Далайн пришёл в движение. Бугры влаги выросли и забегали, словно крик стегнул их. Явилась пена, следом за ней – твердь. Перед воспалённым взором Шоорана повторялось чудо творения, но старого илбэча не было рядом, всё вершилось по воле Шоорана. И Шооран – полумальчик-полумужчина, измученный одиночеством и раздавленный внезапно обретённой силой, – не выдержал. Он вздрогнул, попятился, заслонившись рукой, и тут же очнувшийся далайн смял не успевшую окаменеть постройку, ожившая влага взломала поверхность неродившейся земли, канули в глубину призраки суурь-тэсэгов.
Шооран бежал. Он спрятался на сухом оройхоне, заперся в алдан-шаваре и две недели не показывался оттуда. Лишь созревший урожай заставил его выйти на поверхность. Ни о каких доспехах Шооран больше не думал, случившееся отодвинуло вглубь даже тоску по людям. Постепенно страх угас. Теперь свою неудачу Шооран расценивал философски: знал – не получилось сегодня, получится в следующий раз. В конце концов, первая тукка у него тоже сбежала, а потом оказалось, что изловить тукку не так уж и сложно.
Однако следующего раза Шооран не торопил. Жил, словно ничего с ним не случилось, лишь вечерами доставал старикову карту и подолгу рассматривал её, водя пальцем по линии побережья и бормоча под нос. Пересчитал оройхоны – отдельно мокрые и сухие. Измерил далайн. Выходило, что в нём может поместиться ещё без малого пять двойных дюжин оройхонов. Никто из илбэчей прошлого так много не строил, даже великий Ван, как гласило предание, сумел поставить лишь три двойных дюжины новых островов. Отыскал Шооран на карте свой оройхон, а вооружившись тростинкой и чёрной краской, добытой из брюшка тайзы, обозначил ту землю, что поставил при нём старый илбэч. Успел ли старик сделать что-нибудь ещё, Шооран не знал, и на этом месте карта обрывалась.
Шооран решил выждать два месяца, прежде чем предпринимать вторую попытку, ведь именно этот срок называл старик, предупреждая о набегах Ёроол-Гуя. Но Многорукий так и не появился, и Шооран напрасно проводил время на верхушке суурь-тэсэга, ожидая чудовище, которое прежде видел лишь раз. Зато потом пришлось навёрстывать упущенное, приводя в порядок осыпавшееся поле. Как бы ни обстояли дела, Шооран привык есть хлеб и не собирался отказываться от него.
Урожай пропал, месяц Шооран прожил за счёт старых запасов, которые необходимо было восстановить, так что назначенный срок прошёл безрезультатно, а там уже и мягмар близился – дюжина второй в жизни Шоорана и третий со дня смерти мамы. Два месяца, как и следовало ожидать, превратились в полгода.
На второй день мягмара Шооран отправился к далайну. Ничего особого ему было не нужно, просто хотелось доказать себе самому, что выползшие из шавара хищники больше не страшны ему. И, как нарочно, снова встретил парха, возможно, того самого, что три года назад. Гигантский гвааранз был, конечно, сильнее и опаснее, но во время мягмара, попав на поверхность, терял агрессивность и лишь отбивался от наседавших охотников. Парх и на поверхности продолжал оставаться активным хищником. Но сейчас ему встретился не умирающий мальчик, а полный сил и отлично вооружённый юноша. У Шоорана был с собой гарпун и припасённый на тукку хлыст, которым он уже неплохо владел. Когда парх неожиданно прыгнул, Шооран встретил его ударом хлыста. Удар ничуть не повредил зверю, сражаясь в шаваре за самку, старый парх, случалось, часами хлестался с соперником. Тем более что этот враг оказался одноусым. Парх мгновенно, как привык во время свадебных дуэлей, заплёл усами хлыст, вырвал его из рук Шоорана и пополз вперёд, широко раздвинув серповидные жвалы. Но Шооран, потеряв хлыст, обежал недавно прыгнувшего и потому неповоротливого зверя и вогнал гарпун под топорщащуюся на спине чешую. Парх завертелся, беспорядочно хлеща усами. Шооран отпрыгнул в сторону и, укрывшись за тэсэгом, принялся кидать в раненого зверя камни. Потом, изловчившись, подхватил оставленный пархом хлыст, с третьего удара захлестнул гибким концом гарпун и вырвал его из раны. Затем вновь сунул хлыст в морду парху и, обезопасив себя от усов, повторил удар гарпуном, но уже в другой сегмент тела. Движения парха стали вялыми, напор ослаб, и в течение пяти минут Шооран добил его. Это была победа, которой мог гордиться настоящий охотник!
Шооран вырезал усы (теперь в его арсенале было четыре режущих кнута!) и острые пластины изогнутых жвал. Выдрал на память колючую чешуйку из хвоста. Больше поживиться было нечем. Конечно, Шооран знал, что из хвоста, которым парх отталкивался во время прыжков, можно извлечь большой кусок белого мяса, но после неудачи с туккой охоты пробовать парха не было.
Домой Шооран вернулся переполненный чувством уверенности в себе. Остаток праздничной недели он провёл в алдан-шаваре, не считая нужным раньше времени замахиваться для удара. Но едва кончился мягмар, Шооран появился на берегу. Встал, пристально, с прищуром оглядел далайн, представил, где именно встанут суурь-тэсэги, и уверенно потребовал, чтобы они появились. Сначала ничего не происходило, мир не слышал его, но через минуту Шооран почувствовал сопротивление не желающей меняться косной массы, и это подсказало ему, что надо делать. Сразу налились жаром ладони, и словно огненный авар зажёгся в мозгу. Оройхон вставал из глубин тяжело и мучительно медленно. Каждый тэсэг, любой камень всей тяжестью ложился на плечи Шоорана, и только неутихающий, неукротимый огонь позволял выдержать эту громаду. Шооран не кричал, не признавался в ненависти, не стремился мстить. Он работал. От былой уверенности не осталось и следа – слишком велика была поднятая тяжесть. Но Шооран знал: на этот раз он её не бросит – и тянул землю на свет, закостенев в страшном усилии. И когда в одно мгновение разом исчезла тяжесть и погасло пожиравшее внутренности пламя, Шооран не испытал ни малейшего облегчения. Это было так, словно собственная сила разорвала его пополам. Шооран вскрикнул и упал замертво.
Сознание вернулось рывком, его пробудило чувство опасности. Шооран поднял голову и не сквозь кровавую пелену запредельного надрыва, а простым человеческим взглядом увидел, что там, где четверть часа назад расстилался далайн, теперь тянется земля. У него получилось! Но это значит, что вскоре, может быть, уже через минуту, Ёроол-Гуй явится сюда, чтобы исполнить старинное проклятие и отомстить илбэчу.
Шооран побежал. Ёроол-Гуя ещё не было, возможно, он вообще плавал в глубинах, из которых не так скоро мог вынырнуть даже он, но всё же Шооран бежал столь же отчаянно, как пять лет назад, когда он в последний миг успел перескочить закрывшее путь щупальце. Никакой Хулгал не смог бы остановить его сейчас, и, окажись на пути авары, Шооран сгорел бы, но не прекратил бега. Лишь когда он пробежал не только весь мокрый, но и половину сухого оройхона, способность мыслить вернулась к нему, и Шооран остановился. Ему не было стыдно за свой страх, не стало стыдно и потом. Построив оройхон, он получил право на любое поведение. Если бы строитель оройхона мог рассказывать о себе, Шооран говорил бы об этом припадке ужаса спокойно и не смущаясь. Но строитель оройхона должен молчать, если, конечно, он хочет жить. И всё же сейчас, отдышавшись и придя в чувство, Шооран громко сказал себе и всему пустынному оройхону:
– Я илбэч!
* * *
Ёроол-Гуй появился лишь через сутки. В течение недели он поочерёдно бросался то на новый оройхон, то на какой-нибудь из старых. Потом исчез. Тем не менее Шооран выжидал ровно два месяца, прежде чем вновь отправиться на мокрое. Приступ слепого ужаса был последним в его жизни, но Шооран понимал, что не стоит легкомысленно относиться к Ёроол-Гую. Смеяться над ним можно, только когда стоишь на сухом.
Два месяца Шооран увлечённо занимался хозяйством. Все дела, бывшие прежде столь значительными, измельчали в его глазах, но именно поэтому Шооран с особым тщанием любовно убирал урожай, мастерил инструменты, кроил одежду и готовил замысловатые салаты из варёного наыса, плодов туйвана и зелёных стеблей набранной в ручье водяной травы. Всякое дело приносило радость, поскольку теперь Шооран знал, что спокойная жизнь пришла ненадолго и надо успевать радоваться.
Пять дюжин дней оказались достаточным сроком, чтобы прийти в себя, но не растерять уверенности и не забыть острого ощущения огня в груди и на ладонях. Вернувшись к далайну, Шооран предусмотрительно встал у самой границы оройхонов, внутренне собрался и, словно не было двух месяцев безделья, сразу нащупал в душе нужную струну. Далайн покорно отозвался, и то ли он признал власть молодого илбэча, то ли сам Шооран действовал более умело, но на этот раз создание оройхона потребовало куда меньших усилий. Но и Ёроол-Гуй был наготове, так что измученный Шооран едва успел унести ноги.
Сначала, выбежав на безопасное место, Шооран не обратил внимания на происходящие изменения, все чувства были ещё там, где полз, сокрушая камни и раздирая свою плоть о верхушки тэсэгов, разгневанный бог далайна. И лишь потом Шооран остановился, заворожённый невиданным зрелищем. Оройхон был залит водой. Вода разливалась широкими потоками, переполняла впадины, бурлила в темноте шавара. Сухой оройхон рождался в плеске волн. Вода смывала нойт, заляпавший всё вокруг, мутные буруны уносили грязь, обломки хохиура, в водоворотах кружились тела подохших от пресной воды зоггов. Покинувшие шавар звери спешили удрать от невыносимой для них чистоты. Многие ползли на новый оройхон, навстречу негодующему Ёроол-Гую. Бежала тукка, тяжело скакал парх, волочил по скрипящим под панцирем камням неповоротливое тело гвааранз. Пара бледных уулгуев, раскинув дюжину цепких рук, неожиданно быстро пробиралась между валунов. Тропили извилистый след жирхи, тайза пыталась укрыться, сжавшись в комок. Бежали, прыгали, ползли другие звери, те, которых Шооран никогда не видел, о которых никогда не слышал, и те, которым и названия не было, как не было живых людей, видавших этих тварей. Вода фонтанами била из источников, переполняла шавар, и расщелины на краю оройхона захлёбывались, не умея принять такую массу жидкости разом.
Через неделю вода схлынула, затянутые илом поля дружно зазеленели всходами хлебной травы, на каменистых россыпях показались рощицы миниатюрных ростков. Лишь по резным зубчикам на краю листа в этих побегах можно было узнать будущие могучие туйваны. Вскоре вода непостижимым образом покинула подземные пустоты, страшный прежде шавар стал чистым и удобным, в нём завелись безобидные светляки, дно нижнего яруса покрылось грибами, и лишь застрявшие кое-где выбеленные наводнением панцири и скелеты бывших хозяев напоминали о том, что было здесь прежде.
Теперь у Шоорана стало два сухих оройхона, хотя и одного хватало ему с избытком. Но Шооран не думал, нужна ли ему эта земля. Как завещание звучали в ушах последние слова старика: "Я илбэч. Я должен строить". Раз испробовав мучительной и сладкой отравы созидания, он уже не мог от неё отказаться и продолжал бы строить даже ценой своей жизни, даже ценой жизни других людей, что гибли на далёких оройхонах из-за того, что Ёроол-Гуй в такие времена приходит чаще обычного.
На этот раз Шооран не стал выжидать полные два месяца, ведь так за свою жизнь он едва ли сумел бы выстроить двойную дюжину островов, а ему надо сделать в пять раз больше. Третий оройхон Шооран решил поставить через месяц. Из-за этой торопливости Шооран пропустил время, когда в ручьях второго оройхона появились бовэры. Шооран просто увидел, что ленивые звери лежат в воде и жуют сильно разросшуюся водяную траву. Они были ещё не очень крупными, но уже вполне взрослыми.
Раз появившись, бовэры затем размножались естественным путем, хотя и случалось изредка, что на каком-нибудь оройхоне после мягмара вдруг резко прибывало бовэров. Почему так случалось – никто не знал, зато немедленно вслед за радостным событием начиналась братоубийственная делёжка свалившегося богатства.
Насколько мог судить Шооран, бовэров на первом оройхоне не убавилось, да и как бы они могли перебраться сюда? Плоские обрубки, заменявшие бовэрам лапы, были не приспособлены для ходьбы по суше, а уж перелезть через поребрик неповоротливые толстяки были физически неспособны. Оставалось гадать, вынесло ли большущих животных водой из родника или они самозародились в чистых струях и выросли за одну ночь. А может быть, как рассказывают женщины, ночью пришёл сказочный дурень Бовэр и поселил на пустом прежде оройхоне своих потомков.
Тайна бовэров осталась неразгаданной, Шооран всего лишь увидел, что сначала бовэров не было, а потом вдруг они появились. Впрочем, об этом он мог догадываться и раньше, ведь жили водолюбивые животные на оройхоне старого илбэча – значит, откуда-то появились, не по далайну же приплыли, и не в сумке принёс их с собой бежавший от мира Энжин.
Третий оройхон ещё сильнее сжимал мёртвую землю. Сухой страны он не обещал, а вот часть огненного болота должна была высохнуть. Теперь лишь один шаг отделял Шоорана от поселения изгоев, так что те могли различить замаячивший вдалеке берег. Но Шооран успокаивал себя, что даже изгои посещают западный край своего оройхона лишь под новый год. А во время мягмара туман над далайном усиливается, и ничего заметить невозможно. Зато сухая полоса выйдет в те места, где лежит уулгуй, и, может быть, там удастся что-то найти. Шооран чувствовал шаткость своих объяснений, но цеплялся за них, не желая признаваться, что его просто тянет к людям.
Поскольку безопасный срок ещё не вышел, а значит, скорее всего, Ёроол-Гуй находится где-то неподалёку, приходилось принимать меры предосторожности. Шооран вышел к далайну по самому поребрику, что тянулся вдоль мёртвого края. Дышать здесь было практически нечем, но Шооран надеялся, что прозрачная маска и губка с вином помогут ему. Зато Ёроол-Гуй здесь вряд ли появится, а в случае беды всегда можно спрыгнуть на свободную сторону.
Оройхон встал на удивление легко, и Ёроол-Гуй не появился, так что Шооран был даже разочарован. Назад он шёл вдоль новой сухой полосы, ещё заваленной грязью и дымящейся. Среди ломкого и бесполезного хлама Шоорану удалось разыскать большой, в размах рук, диск со щупальцев уулгуя. За три года, проведённые в кипящем нойте, диск разбух, потерял твёрдость и красоту. Прочнейшую когда-то кость можно было без усилий крошить пальцами. Вздохнув, Шооран выбросил испорченный диск. Пора было торопиться к дому.
Или лёгкость, с которой поддался далайн, оказалась обманчивой, или не помогла губка и Шооран всё же отравился дымом, но ещё по дороге он почувствовал себя дурно. Сначала его начал бить озноб, хотя Шооран двигался вдоль жарких аваров. Потом заболела голова, заломило в суставах. Домой Шооран вернулся в полубреду. Залпом выпил две чаши вина, накрылся с головой пушистой шкурой бовэра и провалился в душные объятия горячки.
Шооран метался по изъёрзанной постели, огонь, пылавший в нём во время строительства, не погас, он продолжал бесцельно сжигать, но никто из тех, кто собрался вокруг, не принёс воды, и огонь палил всё безжалостней.
– Мама, пить… – просил Шооран.
– Не могу, мальчик, – ответила мама. – Ты теперь илбэч, ты обязан быть один и всё делать сам. Я не была женой илбэча и не хотела бы такой доли для своего сына, но ты не послушал меня. Ты всегда был таким же упрямым, как и твой отец.
– Я не могу жить один, – сказал Шооран. – Огонь убивает меня. Дайте мне пить!
– Я звал тебя к себе, – возразил добрый уулгуй, – но ты не пошёл. Ты упрям, как настоящий илбэч. Живи один, а если не можешь – умирай один.
– Я не хочу так, – сказал Шооран. – Принесите воды.
– Я предупреждал, – произнёс старик, – что ты устанешь проклинать меня. Теперь поздно менять что-либо. Ты илбэч. Ни один человек не подаст тебе напиться, но всё же ты будешь жить и строить.
– Зачем надо строить оройхон? – спросил Шооран. – Отец ушёл с сухих мест, потому что там не было правды. А для чего умножать ложь? Старик, ты знаешь, что, сколько бы я ни сделал земель, ван и жадные одонты отнимут их. Ты сам строил лишь мокрые оройхоны, но на них страшно! Почему я должен делать это?
– Потому что ты илбэч, – повторил старик.
– Ты можешь отказаться от дара, – мягко предложил уулгуй, – и у тебя будет счастье. Мой брат снимет проклятие, ведь ты последний илбэч.
– Это больше не дар, это твоя жизнь, тебе придётся защищать её от врагов. – Старик протянул Шоорану старый кинжал с костяной накладкой, подаренной дюженником Мунагом. – Я не могу дать воды, но я дам оружие.
– Всякая сила кончается, и тогда нужен отдых. Твой главный враг – ты сам. Погаси огонь, и вода тебе не понадобится. – Уулгуй вытянул гибкую руку. В руке был зажат старый кинжал с костяной накладкой, подаренной Мунагом.
Две разных руки – человеческая и звериная подавали ему его собственный нож, который он не снимал с пояса. Тусклый свет змеился на неровностях лезвия, смертельной брызгой чернело повисшее на острие жало зогга.
– Мама, – позвал Шооран. – Они зовут меня к разному, но предлагают один нож. И никто не даёт воды…