Вот и сейчас, когда у него появился первый серьезный конкурент, он шагал по ночному лугу с чувством игрока, у которого на руках все козыри. Августовский воздух был довольно холодным, но ему, тогда еще сорокалетнему мужчине, буквально переполняемому брожением умственных и физических сил, было даже жарко. Он с удовольствием шел по траве босиком, голый, лишь обмотав полотенцем бедра, - не из ложного стыда, а от сознания, что полная нагота лишает его, самого выдающегося человека, последнего грамма достоинства. Поэтому он чрезвычайно досадовал на себя за то, что даже в столь благоприятное время не настоял, чтобы клиентов поставляли ему уже раздетыми. Какой-то идиот из Института права разразился против него целым трактатом с документами и иллюстрациями, где доказывал, что различие между варварством и цивилизованностью заключено именно в куске материи, прикрывающем половые органы во время Акций. "О нет! - хотелось тогда ему крикнуть. - В этом-то заключено еще и различие между мужчинами и хлюпиками, которые только грозятся вздернуть кого угодно, а сами валятся в обморок, едва клиент перднет!" Но, разумеется, так и не крикнул: он уже научился относиться ко всему философически, он понял, что выгоднее снести оскорбление, но продолжать казнить, чем потерять любимую работу. Поэтому он продолжал вешать "их" в холщовых балахонах, не в силах отделаться от неприятного чувства, что в таком виде они слишком уж похожи на человеческие существа. Он добился, чтобы они поступали к нему под номерами - никаких имен, но и после этого без долгих церемоний сразу брал их за глотку - не хотел замечать всего остального. Это принесло ему репутацию величайшего умельца, но он, не склонный к самообману, точно знал: и у него есть своя ахиллесова пята. И, наблюдая, как этот парень Шимса вяжет свою сложную петлю и оглядывает при этом клиента с головы до ног, словно мясник, любующийся поросенком, он еще более точно знал: вот он, его Парис, натягивающий тетиву лука!
Влку была отвратительна вся так называемая гуманистическая эллинская культура, не сумевшая создать ничего лучше самоубийства при помощи цикуты. И он вовсе не собирался складывать оружие перед первым же молокососом, который по чистой случайности лучше, чем он, вяжет узлы. Его безотказно функционирующий мозг мгновенно разработал план, который он теперь собирался претворить в жизнь.
Предчувствие его не обмануло. На складных стульях сидели, взявшись за руки, те двое, кем восхищалась вся тогдашняя общественность: государственный прокурор и назначенный адвокат, главные герои крупных уголовных процессов, благодаря которым нынешняя эпоха выдвинулась на ведущее место в мировой истории - эти мужчины железных гражданских принципов тоже имели слабость, которая делала их человечнее. Они были любовниками и любили друг друга так сильно что уже раза три адвокат, заглядевшийся на своего возлюбленного, прежде прокурора предлагал вынести смертный приговор.
Они и сегодня обществу пылких прелестниц предпочли романтическое уединение вдвоем. Влк им не мешал; они уважали этого сильного человека, столь безупречно венчавшего их общее дело и, кроме того, всякий раз удивлявшего их своим интеллектом. Хотя их знакомство произошло при крайне неприятных для него обстоятельствах, они первыми распознали его достоинства. С той поры эта парочка испытывала к нему нечто большее, чем просто симпатию; однажды они попытались вовлечь его в свои интимные отношения, предложив ему постоянное место в своем обществе. Влк, неисправимый однолюб, оставался мужчиной до мозга костей и испытывал омерзение к любой аморальности. Разумеется, он был слишком умен, чтобы отказаться напрямик. В своем уклончивом ответе, от которого дразняще веяло тайной, он сообщил им, что, как и многие палачи, страдает сексуальными отклонениями; хотя из соображений общественной морали он это скрывает (Влк не сказал - как и они, но те его прекрасно поняли), в действительности же не нуждается ни в партнерах, ни в партнершах. Половым актом становится для него каждая Акция, во время которой в последний раз мобилизируются все Жизненные силы клиента, в том числе и сексуальные; что было бы заметно, не будь на них этого дурацкого тряпья. Их оргазм, доверительно добавил он, становится и моим оргазмом. Это заявление чрезвычайно расположило их к нему. После той ночи они перешли с ним на "ты" и уже никогда не делали ему интимных предложений, хотя он по прежнему им нравился. Они и сейчас были рады видеть: в сущности, он единственный, перед кем им не надо притворяться; ведь любая, даже самая экстравагантная любовь стремится быть узнанной и признанной.
- Милости просим, Бедржих. - сказал прокурор. - Чудесная ночь, правда?
- Выпьешь с нами коньяку? - спросил адвокат и потянулся, чтобы налить ему.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, - сказал Влк. Он знал, что они будут ему благодарны даже за этот небольшой знак внимания. Он наклонился к бутылке сверкавшей из осоки, как экзотический цветок, и отхлебнул прямо из горлышка. Затем осторожно, но решительно приступил к делу.
- Со следующего раза, - сказал он, - мне понадобится еще одна комната. Вы не будете возражать?
- Хочешь брать с собой мамочку? - засмеялся адвокат.
- Этого парня, - сказал Влк.
Оба чуть не свалились со складных стульев.
- Так у тебя… - забормотал адвокат.
- Так ты хочешь сюда… - забормотал прокурор.
- Кто он такой? - спросили оба.
- Ну тот, с петлей, - сказал Влк. - Мне кажется, он вам тоже понравился.
Зная их нрав, он ожидал бурной реакции, но все же не такой.
- Тот, с цыплячьей головой?! - воскликнул адвокат.
- Да ты хоть видел, какая у него кожа?! - воскликнул прокурор.
- Что, на молоденьких потянуло?! - с ненавистью воскликнули оба.
- Друзья мои, - сказал Влк с мягкой улыбкой, - этот Шимса нужен мне не в постели, а на работе.
Напряжение несколько спало, но недоверчивость еще не прошла.
- Ты утверждаешь, что хочешь взять его сюда, - сказал адвокат.
- Да, - сказал Влк, - и у меня есть на это веские причины. Скажите, друзья, как вы думаете - наша борьба подходит к концу и общество вскоре не будет в нас нуждаться?
- С чего ты взял? - удивился прокурор. - Каждый день ведь кого-нибудь разоблачают. Не сочти за банальность, но на каждой шее, которую ты сворачиваешь, вырастает девять новых голов. Не знаю, как ты, Мирда, - продолжал прокурор, обращаясь к адвокату, но лично я убежден, что происки против мирного труда нашего народа похожи на айсберг: мы видим не более одной десятой, да и с ней дай Бог справиться. Из всего этого, - продолжал прокурор, обращаясь к Влку, - логично вытекает, что мы в общем-то только в самом начале пути. Так что, Бедя, ты отдохнешь только на пенсии. Я знаю, что Мирда со мной согласен. И если бы Вилик, - продолжал прокурор, оборачиваясь к до сих пор освещенному окну, из которого, словно крики ночной птицы, слышались любовные стоны судьи, и еще крепче сжал руку адвоката, - не тратил время, доказывая, что в состоянии перетрахать всех этих потных нимфоманок, а, подобно нам с тобой, предпочел бы тихую беседу разума и чувств, то и он сказал бы тебе то же самое!
Все это время Влк задумчиво вертел в руке коньячную бутылку, на темно-зеленом стекле которой извивались крошечные отблески мерцавшего огня, и с его уст не сходила усмешка.
А что вы будете делать, - спросил он, - если я, к примеру, заболею?
- Ты? - воскликнул адвокат. - Скорее быка хватит инфаркт!
В полумраке блеснули зубы - это прокурор оценил остроумие своего дружка. Но Влк, всегда готовый подыгрывать в компанию, сейчас шутку не принял.
- Я серьезно спрашиваю, - сказал он.
- Серьезно? - переспросил прокурор. - Так я серьезно и отвечаю. Мы просто подождем, пока ты поправишься. Твои клиенты нас простят - я пока не встречал ни одного, кто бы тебя поторапливал!
Настала очередь адвоката оценить остроумие друга.
- Надеюсь, - сказал Влк, - вы не сочтете меня нескромным, если я напомню вам об одном событии Осенью 1899 года неожиданно перестало биться сердце венского жителя Зелингера. История оставила бы этот факт без внимания, не будь одного настораживающего обстоятельства: из-за маленького тромба в коронарной артерии самое могущественное в ту пору государство Европы осталось без, - продолжал Влк, выразительно глядя на прокурора, - палача. Потеря была тем трагичнее, что как раз в это время приговорили к смерти несколько преступников, а согласно тогдашним псевдогуманным законам, если казнь не совершалась по истечении установленного срока, ее заменяли пожизненным заключением. Кстати, не секрет, что здоровье Зелингера было подорвано именно многочисленными помилованиями, которыми отличался престарелый монарх Франц-Иосиф. Поэтому на Новый, 1900-й год для проведения наиболее неотложной Акции - над детоубийцей Юлианой Гуммеловой - был приглашен знаменитый в то время пражский палач Вольшлегер, главный кандидат на опустевший престол. Однако по его вине нарождающееся столетие, которое сулило вернуть карательным органам уважительное отношение государства и симпатии на родных масс, началось, - продолжал Влк, выразительно глядя на защитника, - ужасным скандалом. Вольшлегер привез с собой так называемую Delinquententoilette - так он окрестил свою сложную систему ремней, в которые буквально запряг Юлиану Гуммелову, - ремни были пропущены у нее даже между ног!". Она была, - я цитирую свидетельство современника, - скручена вдоль и поперек, как жертвенное животное, и один лишь ее вид наносил неслыханное оскорбление юстиции". Тщеславный Вольшлегер, дабы продемонстрировать достоинства своего изобретения, обрабатывал ее сам; смерть должна была наступить под действием веса преступницы. Вес, однако, оказался недостаточным. И случилось непредвиденное: открытый люк не позволил ни провести страхующий "триктрак", ни ускорить удушение, дернув осужденную за ноги. "Гуммелова, - я цитирую газету того времени, - в страшных конвульсиях, сопровождаемых нечеловеческим хрипом задыхалась почти 45 минут, в течение которых многие из официальных наблюдателей лишились чувств. Мы, - восклицает автор, - наблюдали не экзекуцию, а бойню!". Вольшлегер был вынужден уехать первым же поездом, и для высшей меры наступили тяжелые времена - даже цензоры стали пропускать статьи, выступавшие за ее немедленную отмену. К счастью, - продолжал Влк, на этот раз выразительно глядя на обоих, - а счастье в этот судьбоносный момент улыбнулось смертной казни, - неожиданно на горизонте появляется владелец венского кафе Йозеф Ланг, проживающий по адресу: Зиммеринг, Гейштрассе, 5, которого еще в 1868-м году прогрессивно мыслящий отец водил с собой на последнюю публичную Акцию в Вене. Чудесный день, толпы празднично одетой публики, продавцы сосисок, шарманщики и аттракционы, торжественная церемония и, конечно же, сама Акция… Грабителя и убийцу Раткаи подвергли обработке обычным в то время способом - столкнули казнимого с высокой лестничной перекладины. Все это оставляет в душе тринадцатилетнего мальчика неизгладимый след; уже тогда он чувствует, что именно в этом труде состоит его высокое призвание. И когда 27 февраля 1900-го года он, уже взрослый мужчина, получает Декрет, в котором именуется палачом "эрцгерцогств австрийских выше и ниже от Эннса, герцогств Зальц-Ург и Штирия, владетельного графства Тироль с Форальбергом, герцогств Каринтия и Краина, маркграфства Герц и Истрия с Триестом, герцогства Силезия, королевства Далмация, Королевства Галиция и Лодовия с Великим герцогством Краковским, а также при Королевства Хорватия и Словения", то испытывает такое же бремя ответственности, как и его монарх. А 3 марта 1900-го года, когда он приступает к первой своей Акции над цыганом Гельдом, все его мысли - о комиссии специалистов-наблюдателей в главе с профессором Хабердой, у которого до сих пор стоят перед глазами предсмертные конвульсии Юлианы Гуммеловой. "Хотелось бы, Ланг, - строго сказал он ему накануне, - чтобы для казнимого все закончилось меньше чем за минуту! "Литература наводнена описаниями последней ночи осужденного каждый, даже начинающий, писатель проливает слезу над индивидуумом, отверженным человеческим обществом, - но где, - воскликнул Влк, мечтательно глядя перед собой, - новый Шекспир, который описал бы первую ночь палача? Кто расскажет, как вместе с подручными он без устали упражняется, проверяет то один, то другой прием, как перебирает в памяти все знаменитые провалы - например, faux pas опять-таки в Праге, где некоего Вацлава Слепичку уронили в люк, не успев надеть петлю, в результате чего он переломал себе ноги и был повешен лишь после излечения… Нет таких писателей! И опять-таки это делает за них сам палач - тот же Ланг, который позднее напишет - цитирую по Дорфлеру и Цеттелю - такие мудрые слова: "Однажды мне попалась на глаза книга с прекрасными цветными иллюстрациями, на которых человек был изображен как бы прозрачным: на одной странице мышцы, на других внутренности, желудок, пищевод, дыхательные пути и так далее. Там я впервые увидел, что за произведение искусства - человек, как мудра природа, если столь сложно устроенный организм способен безупречно работать. И мне подумалось: видишь, Пепик, тебе, именно тебе даны право, власть и талант, для того чтобы вывести из строя это чудо природы!". Итак, наступает утро, недоброе для цыгана Гельда, но лучезарное для Иозефа Ланга, который может, представ перед профессором Хаберде; доложить, что приговор приведен в исполнение и скромно добавить: "За сорок пять секунд". И строгому Хаберде ничего не остается, как похлопать его по плечу и сказать: "Браво, Ланг!" Он еще не знает, что в скором времени в Роверете Йозеф Ланг обработает Госсрубачера - убийцу четырех человек - за сорок секунды, а еще чуть позже, во.
Львове, Теодора Биберского ровно за сорок - это достижение долгое время будет оставаться европейским рекордом, прежде чем, - продолжал Влк с присущей ему скромностью, - его побьет новое поколение заплечных дел мастеров. Ничем не вытравить память о человеке, выгравировавшем на медной табличке своего дома название почтенной профессии, ставшем, наконец, кандидатом на муниципальных выборах, и в его характеристике говорилось, что он "пользуется симпатиями всего одиннадцатого округа и, кроме того, располагает свободным временем". Я рассказал вам эту историю, друзья, чтобы напомнить, - сказал Влк, на этот раз глядя вверх, где с востока на запад медленно проплывал небосвод, словно иссиня-черная карта летнего неба, - что от инфаркта не застрахованы даже заплечных дел мастера. И если в один прекрасный день он случится и со мной, что вы будете делать?
- Есть еще Карличек… - неуверенно сказал прокурор.
- Карличек, - сказал Влк скорее с сожалением, чем с презрением, - это человек, на пять веков опоздавший к своему поезду. Он напоминает мне деревенского костолома - те сперва изрубят клиента на куски, прежде чем попадут топором по шее. Нет, нет, такими методами, - продолжал Влк, вставая, чтобы придать своим словам еще большую значимость, наши проблемы не решить. Я уж не говорю о том, что произойдет, если подводная часть айсберга вдруг всплывет на поверхность. Тогда ситуация может вообще выйти из-под контроля, районные и областные суды начнут биться за свое место под солнцем, - А кто будет вешать? Или вы дадите объявление в газеты, что ищете палачей? Каков будет их профессиональный уровень? И что скажет заграница? Наступила тишина, которую нарушали лишь уханье совы и стоны подружек судьи, изо всех сил притворявшихся, что он довел их до оргазма. Обладающий аптекарски тонким чутьем Влк знал, что одно лишнее слово могло бы ослабить впечатление от его монолога. Он сделал еще один изрядный глоток, поставил пустую бутылку в траву и уже мягче произнес:
- Спокойной ночи.
- Погоди! - крикнул прокурор, как и предполагал Влк. - Сказал "а", говори и "бэ"! Если тебя прихватит то этот твой мальчишка все равно нас не выручит. Не дай Бог дожить до времени, когда он начнет орудовать самостоятельно!
- Не только ученый, - ответил Влк, отмеряя иронию с аптекарской точностью, - но даже палач готовым с неба не падает. Учить Карличека азам физиологии, не говоря уж о психологии, - все равно что метать бисер перед свиньями. А тот парень, - продолжал Влк, показывая рукой за озеро, где над лесом, словно слабое зарево, отражались огни близкой столицы, - уже сейчас вполне заслуживает опытного учителя, чтобы ему не пришлось, как нам когда-то, танцевать от печки.
- Насколько мы знаем, - засмеялся адвокат, - ты-то танцевал от фонаря.
Последние языки пламени погасли, лишь угли тускло мерцали, и месяц, выплывший из-за парка, напоминал кривую саблю турецкого палача; но даже при этом слабом свете было видно, что Влк побледнел.
- Мирда, - быстро сказал прокурор и так сильно впился ногтями в ладонь адвоката, что тот тихо застонал. - Не сердись, любовь моя, но сейчас не время для шуток. Как ты, Бедржих, - настойчиво продолжал прокурор, обращаясь к Влку, - представляешь себе это практически?