Попугай заорал. Все столпились вокруг него. Корнеев держал его как голубя, Стеллочка гладила по хохолку, а Дрозд нежно перебирал попугаю перья в хвосте. Роман посмотрел на меня.
- Любопытно, - сказал он. - Правда?
- Откуда он здесь взялся, Саша? - вежливо спросил Эдик.
Я мотнул головой в сторону лаборатории Януса.
- Зачем Янусу попугай? - осведомился Эдик.
- Ты это меня спрашиваешь? - сказал я.
- Нет, это вопрос риторический, - серьёзно сказал Эдик.
- Зачем Янусу два попугая? - сказал я.
- Или три, - тихонько добавил Роман.
Корнеев обернулся к нам.
- А где ещё? - спросил он, с интересом озираясь.
Попугай в его руке слабо трепыхался, пытаясь ущипнуть за палец.
- Отпусти ты его, - сказал я. - Видишь, ему нездоровится.
Корнеев отпихнул Дрозда и снова посадил попугая на весы. Попугай взъерошился и растопырил крылья.
- Бог с ним, - сказал Роман. - Потом разберёмся. Где стихи?
Стелла быстро протараторила всё, что мы успели сочинить. Роман почесал подбородок, Володя Почкин неестественно заржал, а Корнеев скомандовал:
- Расстрелять. Из крупнокалиберного пулемёта. Вы когда-нибудь научитесь писать стихи?
- Пиши сам, - сказал я сердито.
- Я писать стихи не могу, - сказал Корнеев. - По натуре я не Пушкин. Я по натуре Белинский.
- Ты по натуре кадавр, - сказала Стелла.
- Пардон! - потребовал Витька. - Я желаю, чтобы в газете был отдел литературной критики. Я хочу писать критические статьи. Я вас всех раздолбаю! Я вам ещё припомню ваше творение про дачи.
- Какое? - спросил Эдик.
Корнеев немедленно процитировал:
- "Я хочу построить дачу. Где? Вот главная задача! Только местный комитет не даёт пока ответ". Было? Признавайтесь!
- Мало ли что, - сказал я. - У Пушкина тоже были неудачные стихи. Их даже в школьных хрестоматиях не полностью публикуют.
- А я знаю, - сказал Дрозд.
Роман повернулся к нему.
- У нас будет сегодня заголовок или нет?
- Будет, - сказал Дрозд. - Я уже букву "К" нарисовал.
- Какую "К"? При чём здесь "К"?
- А что, не надо было?
- Я сейчас умру, - сказал Роман. - Газета называется "За передовую магию". Покажи мне там хоть одну букву "К"!
Дрозд, уставясь в стену, пошевелил губами.
- Как же так? - сказал он наконец. - Откуда же я взял букву "К"? Была же буква "К"!
Роман рассвирепел и приказал Почкину разогнать всех по местам. Меня со Стеллой отдали под команду Корнеева. Дрозд лихорадочно принялся переделывать букву "К" в стилизованную букву "З". Эдик Амперян пытался улизнуть с психоэлектрометром, но был схвачен, скручен и брошен на починку пульверизатора, необходимого для создания звёздного неба. Потом пришла очередь самого Почкина. Роман приказал ему перепечатывать заметки на машинке с одновременной правкой стиля и орфографии. Сам Роман принялся расхаживать по лаборатории, заглядывая всем через плечи.
Некоторое время работа кипела. Мы успели сочинить и забраковать ряд вариантов на банную тему: "В нашей бане завсегда льёт холодная вода", "Кто до чистоты голодный, не удовлетворится водой холодной", "В институте двести душ, все хотят горячий душ" и так далее. Корнеев безобразно ругался, как настоящий литературный критик. "Учитесь у Пушкина! - втолковывал он нам. - Или хотя бы у Почкина. Рядом с вами сидит гений, а вы не способны даже подражать ему… "Вот по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим…" Какая физическая сила заключена в этих строках! Какая ясность чувства!" Мы неумело отругивались. Саня Дрозд дошёл до буквы "И" в слове "передовую". Эдик починил пульверизатор и опробовал его на Романовых конспектах. Володя Почкин, изрыгая проклятья, искал на машинке букву "Ц". Всё шло нормально. Потом Роман вдруг сказал:
- Саша, глянь-ка сюда.
Я посмотрел. Попугай с поджатыми лапками лежал под весами, и глаза его были затянуты белесоватой плёнкой, а хохолок обвис.
- Помер, - сказал Дрозд жалостливо.
Мы снова столпились около попугая. У меня не было никаких особенных мыслей в голове, а если и были, то где-то в подсознании, но я протянул руку, взял попугая и осмотрел его лапы. И сейчас же Роман спросил меня:
- Есть?
- Есть, - сказал я.
На чёрной поджатой лапке было колечко из белого металла, и на колечке было выгравировано: "Фотон", и стояли цифры: "190573". Я растерянно поглядел на Романа. Наверное, у нас с ним был необычный вид, потому что Витька Корнеев сказал:
- А ну, рассказывайте, что вам известно.
- Расскажем? - спросил Роман.
- Бред какой-то, - сказал я. - Фокусы, наверное. Это какие-нибудь дубли.
Роман снова внимательно осмотрел трупик.
- Да нет, - сказал он. - В том-то всё и дело. Это не дубль. Это самый что ни на есть оригинальный оригинал.
- Дай посмотреть, - сказал Корнеев.
Втроём с Володей Почкиным и с Эдиком они тщательнейшим образом исследовали попугая и единогласно объявили, что это не дубль и что они не понимают, почему это нас так трогает. "Возьмём, скажем, меня, - предложил Корнеев. - Я вот тоже не дубль. Почему это вас не поражает?"
Тогда Роман оглядел сгорающую от любопытства Стеллу, открывшего рот Володю Почкина, издевательски улыбающегося Витьку и рассказал им про всё - про то, как позавчера он нашёл в электрической печи зелёное перо и бросил его в корзину для мусора; и про то, как вчера этого пера в корзине не оказалось, но зато на столе (на этом самом столе) объявился мёртвый попугай, точная копия вот этого, и тоже не дубль; и про то, что Янус попугая узнал, пожалел и сжёг в упомянутой выше электрической печи, а пепел зачем-то выбросил в форточку.
Некоторое время никто ничего не говорил. Дрозд, рассказом Романа заинтересовавшийся слабо, пожимал плечами. На лице его было явственно видно, что он не понимает, из-за чего горит сыр-бор, и что, по его мнению, в этом учреждении случаются штучки и похлеще. Стеллочка тоже казалась разочарованной. Но тройка магистров поняла всё очень хорошо, и на лицах их читался протест. Корнеев решительно сказал:
- Врёте. Причём неумело.
- Это всё-таки не тот попугай, - сказал вежливый Эдик. - Вы, наверное, ошиблись.
- Да тот, - сказал я. - Зелёный, с колечком.
- Фотон? - спросил Володя Почкин прокурорским голосом.
- Фотон. Янус его Фотончиком называл.
- А цифры? - спросил Володя.
- И цифры.
- Цифры те же? - спросил Корнеев грозно.
- По-моему, те же, - ответил я нерешительно, оглядываясь на Романа.
- А точнее? - потребовал Корнеев. Он прикрыл красной лапой попугая. - Повтори, какие тут цифры?
- Девятнадцать… - сказал я. - Э-э… ноль два, что ли? Шестьдесят три.
Корнеев заглянул под ладонь.
- Врёшь, - сказал он. - Ты? - обратился он к Роману.
- Не помню, - сказал Роман спокойно. - Кажется не ноль три, а ноль пять.
- Нет, - сказал я. - Всё-таки ноль шесть. Я помню, там такая закорючка была.
- Закорючка, - сказал Почкин презрительно. - Ше Холмсы! Нэ Пинкертоны! Закон причинности им надоел…
Корнеев засунул руки в карманы.
- Это другое дело, - сказал он. - Я даже не настаиваю на том, что вы врёте. Просто вы перепутали. Попугаи все зелёные, многие из них окольцованы, эта пара была из серии "Фотон". А память у вас дырявая. Как у всех стихоплётов и редакторов стенгазет.
- Дырявая? - осведомился Роман.
- Как тёрка.
- Как тёрка? - повторил Роман, странно усмехаясь.
- Как старая тёрка, - пояснил Корнеев. - Ржавая. Как сеть. Крупноячеистая.
Тогда Роман, продолжая странно улыбаться, вытащил из нагрудного кармана записную книжку и перелистал страницы.
- Итак, - сказал он, - крупноячеистая и ржавая. Посмотрим… Девятнадцать ноль пять семьдесят три, - прочитал он.
Магистры рванулись к попугаю и с сухим треском столкнулись лбами.
- Девятнадцать ноль пять семьдесят три, - упавшим голосом прочитал на кольце Корнеев. Это было очень эффектно. Стеллочка немедленно завизжала от удовольствия.
- Подумаешь, - сказал Дрозд, не отрываясь от заголовка. - У меня однажды совпал номер на лотерейном билете, и я побежал в сберкассу получать автомобиль. А потом оказалось…
- Почему это ты записал номер? - сказал Корнеев, прищуриваясь на Романа. - Это у тебя привычка? Ты все номера записываешь? Может быть, у тебя и номер твоих часиков записан?
- Блестяще! - сказал Почкин. - Витька, ты молодец. Ты попал в самую точку. Роман, какой позор! Зачем ты отравил попугая? Как жестоко!
- Идиоты! - сказал Роман. - Что я вам - Выбегалло?
Корнеев подскочил к нему и осмотрел его уши.
- Иди к дьяволу! - сказал Роман. - Саша, ты только полюбуйся на них!
- Ребята, - сказал я укоризненно, - да кто же так шутит? За кого вы нас принимаете?
- А что остаётся делать? - сказал Корнеев. - Кто-то врёт. Либо вы, либо все законы природы. Я верю в законы природы. Всё остальное меняется.
Впрочем, он быстро скис, сел в сторонке и стал думать. Саня Дрозд спокойно рисовал заголовок. Стелла глядела на всех по очереди испуганными глазами. Володя Почкин быстро писал и зачёркивал какие-то формулы. Первым заговорил Эдик.
- Если даже никакие законы не нарушаются, - рассудительно сказал он, - всё равно остаётся странным неожиданное появление большого количества попугаев в одной и той же комнате и подозрительная смертность среди них. Но я не очень удивлён, потому что не забываю, что имею дело с Янусом Полуэктовичем. Вам не кажется, что Янус Полуэктович сам по себе прелюбопытнейшая личность?
- Кажется, - сказал я.
- И мне тоже кажется, - сказал Эдик. - Чем он, собственно, занимается, Роман?
- Смотря какой Янус. У-Янус занимается связью с параллельными пространствами.
- Гм, - сказал Эдик. - Это нам вряд ли поможет.
- К сожалению, - сказал Роман. - Я вот тоже всё время думаю, как связать попугаев с Янусом, и ничего не могу придумать.
- Но ведь он странный человек? - спросил Эдик.
- Да, несомненно. Начать с того, что их двое и он один. Мы к этому так привыкли, что не думаем об этом…
- Вот об этом я и хотел сказать. Мы редко говорим о Янусе, мы слишком уважаем его. А ведь наверняка каждый из нас замечал за ним хоть одну какую-нибудь странность.
- Странность номер один, - сказал я. - Любовь к умирающим попугаям.
- Пусть так, - сказал Эдик. - Ещё?
- Сплетники, - сказал Дрозд с достоинством. - Вот я однажды просил у него в долг.
- Да? - сказал Эдик.
- И он мне дал, - сказал Дрозд. - А я забыл, сколько он мне дал. И теперь не знаю, что делать.
Он замолчал. Эдик некоторое время ждал продолжения, потом сказал:
- Известно ли вам, например, что каждый раз, когда мне приходилось работать с ним по ночам, ровно в полночь он куда-то уходил и через пять минут возвращался, и каждый раз у меня создавалось впечатление, что он так или иначе старается узнать у меня, чем мы тут с ним занимались до его ухода?
- Истинно так, - сказал Роман. - Я это знаю отлично. Я уже давно заметил, что именно в полночь у него начисто отшибает память. И он об этом своём дефекте прекрасно осведомлён. Он несколько раз извинялся и говорил, что это у него рефлекторное, связанное с последствиями сильной контузии.
- Память у него никуда не годится, - сказал Володя Почкин. Он смял листок с вычислениями и швырнул его под стол. - Он всё время пристаёт, виделся ты с ним вчера или не виделся.
- И о чём беседовали, если виделся, - добавил я.
- Память, память, - пробормотал Корнеев нетерпеливо. - При чём здесь память? Не в этом дело. Что там у него с параллельными пространствами?…
- Сначала надо собрать факты, - сказал Эдик.
- Попугаи, попугаи, попугаи, - продолжал Витька. - Неужели это всё-таки дубли?
- Нет, - сказал Володя Почкин. - Я просчитал. Это по всем категориям не дубль.
- Каждую полночь, - сказал Роман, - он идёт вот в эту свою лабораторию и буквально на несколько минут запирается там. Один раз он вбежал туда так поспешно, что не успел закрыть дверь…
- И что? - спросила Стеллочка замирающим голосом.
- Ничего. Сел в кресло, посидел немножко и вернулся обратно. И сразу спросил, не беседовал ли я с ним о чём-нибудь важном.
- Я пошёл, - сказал Корнеев, поднимаясь.
- И я, - сказал Эдик. - У нас сейчас семинар.
- И я, - сказал Володя Почкин.
- Нет, - сказал Роман. - Ты сиди и печатай. Назначаю тебя главным. Ты, Стеллочка, возьми Сашу и пиши стихи. А вот я пойду. Вернусь вечером, и чтобы газета была готова.
Они ушли, а мы остались делать газету. Сначала мы пытались что-нибудь придумать, но быстро утомились и поняли, что не можем. Тогда мы написали небольшую поэму об умирающем попугае.
Когда Роман вернулся, газета была готова, Дрозд лежал на столе и поглощал бутерброды, а Почкин объяснял нам со Стеллой, почему происшествие с попугаем совершенно невозможно.
- Молодцы, - сказал Роман. - Отличная газета. А какой заголовок! Какое бездонное звёздное небо! И как мало опечаток!.. А где попугай?
Попугай лежал в чашке Петри, в той самой чашке и на том самом месте, где мы с Романом видели его вчера. У меня даже дух захватило.
- Кто его сюда положил? - осведомился Роман.
- Я, - сказал Дрозд. - А что?
- Нет, ничего, - сказал Роман. - Пусть лежит. Правда, Саша?
Я кивнул.
- Посмотрим, что с ним будет завтра, - сказал Роман.
Глава четвёртая
Эта бедная старая невинная птица ругается, как тысяча чертей, но она не понимает, что говорит.
Р. Стивенсон
Однако завтра с самого утра мне пришлось заняться своими прямыми обязанностями. "Алдан" был починен и готов к бою, и, когда я пришёл после завтрака в электронный зал, у дверей уже собралась небольшая очередь дублей с листками предлагаемых задач. Я начал с того, что мстительно прогнал дубля Кристобаля Хунты, написав на его листке, что не могу разобрать почерк. (Почерк у Кристобаля Хозевича был действительно неудобочитаем: Хунта писал по-русски готическими буквами.) Дубль Фёдора Симеоновича принёс программу, составленную лично Фёдором Симеоновичем. Это была первая программа, которую составил сам Фёдор Симеонович без всяких советов, подсказок и указаний с моей стороны. Я внимательно просмотрел программу и с удовольствием убедился, что составлена она грамотно, экономно и не без остроумия. Я исправил некоторые незначительные ошибки и передал программу своим девочкам. Потом я заметил, что в очереди томится бледный и напуганный бухгалтер рыбозавода. Ему было страшно и неуютно, и я сразу принял его.
- Да неудобно как-то, - бормотал он, опасливо косясь на дублей. - Вот ведь товарищи ждут, раньше меня пришли…
- Ничего, это не товарищи, - успокоил я его.
- Ну граждане…
- И не граждане.
Бухгалтер совсем побелел и, склонившись ко мне, проговорил прерывающимся шёпотом:
- То-то же я смотрю - не мигают оне… А вот этот в синем - он, по-моему, и не дышит…
Я уже отпустил половину очереди, когда позвонил Роман.
- Саша?
- Да.
- А попугая-то нет.
- Как так нет?
- А вот так.
- Уборщица выбросила?
- Спрашивал. Не только не выбрасывала, но и не видела.
- Может быть, домовые хамят?
- Это в лаборатории-то директора? Вряд ли.
- Н-да, - сказал я. - А может быть, сам Янус?
- Янус ещё не приходил. И вообще, кажется, не вернулся из Москвы.
- Так как же это всё понимать? - спросил я.
- Не знаю. Посмотрим.
Мы помолчали.
- Ты меня позовёшь? - спросил я. - Если что-нибудь интересное…
- Ну конечно. Обязательно. Пока, дружище.
Я заставил себя не думать об этом попугае, до которого мне, в конце концов, не было никакого дела. Я отпустил всех дублей, проверил все программы и занялся гнусной задачкой, которая уже давно висела на мне. Эту гнусную задачу дали мне абсолютники. Сначала я им сказал, что она не имеет ни смысла, ни решения, как и большинство их задач. Но потом посоветовался с Хунтой, который в таких вещах разбирался очень тонко, и он мне дал несколько обнадёживающих советов. Я много раз обращался к этой задаче и снова её откладывал, а вот сегодня добил-таки. Получилось очень изящно. Как раз когда я кончил и, блаженствуя, откинулся на спинку стула, оглядывая решение издали, пришёл тёмный от злости Хунта. Глядя мне в ноги, голосом сухим и неприятным он осведомился, с каких это пор я перестал разбирать его почерк. Это чрезвычайно напоминает ему саботаж, сообщил он, в Мадриде в 1936 году за такие действия он приказывал ставить к стенке.
Я с умилением смотрел на него.
- Кристобаль Хозевич, - сказал я. - Я её всё-таки решил. Вы были совершенно правы. Пространство заклинаний действительно можно свернуть по любым четырём переменным.
Он поднял, наконец, глаза и посмотрел на меня. Наверное, у меня был очень счастливый вид, потому что он смягчился и проворчал:
- Позвольте посмотреть.
Я отдал ему листки, он сел рядом со мною, и мы вместе разобрали задачу с начала и до конца и с наслаждением просмаковали два изящнейших преобразования, одно из которых подсказал мне он, а другое нашёл я сам.
- У нас с вами неплохие головы, Алехандро, - сказал наконец Хунта. - В нас есть артистичность мышления. Как вы находите?
- По-моему, мы молодцы, - сказал я искренне.
- Я тоже так думаю, - сказал он. - Это мы опубликуем. Это никому не стыдно опубликовать. Это не галоши-автостопы и не брюки-невидимки.
Мы пришли в отличное настроение и начали разбирать новую задачу Хунты, и очень скоро он сказал, что и раньше иногда считал себя побрекито, а в том, что я математически невежествен, убедился при первой же встрече. Я с ним горячо согласился и высказал предположение, что ему, пожалуй, пора уже на пенсию, а меня надо в три шеи гнать из института валить лес, потому что ни на что другое я не годен. Он возразил мне. Он сказал, что ни о какой пенсии не может быть и речи, что его надлежит пустить на удобрения, а меня на километр не подпускать к лесоразработкам, где определённый интеллектуальный уровень всё-таки необходим, а назначить меня надо учеником младшего черпальщика в ассенизационном обозе при холерных бараках. Мы сидели, подперев головы, и предавались самоуничижению, когда в зал заглянул Фёдор Симеонович. Насколько я понял, ему не терпелось узнать моё мнение о составленной им программе.
- Программа! - жёлчно усмехнувшись, произнёс Хунта. - Я не видел твоей программы, Теодор, но я уверен, что она гениальна по сравнению с этим… - Он с отвращением подал двумя пальцами Фёдору Симеоновичу листок со своей задачей. - Полюбуйся, вот образец убожества и ничтожества.
- Г-голубчики, - сказал Фёдор Симеонович озадаченно, разобравшись в почерках. - Это же п-проблема Бен Б-бецалеля. К-калиостро же доказал, что она н-не имеет р-решения.
- Мы сами знаем, что она не имеет решения, - сказал Хунта, немедленно ощетиниваясь. - Мы хотим знать, как её решать.
- К-как-то ты странно рассуждаешь, К-кристо… К-как же искать решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то…