда так отвечает. Все у него "пожалуй" и "в некотором роде".
А имени его не знает никто. Некоторые спрашивали. А он говорит:
– Зачем? Вы же не узнаете имя водопроводчика или телемастера, который приходит к вам домой. Разве только жалобу писать. На меня же вам не надо писать жалобу, правильно?
– А если благодарность? – пробовали хитрить некоторые.
– А благодарность мне не нужна. Для меня сам результат – благодарность.
Вот такой человек. И ходит он по всей стране из города в город, из села в село, с завода на завод и с фермы на ферму. И всюду неуклонно растет производительность и эффективность. И Госкомстат пытается стыдливо скрыть эти загадочные цифры. Или объясняет их другими причинами. Ведь не пристало же в самом деле серьезным людям верить во всякую чертовщину!
А он знай себе ходит да налаживает. За так? Да нет, конечно, не за так. За так никто работать не станет. Вот и ходят про него слухи. Разные слухи. Зловещие слухи.
Одни говорят, что это дьявол. Что в награду за наладку скупает он человеческие души. Другие придумали, что Наладчик берет плату здоровьем. Даже статистику какую-то насобирали, дескать, там, где он был, болезней больше становится, особенно у детей. Третьи считают, что он лишает людей разума. И в этом есть доля истины: техника-то лучше начинает работать, а люди хуже. Повсюду так. Да только не в разуме тут, по-моему, дело, а в обычной человеческой психологии: зачем стараться, если и так все хорошо? Зачем новое придумывать, если старое работает на ура.
Есть и такие, кто видят в нем американского шпиона. Вынюхивает-де наши секреты, благо их никто не охраняет. А ведь и то верно. Настоящие-то секреты у нас не обязательно там, где колючая проволока, турникет с автоматикой и охранник с кобурой. Настоящие секреты там, где люди талантливые. А по "ящикам" этим он, между прочим, никогда не ходит. И тут тоже разные версии есть. Первая – благородная: не хочет на войну работать. Вторая попроще: допуска у него нет (хотя это, пожалуй, несерьезно – сделал бы он себе допуск, "наладил", если бы захотел). Третья – версия остряков: у военных налаживать нечего, у них и так все работает лучше некуда.
Но, как бы то ни было, не появляется он ни на "ящиках", ни на заводах, ни в институтах. И кончится это, я думаю, понятно чем. Открытые предприятия оставят "ящики" далеко позади, и те будут вынуждены рассекречиваться. Серьезная перспектива, согласитесь. Так что пора бы уже этим Наладчиком и заняться всерьез. Но кому? Ученым? Так они у него все, в друзьях ходят. Милиции? А что ему может предъявить милиция? Нарушений никаких. Компетентные органы, конечно, Наладчиком занялись, и довольно скоро. Но как-то все неинтересно закончилось. По слухам, Наладчик им всюду свое удостоверение предъявлял и по корочке той получался для них для всех начальником, генералом каким-то из сверхсекретного отдела.
Такова легенда о Наладчике. Легенда, в которую я, честно говоря, раньше и не верил. А вот вам история, что случилась на самом деле и не далее, как пару недель назад.
С другом моим Гошкой поехали мы в который уж раз на один подмосковный завод налаживать установку, внедренную два года назад. Установка по замыслу замечательная. Покрытия наносит перспективным методом: повышенная прочность, экономия и все такое. Но по исполнению – мама родная! – все на соплях. Там, где фторопласт должен быть – резина стоит, где нержавейка – так чуть ли не чугун, сварные швы хуже пайки, а приборы где-то по помойкам собраны и все образца 1913 года. Ну, и понятно, технология капризная. Так что даже мы, разработчики, мучаемся с ней невообразимо, а уж про заводских ребят и говорить нечего – у них этот гроб с музыкой, считай, вообще не работает.
И вот в тот день мы с Гошей разделили обязанности. Он распотрошил шкаф управления и стоял, погрузившись в него по пояс, окруженный снопами искр и ядовитыми дымками пригоревшей изоляции. Я же, обосновавшись в дебрях трубопроводов, искал, как мы говорим, пропавший вакуум.
Тут-то и появился в цеху небольшого роста крепкий человек с усиками в рабочем комбинезоне и с небольшим портфельчиком.
– Здравствуйте, я наладчик.
Мы с Гошкой только в глаза ему глянули и сразу догадались: тот самый. Гошка от избытка чувств уронил отвертку на контакты, все сразу закоротилось и вырубилось. У меня начал свистеть воздух, а я даже клапан не перекрывал. Мы оба смотрели на наладчика и боялись поверить в свое счастье.
Через полчаса все работало в полном соответствии со схемами и маршрутными картами.
– Слушайте, – осмелев попросил я, – а вы не могли бы точно так же и в институте все наладить. А то смешно получится: на заводе работает, а у нас… Ну, в общем сапожник без сапог.
– Отчего же, – говорит, – в институте обязательно. Сам туда собирался.
И ушел. А мы с Гошей на радостях кинулись к отлаженной установке, чтобы сразу на ней и проверить наши последние идеи, до воплощения которых все руки не доходили. У Гошки давно уже зрел план новой программы автоматического управления, а я буквально по дороге на завод придумал одно изящное такое измененьице в технологии.
Вот тут-то мы и поняли, чем берет плату Наладчик. Поняли оба и одновременно. Переглянулись и, ни слова не говоря, бросились на улицу. Догнали его уже у самых ворот.
– Послушайте! – закричал я. – Так вы у нас идеи украли! Вы их у всех, стало быть, крадете?!
– Что значит "краду"? – он не обиделся, просто очень спокойно возразил.
– Я их беру в уплату за труд.
– Но вы хотя бы предупреждали!
– Видите ли, вначале я предупреждал. А потом понял: ни к чему. Все равно никто не верит. Даже когда ампутация идеи уже произведена. Думают, просто забыли, думают, фокус какой-то. А мне ведь совершенно неважно, что вы думаете. Мне просто идеи ваши нужны. Хорошие, умные, трезвые идеи.
– И значит, теперь у нас умных идей никогда больше не будет? – в ужасе спросил я.
– Ну, что вы, – улыбнулся Наладчик. – Я не умею забирать еще не родившиеся идеи. Думайте, работайте, и все у вас будет хорошо.
И тут Гоша решил на прощание пошутить.
– Знаете, – сказал он, – вы там в институте идите прямо к нашему шефу. Бондаренко его фамилия. Вот у кого идей прорва.
– Спасибо, – ответил Наладчик и так быстро скрылся, что я даже хмыкнуть не успел по поводу Гошиного предложения.
А дело в том, что завлаб Бондаренко при всех его организаторских талантах очень плохой ученый. Вообще не ученый. Идей у него не было никогда. И кандидатская его и докторская сделаны исключительно усилиями подчиненных, которым он, впрочем, щедро платил. Мог себе позволить, потому что и сам зарабатывал всегда много.
– Остроумно! – оценил я.
Мог ли я знать, чем эта шутка кончится?
В тот момент на заводе состояние у нас было возбужденное, приподнятое, потому что мы оба пришли к одному выводу (да и не мудрено: книги мы с Гошкой еще со школьных лет одни и те же читали). А вывод такой: Наладчик – инопланетянин. Иначе как он все это делает? И мы долго спорили, помогает Наладчик нашей цивилизации, или прислан завоевать ее. Я говорил, что идеи в обмен на наладку – это, конечно, грабеж, что будет теперь на всей планете исправная техника образца 1989 года на вечные времена, и прогресс остановится. Гоша резонно утешил, что обо всей планете речь не идет, потому что только в нашей стране удивительным образом сочетается обилие гениальных замыслов и разработок с повсеместным отвратительным исполнением. А в цивилизованном мире этот номер не пройдет.
– Погоди-ка, погоди-ка, – осенило меня. – Выходит, Наладчик подтягивает нас до их уровня. Такая получается помощь. Но ведь нельзя же тянуть одну технику. Ты не слыхал, он появляется в каких-нибудь гуманитарных институтах, в общественных организациях, в министерствах, наконец, вообще в аппарате управления?
– А чем они там платить будут? – грустно улыбнулся Гоша. – Идеей нашего бюрократического социализма, что ли?
Вот так мы и болтали. А установка работала. Выдавала результаты. И через два дня все бумаги были подписаны, мы с чистой совестью вернулись в Москву.
В институт помчались прямо с вокзала. Не терпелось узнать, как там. И еще в проходной – бац! – некролог: Бондаренко Валерий Трофимович, скоропостижно… Мы – в отдел, а там – новый шок: покончил с собой, говорят, повесился… Бондаренко? Не может быть! Да приходил, говорят, какой-то наладчик. Сначала в лаборатории все сделал, а потом – к нему, поговорили, Бондаренко ему спирту налил, так тот прямо тут же, не разбавляя, выпил, в общем, когда расстались, Валерий Трофимыч наш пришибленный стал какой-то, вызывал к себе завсекторами по очереди, беседовал, а потом с работы ушел раньше обычного. И все. На следующий день милиция приехала.
Гоша – странный человек. Его даже совесть не мучает. Я, говорит, тут при чем? Любой наладчик к начальнику идет, когда работа выполнена. А повесился он, считает Гоша, от того, что понял, впервые в жизни понял, что не ученый он, что ни одной идеи в голове, интеллектуальный банкрот, даже Наладчику заплатить нечем.
Я с Гошей не согласен. Я считаю, что причина в другом. У Бондаренко была одна идея. Совершенно гениальная. Он всегда лучше всех знал, как в любой ситуации, при любых результатах заработать максимум денег. Толковая, должно быть, была идея. И когда Наладчик эту идею у него отнял, шефу нашему дорогому не за чем стало жить на свете.
И все равно это страшно. И все равно трудно не думать, что есть и наша вина в этой истории. А Наладчика я с тех пор ненавижу. Ох, встретиться бы с ним еще раз!
Я часто думаю о той своей забытой идее. Пытаюсь вспомнить. Глупо, конечно, но я пытаюсь. И знаете, это так мешает, что никаких новых мыслей в моей голове просто не появляется.
А установки все работают. Отлично работают установки.
Операция на разуме
– Пинцет, – сказал он.
Ему дали пинцет, и он аккуратно извлек обрезок хлорвиниловой изоляции, упавший внутрь.
– Зажим.
И, взяв зажим, перекрыл крохотную трубочку, из которой струйка била почти фонтаном.
– Тестер.
И когда ему протянули два щупа, он нашел в залитой маслом неразберихе нужные контакты. Тока не было.
– Паяльник.
Хуже всего было то, что паять приходилось прямо по маслу. Блок энергообеспечения необходим в первую очередь – уже где там промывать схему!
Он распаял три контакта, заменил одну клемму, зачистил ее и принялся за окончательную сборку. И в этот момент что-то внутри задымилось. На стенде, отчаянно искря, защелкали реле, угрожающе загудел трансформатор. Потом звонко лопнула вакуумная трубка. И наконец, снова пошло масло, откуда – понять невозможно.
"Все пропало, – подумал он, – теперь не спасти."
И его вдруг охватила такая безумная ярость, что он со всего размаха ударил кулаком в раскрытую голову робота, лежащего на операционном столе, и робот дернулся в предсмертной агонии, а он не почувствовал боли в разбитых костяшках и поначалу удивился, а потом взглянул на свою руку и увидел, что она железная, что он тоже робот, и кто-то уже кричал: "Выключите его! Он – убийца! Он – сумасшедший!" А потом вспыхнул свет, и профессор Калитин, один из крупнейших в мире нейрохирургов, проснулся в ординаторской, сидя в кресле. Было ясно как день, что операцию он заканчивать не сможет, хотя именно ради нее не спит уже вторую ночь подряд. Видимо, пора отоспаться. И вообще поберечь себя. Возраст уже не тот. Пора разобраться и со своим здоровьем. С кошмарами этими проклятыми. В конце концов, можно ли терпеть, чтобы две недели тебе снилось одно и то же?
А ему уже две недели снилось, как он оперирует роботов.
Приятель Калитина по институту Аркадий Юров был хорошим психиатром, к нему Калитин и обратился. Они сидели вдвоем в просторном кабинете главврача подмосковной психиатрической клиники, и Юров, дымя папиросой, говорил: