За мной приходит сторож и с помощью криков и ударов выталкивает меня из ячейки. Я пытаюсь идти, но двигаюсь с трудом. Мои мышцы ослабли. Он же подталкивает меня к холодной самке.
Я уже бывал у нее и раньше. У нее совершенно отсутствует тепло. Но от нее пахнет как и положено от самки. Мне еще ни разу не удавалось видеть целиком ее тело. Я всегда видел только кончик хвоста.
– Давай, влезай туда. Иди, отправляйся к ней!
Я обнюхиваю самку. А вот это ее жизнь! Она продолжает стоять неподвижно. Она поджидает меня. Я влезаю на нее.
Ты холодна. Ты никогда не разговариваешь. Я занимаюсь с тобой любовью. Делаю это прямо здесь, в этой комнате. Они наблюдают, находясь рядом со мной. Похрюкивая, я прижимаюсь к ее телу. Я научился делать это, проникать внутрь тебя. Я проникаю туда, соскальзываю, падаю, поднимаюсь и вновь вхожу в тебя еще раз. Я неуклюже зависаю, пыхчу и напрягаюсь от возбуждения. Они смеются надо мной, когда я стараюсь наполнить тебя. Все мое содержимое поднимается и выходит наружу, я оставляю все это в тебе. Я люблю тебя. Ты же, как всегда, холодная и бессловесная.
– Хорошо, теперь шевелись!
Мой сторож ударяет меня и отгоняет от нее. Все наши встречи всегда проходят вот так: быстро и молча. Иногда я вижу тебя во сне, твое спрятанное от меня молчаливое тело.
Я возвращаюсь в свою ячейку. Еда уже ждет меня, и я съедаю ее. Я ем постоянно. Мне больше нечего делать. Я вырос до таких размеров, что мне трудно стоять на ногах.
Так что я такое?
Если бы я смог выбраться за пределы этой комнаты, возможно, я бы мог научиться чему-то. Однажды я видел, как множество моих состарившихся сожителей покинули эту комнату и никогда больше не вернулись назад. Удалось ли им научиться чему-нибудь?
Где же они сейчас?
Так много всего, чего я так и не знаю. Почему они водят меня к этой холодной самке? Это составляет часть их огромных знаний?
Они должны знать очень много, потому что выходят за пределы этой комнаты.
Я чувствую, что моя жизнь в этом пространстве вовсе не постоянна. Я твердо верю, что однажды тоже покину эту комнату.
Вглядываюсь в угол своей ячейки. Там лежит солома и стоит чашка с водой. В воздухе носятся голоса других моих сожителей, но никто из них не знает ответа. Никому из них неизвестен секрет этой комнаты: как она возникла, почему мы родились здесь и куда направляемся.
Я должен спать. Я подолгу сплю и много ем. Все жители нашей комнаты о чем-то шепчутся и похрюкивают. Изредка кто-то из нас видит кошмары или, значительно реже, кому-то кажется, что он видит нечто совершенно новое. Это быстро облетает закоулки всех ячеек и постепенно замирает где-то в безвестности. Некоторые из нас могут даже сказать: я знаю, что находится снаружи; знаю, что ждет нас.
Тем не менее, мы прислушиваемся к самым последним снам. Один из наших сожителей обладает диким предвидением. Мой сосед хрюкает мне об их сути сквозь стены своей ячейки. Он не отваживается подойти ко мне ближе или поглядеть на меня сверху, зная, что я ударю его изо всех сил, невзирая на собственную неуклюжесть, если он отважится на это.
– Была дана клятва.
– Клятва?
– Очень сильное существо поклялось, что спасет нас.
– Кто же это?
– Я чувствую его всеми своими мускулами. Его сила велика. Это очень многообразная сила.
Путаница из множества картин охватила мое воображение, вызывая из памяти самое сокровенное: маленький клочок, покрытый зеленой травой, и отрезок извилистой дорожки. Я однажды видел это, когда распахивались большие двери. И вот я вижу это еще раз, вызванное в собственном мозгу. Потому что это означает для меня избавление, зеленая трава и маленькая дорожка льют на меня теплый мягкий свет. В этой комнате бывают самые разные сны. Они приходят и уходят, но всегда остается механически поднимаемый ветер. Они очень быстро уносят прочь все сны, все предвиденья, все надежды на избавление.
– Иди-ка сюда! Выходи!
Суетятся сторожа! Хлопают двери!
Все приходит в движение! Мы все приведены в движение. Мы идем, спотыкаясь и подгибая ослабевшие колени. Идем вперевалку, подрагивая. Я направляюсь к двери. Вот и трава! Вот извилистая дорожка! Неужели действительно пришло избавление?
Так значит, вот и наступил этот день! День, падающий со всех сторон свет, маленькая извилистая дорожка. Мое сердце подпрыгивает, только подумайте, как далеко могут видеть глаза. Взгляните на зеленеющую вдали траву!
Как все широко! Как все огромно! За границами воображения, мир действительно огромен, как сотня вот таких комнат! А в воздухе висит сильный пылающий свет. Вот это комната!
– Клятва выполнена!
– Мы свободны!
– Только взгляни! Как много всего мы можем увидеть!
Мы идем вдоль маленькой извилистой дорожки. Дорожка такая мягкая, и так приятно смотреть на нее. Идти нам тяжело, но даже так, даже так…
– А теперь сюда! Поднимайтесь!
Дорожка кончается. Передо мной оказывается уклон, ведущий в другую комнату, немного темнее первой. Нет!
– Входи!
Они толкают и подсаживают нас на уклон, ведущий в маленькую темную комнату. Наши тела очень быстро оказываются прижатыми друг к другу. Наши сердца бьются одно около другого. Двери со стуком закрываются. Вся комната начинает с грохотом трястись. Мы падаем друг на друга, ударяемся о стены. Я уже плохо себя чувствую, и, задыхаясь, судорожно хватаю воздух.
Уж не уснул ли я? А сейчас, я проснулся или снова сплю? Мы все вместе находимся в темной грохочущей комнате. Комната эта до невозможного странная. Я не могу ничего понять в ее устройстве. Та дорожка была так прекрасна, но теперь она исчезла. А эта комната просто ужасна. Сейчас я стою на чьем-то лице. Думаю, что его обладатель уже мертв. Какое это имеет значение. Мир перемешался, и сейчас в нем нет ничего определенного. Зачем я родился? Я раб? Или совершил какое-то преступление, о котором забыл?
Да уж реален ли я? Существую ли вообще?
Да, да! Я существую. Являю некоторый род существа: толстый, задыхающийся, погруженный в невежество…
Я, это я!
Но что же все-таки я такое? Вот этот шар, полный жира, катающийся в темноте коридоров? Кто может разрешить мне эту дилемму? Я доведен до ужаса! Я смотрю сквозь щели этой громыхающей комнаты. Слышу этот грохот и слышу крики тех, кто прижат здесь рядом со мной.
Я просто нечто в темноте. Да, это именно так, я это самое нечто в темноте, толстое и напуганное. Я не должен потерять этот образ. В нем как раз и заключается мое драгоценное существо, моя личность.
Беспорядок, беспорядок. Помогите мне!
А что же другие? Они столь же реальны, как я? Слышу их крики, чувствую, как бьются их сердца. Они во всем похожи на меня: глаза, уши, нос, рот. Я надеюсь, что они также осознают себя.
Они страдают так же, как и я. Единственно, кто не пришел сегодня, так это та холодная самка. Она осталась там, позади. Я не уверен, что она осознает себя. Думаю, что, возможно, она на самом деле не существует. Ведь мне никогда не удавалось почувствовать ее мысли или ее бьющееся сердце.
Но вот тебя я чувствую полностью! Я чувствую тебя рядом с собой! Мы существуем!
Разве не так?
Из моего носа сочится кровь, она бурлит у меня в горле. Внутри меня все дрожит и разрывается. Если бы я не существовал, если бы я был всего лишь каким-то механическим существом, то этот яростный приток крови не был столь мучительным. А я чувствую боль. Осознаю собственные страданья.
Так что я должен быть настоящим!
Снова и снова ищу подтверждения этому, в то время как комната продолжает грохотать. Я хочу, чтобы моя реальность была доказана без всяких сомнений. Бросаясь в новую жизнь, я знаю, что живу.
А мои сторожа, они тем самым воспитывают меня? И что же, по их предположениям, должна делать эта грохочущая комната? Означает ли это, что она заставляет меня понять, раз и навсегда, что я - реальное существо?
Может быть, эти сторожа - мои тайные благодетели?
Моя жизнь совершает безумный круговорот. Я затаился в темноте, замкнувшись в собственном эгоизме. Свалился в кучу вместе с остальными, цепляясь сам за себя. Здесь есть пол, а в нем трещины.
Меня окружают лица соседей. Я знаю, что они рядом со мной. Комната продолжает грохотать.
Но кроме всего, еще есть существо, несомненно, оно есть. И оно здесь, в темноте, оно - это я. Несомненно это я. Это я стою в этой грохочущей темноте, несомненно, что я существую. Я дышу, я ощущаю свой вздымающийся живот.
Разве кто-то может отрицать это?
Никто не отрицает этого.
Это отрицать невозможно. Я нахожусь в грохочущей комнате, и чувствую, что грохот резко уменьшается.
Вот он прекращается совсем.
Я кое-что узнал. Я существую, без всяких сомнений. Эта грохочущая и трясущаяся комната научила меня этому. И, следовательно, мои сторожа по сути мои воспитатели. Условия нашего существования определяются так: "Мы должны понять, что мы живем".
Очень хорошо, теперь я уже усвоил это. Грохочущая комната, хотя она и заставила меня потерять много крови, а других довела до смерти, все-таки научила меня тому, что я - личность. А это, надо сказать, важный урок.
И вот распахнулись двери.
Свет! Должен ли я сейчас проявлять радость? Сейчас, когда получил действительные подтверждения собственного существования, должен ли я радоваться своей новой осведомленности?
Нас толкают, тащат, волокут вниз по уклону. На мгновение свет вспыхивает и исчезает!
Мы попадаем в другую комнату. Она не грохочет. Я ощущаю смесь разных запахов. Нас подталкивают вперед, мы давим друг на друга. Те, кто падает, оказываются затоптанными, и мы движемся по их скорчившимся телам.
Здесь множество огней, от которых расходятся многочисленные тени. Перед нами длинные узкие коридоры, кругом разбросана солома.
Ко мне подходит сторож, хватает меня за ухо и прокалывает его!
И теперь с моего уха свисает красная карточка, болтающаяся из стороны в сторону, когда я иду. Мое ухо побаливает, но зато я получил карточку. Таким образом, я был избран из многих. Доказательств моей индивидуальности становится все больше. Сторожа и не пытаются отрицать этот факт. Нет, нет, они даже пометили меня вот этой карточкой. Я вижу, как она болтается на моем ухе.
Вот я слышу звук льющейся воды. Нас ждет ванна?
Вероятно, они хотят вычистить нас, а затем, в конце концов, представить тем, кто управляет всеми этими комнатами. Потому что я чувствую присутствие в некотором роде главного надзирателя, который водит меня по этим комнатам, вешает на меня карточку и хочет видеть меня чистым. За всем этим стоит какая-то цель.
Цель - это одна из тех вещей, с которыми я никогда не имел дела. Все наши загадочные сторожа наверняка имеют ее. Она наверняка есть у них и сегодня. В этом их сила.
Никто из нас не имеет никаких целей. Мы едим, мы спим, мы занимаемся любовью с холодной самкой. Вся моя цель может заключаться лишь в том, чтобы весь день стоять на маленькой извилистой дорожке и разглядывать траву и небо. И я бы не просил ничего большего.
Но вот я слышу какие-то механические звуки. Ощущаю какую-то замысловатую цель наших сторожей. Они опять куда-то ведут нас. Деревянные настилы и огни. Пахнет кровью. Должно быть у многих из нас образовалось кровотечение в этой грохочущей комнате.
Мы сворачиваем за угол. Надо мной наклоняется сторож. Да, я настоящий. Вы раскормили меня и повесили на меня карточку. Вы… вы привязали цепь к моей ноге. Я чувствую ее. Я - это я. Это продолжение урока? Я отдаю себя вам в обучение. Я буду рад изучить великую цель всего происходящего. Я напуган, но существую, и это самое главное. Я существую, и знаю об этом.
Теперь я оказался перевернутым! Одна нога болтается в воздухе! Цепь натянулась под тяжестью моего жира. Меня будто раскололи…
Раскололи где-то внутри. Я болтаюсь вверх ногами и раскачиваюсь. Они раскачивают меня, и я извиваюсь. Наверняка здесь какая-то ошибка… разве вы не видите… вы не должны так поступать со мной… с тем, кто знает про маленькую дорожку и про небо… нет, вы не думайте, что я полностью осознаю… полностью…
Стены скользят мимо меня, я ударяюсь о них и продолжаю движение, вращаясь, моя нога ужасно растянута… ужасно… ужасно… и около меня болтаются другие, подвешенные, как и я.
Мне удается разглядеть белые каменные стены. Я могу видеть и моих сторожей. Мои ноги словно продолжают бежать и колотят воздух. Я хочу рассказать моим сторожам про маленькую дорожку и про трещины в той грохочущей комнате. Ведь они - мое доказательство… доказательство, что… я есть.
Сторожа подхватывают одного из качающихся рядом со мной. Они держат его за голову. Он извивается, но они держат его. У них есть какой-то ярко сверкающий предмет. Они проводят им вдоль его шеи! Он дергается… поток крови, поток! Я вижу его нервы, внутренность его глотки, сейчас это все оказывается снаружи, отовсюду льется кровь, а его голова едва держится на шее и бешено болтается.
Затем они принимаются за меня. Нет, вы не должны делать и со мной то же самое! Отпустите меня! Нет, нет, только не со мной! Если бы вы знали меня… если бы вы знали, что я это я… если бы вы только знали…
…проходит через меня. Прорастает красная дорожка. Комната режется надвое. Две дороги, туда и сюда.
***
Колеса этих проклятых бунтовщиков неожиданно остановились. Во всей лаборатории наступила тишина. И я могу слышать, как быстрая команда прошла по рядам восставших.
Так же неожиданно, их колеса вновь начинают вращаться, но теперь в другом направлении! Что бы это могло означать!?
Счетчики щелкают, колеса вращаются с дикой скоростью, притягивая мой просвещенный взгляд к этому водовороту, в самые его глубины. Я прижимаюсь к Лестнице Победителя и отворачиваюсь. Но вихревые потоки света притягивают меня. Бунтовщики перестраивают интуитивные приборы, и появляется еще одна революционная сцена…
…но какая она странная. Все, что я вижу, это всего лишь женщины в белой рабочей одежде, сидящие около каких-то машин. Ничего революционного здесь незаметно. Просто обычная фабрика, где-то в старой доброй Америке.
В этот момент подключается камера бунтовщиков… В кадре появляется молодой человек, толкающий перед собой тележку, наполненную свиными кишками. Но и в этом нет ничего необычного. Молодые женщины шутят с молодым человеком, пока он загружает свиные кишки в машину. Он отпускает какую-то остроту, женщины улыбаются.
Это всего лишь обычный рабочий день. Я не воспринимаю этого. Должно быть, бунтовщики потеряли средства фокусировки интуитивной мощности. В этих кадрах нет ничего подстрекательного. В машину загружаются части свиных туш…
Теперь камера показывает крупным планом противоположную часть машины. Из нее выскакивают сосиски, запакованные в пластик. Они аккуратно связаны. Двенадцать в каждой упаковке.
Женщины заворачивают их и бросают в контейнер.
Производство сосисок налажено прекрасно. Эта машина выглядит несколько комично, особенно когда она выбрасывает сосиски по дюжине в минуту. Но какое это имеет отношение к революции? Революционные продюсеры видимо забыли отредактировать этот клип. В этот момент камера вновь переключается, и дверь открывается еще раз.
В комнате находятся живые свиньи, дико озирающиеся по сторонам.
Дверь закрывается. Вновь появляется машина, выбрасывающая по дюжине сосисок в минуту.
…
ОБРЫВ.
Господи, как прыгает камера у этих операторов-бунтовщиков. Где же мы теперь, черт возьми? Мне кажется, что под чьим-то стулом. Вам и не следовало ожидать, что из крыс получатся первоклассные операторы, но то, что мы видим, просто нелепо!
Изображение продолжает плыть, камера дергается, я вижу чью-то голову и… отфокусируйте эту проклятую штуку! Эй, оператор!
В кадре крупным планом американская семья за обедом. Мужчина режет сосиску.
…
ОБРЫВ
Назад, на колбасную фабрику. Повторение последовательности с открывающимися дверями. Дверь открывается, в кадре дико озирающаяся свинья.
Наконец появляется звуковая дорожка, с плохим качеством записи. Ох уж и оборудование у этих бунтовщиков…
"Вы… вы затянули цепь на моей ноге… я чувствую ее… Я существую, и я знаю об этом…"
Открывается рот. Сосиска на кончике вилки.
…
К О Н Е Ц
Вращающиеся тренажеры сбавляют скорость, и я бросаюсь подальше от них, прежде чем вращение возобновится.
Этой революции необходимо хорошее рекламное агентство, чтобы привести в порядок всю эту собачью чушь. Но кто я такой, чтобы давать советы?
Скользнув в тень, я ловлю ртом кончик собственного хвоста и потихоньку покусываю его. Боже мой, что же это за ужасный стук и грохот раздается надо мной?
Осторожно выглядываю из тени и быстро оглядываюсь.
Ах, не смейте! Бунтовщики начали раскручивать Большой Центральный Барабан-тренажер. Каждая лабораторная крыса забирается в него и разгоняет его своим хвостом. Взгляните, он разгоняется! Я никогда не видел, чтобы он вращался так быстро. Интуитивные огни, как вспышки разлетающиеся из него, фантастически сверкают. Барабан гудит. Вверх, словно вихрь, поднимается диск света, который издает отвратительный хохот!
***
Я, гиена, наблюдаю за выходом царственной птицы. Она идет, величественная даже в своих оковах, вдоль по дороге нашей большой тюрьмы. У нее белая голова и громадные, такие, как и должны быть, крылья, которые действительно производят сильное впечатление. Но более всего впечатляют ее глаза, которые горят с такой силой, какой мне не доводилось видеть раньше ни у людей, ни у зверей, ни у птиц. Эти сверкающие глаза выглядят отчужденными, когда встречаются с моими, и никому не дают личного предпочтения. Они суверенны, они не признают зависимости. Это глаза божества, а подавляющая сила, скрытая в них, вызывает у меня приступ нервного смеха, когда я вижу, как сторож машет ему, подзывая в клетку.
По соседству с воем подпрыгивает леопард, останавливаясь на мгновение, когда его когти встречают на пути металлическую сетку. Орел поворачивает голову, но лишь слегка, едва отвечая на приветствие. А как только его глаза вновь встречаются с моими, я вижу в них только одно стремление: лететь.
Выход Императора Небес столь значителен, что животные в самых дальних участках этой широко раскинувшейся тюрьмы издают крики и вой. Львы на своей просторной открытой площадке, опущенной вниз, откуда они никогда не смогут сбежать, издают величественное гортанное рычание. Самые разные птицы поднимают пронзительный шум, в котором переплетаются и наглые, и печальные, но большей частью несчастные голоса.