Началась цивилизация, а с нею неизбежные трудности. Хотя Ответственного предупреждали, собственные впечатления были очень неприятными. Он-то думал, что направить людей на нужный путь будет так же легко, как справиться с динозаврами. Но если там помогло небольшое увеличение поля тяготения, то тут наскоком не удавалось. Ответственный пытался становиться во главе государств и таким образом вести народ к светлому будущему, путём реформ, но, пав несколько раз от руки наёмных убийц, отказался от подобного плана, решив пойти по пути постепенных изменений.
Сейчас он работал на большом автомобильном заводе в крупном городе одной из стран Северного полушария – по местному обозначению. Он всегда находился там, где его присутствие могло принести наибольшую пользу, где, как он чувствовал, было опаснее всего, где вмешательство становилось наиболее необходимым. Раз он решил изменять в первую очередь сознание людей, то работа предстоит большая: сознание сопротивляется изменениям, потому что не хочет терять самостоятельность.
Он стоял у заводского забора, за которым возвышались не дымившие сегодня трубы, ждал товарищей и думал о постепенном накоплении изменений.
Посмотрел на солнце, прищурившись, убрал два самых крупных пятна, и, заметив подходящую колонну, поправил под мышкой свёрнутый транспарант, шагнул в общие ряды: шла демонстрация в поддержку мира.
Через много лет
Читать только имеющим чувство юмора!
Они были членами "Слава КПСС!". Так называлась их партия, но почему она так называлась, не помнил никто. Но это была настоящая, большая партия – их количество ровно в десять раз превышало то минимальное число членов, которое должно быть в первичной организации. Так было написано в старинной потрёпанной малоформатной книжке, начало и конец которой оказались оборванными, да и из середины тоже кто-то выдрал отдельные листки.
Но всё же она была руководством к действию и все мероприятия они старались проводить, сообразуясь с ней. Кое-кто уже начал называть книжонку просто Святой Книгой.
Книгу они нашли не очень давно, в подвале полуразрушенного дома, развалины которого стали их штаб-квартирой. Не потому он стал штаб-квартирой, что там нашли книгу, а просто надо было где-то собираться, а другие развалины давно заселили, и за них пришлось бы основательно подраться.
Это же место почему-то считалось у жителей города проклятым, сюда мало кто заходил – разве что такие же юные отщепенцы-горлопаны, как они. Но они пришли сюда первыми, и поэтому присвоили себе право владения развалинами.
Но их партия создавалась не на пустом месте – книга являлась лишь подтверждением их убеждений, которые, в свою очередь, базировались на старинных преданиях, передаваемых изустно из поколения в поколение. Так, они помнили, что у истоков партии стоял какой-то Лысый, который создал весь мир за семь или за десять дней – ещё, говорят, была такая книга – "10 дней, которые потрясли мир". От неё, правда, осталась всего одна обложка, но это не умаляло её исторической ценности, так как становилось известно Творца имя: Джон Рид.
Творец создал мир, а от мира затем отколись Польша, Финляндия, Исламистан и Украина. Было у него Волитбюро, состоящее из двенадцати апостолов, но один из них предал Вождя, и он их всех за это расстрелял.
Бытовало ещё мнение, что Лысый создал – или разделил, тут мнения расходились – всего одно государство, но зато нового типа, или новых типов, которые не захотели в нём жить и начали перестраивать.
Те же страны, что откололись, сделали это потому, что не хотели сеять кукурузу, а хотели жевать готовую "Кукуруку", обрывки обёрток которой часто валяются под ногами. Осталась не расколотой одна страна, которую с тех пор называли просто – Страна. Или Странна – потому что не смогла найти себе подходящего названия, а также флага, герба и гимна, которые бы всех устраивали.
Но разногласие в названиях появилось, скорее всего, потому, что некоторые из устных рассказчиков заикаются, а другие – нет. Но поскольку ни те, ни другие не умеют ни читать, ни писать, возникло две ветви ереси, из которых одна считала, что живет в Стране, а вторая, что в Странне.
Нашим ребятам повезло: они читать ещё умели – приобрели эту способность по наследству, в результате спонтанных мутаций, а сохранить отчасти помогла Книга, и они на ней поклялись и дальше передавать знание своим детям и внукам, если те случайно появятся в октябре.
Партийной работы у них находилось достаточно много: они собирали обрывки бумаги, на которой можно писать, и вели Историю Партии, которую называли Летопись, потому что зимой в развалинах становилось холодно и невозможно писать. Их партия заслуживала своей Истории – она ведь была самой массовой, самой организованной, и её истоки уходили куда-то в далёкое-далёкое прошлое, когда по дремучим лесам доисторической Европы бродили призраки и мамонты. Или призраки мамонтов – тут тоже имелись разногласия.
И потому они тщательно собирали и записывали все древние мифы и предания, относящиеся к их Партии и к Стране: и о Неделе Трёх Съездов, и о Генеральном Секретаре, и о Красной Шапочке.
Они верили, что пройдут годы – и их Партия вновь станет народом, как бывало раньше. Пройдёт тысячелетний период разрухи, начатый Лысым, люди вернутся на поля, фабрики и заводы, построят новые дома, перестанут спорить в парламенте – они не знали, что обозначают все эти слова, но так говорили предки, и они запомнили всё дословно и твердо верили, что так и будет.
Люди перестанут, наконец, есть крыс и друг друга, не будет больше изматывающих стычек с другими партиями – например, с вульгарной партией "Больных камешков" или "Роллинг Стоунз", которая больше походила на тайное общество, члены которого узнавали друг друга по условному знаку – верчению указательным пальцем у виска. Целыми днями они только и занимались, что сбором круглых окатанных камешков, которые называли "васька", да ещё кусочков металла, в которых проделывали дырки, чтобы носить на шее. Они поклонялись древнему богу "Хэви метал" и, входя в экстаз, постоянно бормотали: "Хэви, хэви, хэви метал. Метал, метал, метал-хэви. Хэви-метал, хэви-метал, метал, метал, метал – хэви". И так далее, пока не впадали в полную прострацию.
А в остальном они были такие же, как все нормальные люди: голые, грязные, питающиеся всякими отбросами, да иногда – бесплатным супом из зелёных полевых кухонь, на которых было написано "US Army". Все называли эти кухни "гамнитарной помощью".
И, словно бесценную реликвию, бережно хранили они потрёпанную красную ленту материи, которую другие давно пустили бы на набедренные повязки. На ленте было написано золотом название их Партии: "Слава КПСС!"
Флюгера и ветры
Я, тёплый апрельский ветерок, прилетел в город флюгеров. Что и видеть ветру, как не крыши? – в первую очередь. Это потом опустишься пониже, поколышешь занавески на окне, заглянешь внутрь, взъерошишь перья греющимся на солнышке воробьям, дунешь в нос зажмурящейся кошке, погладишь по щёчкам какого-нибудь карапуза…
Но это потом, потом. А сейчас, пока подлетаешь к городу, видишь прежде всего крыши. Крыши и флюгера. Много-много флюгеров на крышах. И ты понимаешь, что прежде всего они встречают тебя. Ты им нужен. Без тебя они – ничто, они для того и созданы, чтобы указывать твоё направление. Будто ты и без того не знаешь, откуда дуешь. Нет, каждый упрямо указывает на то место, откуда, по его мнению, ты прилетел, как будто ты не можешь изменить направление, завернуть за угол и напасть на флюгер с другой стороны, чтобы он испуганно обернулся.
Но он тут же радостно улыбнётся, будто узнал тебя и с готовностью укажет твоё новое направление. И тогда ты с горечью понимаешь, что ему всё равно, какой ветер прилетит – холодный северный, жаркий южный или ты, ласковый апрельский ветерок.
Правда, есть и другие флюгера, их почему-то называют испорченными. Они всегда показывают одно и то же направление, упрямо смотрят в одну сторону и не желают поворачиваться, какой бы силой ты ни пытался их повернуть. Тогда они скрипят недовольно, что уж им-то доподлинно известно, откуда именно следует дуть ветру, и что никакого другого направления они не признают. Но уж когда ты заходишь именно с того направления, на какое они указывают – тогда они прямо преображаются. И начинают говорить, как это важно: стоять на своём и никогда не менять выбранного направления. И хорошо, если флюгера указывают на тёплые южные края, думаешь ты, все-таки те ветры не так вредны людям, потому что ты знаешь, как люди горбятся и гнутся под холодными, пронизывающими и промозглыми скверными северными ветрами.
Но флюгера ли в том виноваты? Может быть, ветра, долго дующие с севера и приносящие сырость, обездвижили их и заставили всегда смотреть в их сторону?
Но ты недолго задумываешься над этим, глядя на угрюмо уставившиеся на север флюгера, ты летишь к своим, к тем, которые всегда смотрят в твою сторону. Ты думаешь о них, видишь их, подлетаешь к ним и теплеешь ещё больше.
– Дождались, мои милые друзья! – говоришь ты и ласково гладишь их жестяные щёки. И флюгера тоже улыбаются, они рады твоему прилёту и тебе хочется дуть ещё и ещё, сильнее и сильнее… но так, чтобы не сделать друзьям плохо. Не всегда ведь удаётся подлететь именно с той стороны, что следует – бывают небольшие отклонения, а флюгера недовольно ворчат, что, мол, опять ты свернул с правильного пути. Приходится исправляться, изменять направление. Без них иногда я бы и не знал, откуда дунул в самый первый раз.
А ещё есть другие, дикие флюгера, которые хотя и вращаются вокруг оси, но никогда не указывают правильное направление ветра. Они или смотрят упрямо куда-то вбок, отворачиваются от тебя, когда ты хочешь взглянуть им в лицо, рыскают из стороны в сторону, виляют, юлят и никогда не останавливаются. Напрасно люди смотрят на такие флюгера – по ним нельзя определить, откуда ветер дует.
Они все разные, эти флюгера.
Но и мы, ветры, тоже очень разные. И мы тоже меняемся – и сами по себе, и друг с другом, потому что одному трудно: устаёшь дуть всё время с одной стороны, и тогда ты стихаешь, и на твоё место приходит другой.
И так без конца.
Шесть страшных минут
Питер посмотрел на часы. 6:59. Пора вставать. Но ещё минуточку можно понежиться. Если он открыл глаза в начале смены цифр. В противном случае отдыхать придётся поменьше.
Так и есть: часы замигали, и на табло выскочило число 660.
Питер, собиравшийся было потянуться, замер: этого не может быть! И двоеточие между часами и минутами исчезло.
"Может, я ещё сплю?" – подумал Питер, пока ни о чём не беспокоясь.
Он всё ещё находился под влиянием сна, который, как полагал, явился результатом вчерашней проповеди в кирхе. Питер был материалистом, однако в церковь хаживал. Вчера как раз был один из таких дней. Пастор долго и пространно рассказывал о враге рода человеческого, о печати дьявола – числе 666.
И сон поэтому Питеру снился соответствующий: адские огни – почему-то прямо на Пиккадилли, раскалённые сковородки на проезжей части, орды снующих по тротуару чертей с вилами наперевес, толпы стенающих грешников. И, похоже, сон начинал сбываться.
Питер ощутил лёгкую тревогу, хотя в вещие сны никогда не верил.
661. Питер протёр глаза в безутешной надежде проснуться, но, ударившись локтем об угол тумбочки и скривившись от боли, понял: это не сон.
Оставалась слабая мысль, что испортились часы, но… как это могло случиться? Питер работал в фирме, производящей именно эти часы, и знал, что в кристалле памяти на первой и третьей позициях просто-напросто нет и не может быть цифры 6!
Но если бы он не знал об этом, изменения действительности явственно намекали, что часы ни при чём: стены комнаты закачались и озарились далёкими всполохами красного пламени. Но и сполохи пока можно списать на обострившееся восприятие Питера: цифры на часах горели красным, и, соответственно, бросали отсвет на окружающее. А вот запах серы, внезапно возникший в воздухе? Откуда бы взяться ему? Перегоревшие микросхемы пахнут иначе. К сердцу Питера подступил страх.
Озираясь вокруг, Питер не заметил, как проскочила цифра 2, и впился в циферблат: если после "тройки" сразу загорится "пять", то часы испортились: появилась невозможная шестерка, перестали выпрыгивать прочие чётные цифры.
Но с пугающей неумолимостью на табло возникло сначала 664, а затем и 665.
Все это время Питер, казалось, не дышал.
Кровавые огни на стенах разгорались всё сильнее. Откуда-то снизу послышался звон сковородок и отдалённые раскаты утробного смеха. Адского смеха.
666. Питер потерял сознание.
Когда он вновь открыл глаза, часы высвечивали 667.
Питер несколько секунд недоумевающе смотрел на часы, потом расхохотался. Так вот в чем дело! Они все-таки испортились!
Чертыхнувшись, он схватил подушку и запустил ею в проклятый прибор.
Горящие огни погасли. И мрак охватил его…
Никто ведь не знает, что придёт вслед за Князем Тьмы.
"Жизнь после жизни"
Он устремился вперёд по длинному и тёмному тоннелю.
"Ну вот, а я никогда не верил в это", – мелькнула мысль.
Движение стен скорее угадывалось, чем замечалось.
"Говорят, в эти моменты перед глазами проносится вся жизнь", – новая мысль сменила старую. Но вспоминалось (или представлялось?) почему-то совсем иное: кипящие котлы, раскалённые брызги, отсветы красноватого пламени. Может, это воспоминание о будущем, и впереди его ожидает… ад? Или он когда-то проходил через него? Считается ведь, что время закольцовано, и каждый по многу раз неизбежно повторяет своё существование. А как же ожидающий впереди свет? Или это отсвет адского пламени? Семь кругов ада… Семь их, или гораздо больше?
Он попытался вспомнить, но вспоминать не хотелось, что-то мешало, и он вновь сосредоточился на созерцании проносящихся мимо стен. И стены эти когда-то были… Столько информации вокруг, скоро перестанешь разбирать, где твои воспоминания, а где чужие. Вот эти стены – что за ними? Об этом никто и никогда не думает. Во всяком случае, ни в одном из рассказов о жизни после жизни, или жизни после смерти никто не задумывался: что за стенами тоннеля? Все сообщают лишь о появляющемся впереди свете, о том, что он постепенно разгорается и приближается…
О! Так и есть: впереди появилось слабое свечение, по мере приближения всё усиливающееся и усиливающееся.
Что ж, скоро он всё узнает сам…
Свет впереди разгорался всё сильнее, и, постепенно замедляя ход, поезд с неисправным прожектором въехал на станцию метро.
Асфальтовые рыбы
Он сразу привлек моё внимание – я сам рыбак, и любая новая или необычная снасть рождает во мне жгучий интерес. А удочка у него была без чехла. Да и то сказать – на то чудовище, что он держал в руках, не всякий чехол налезет.
Не могу сказать, что у неё был странный внешний вид – она была вообще ни на что не похожа. На удочку – и то весьма отдалённо. Так, чуть-чуть, только чтобы узнать.
– Это асфальтовая удочка, – пояснил он, заметив мой неподдельный интерес.
– Асфальтовая? – удивился я.
И сразу в голове пронеслось несколько вариантов: асфальт – это один из продуктов извержения вулканов, не так ли? Вот и удалось человеку просмолить удочку природным асфальтом – для влагостойкости. Повезло! Можно только позавидовать. Или в качестве наживки использует кусочки асфальта. Опять же: загрязнение окружающей среды довело до того, что рыбы рады позавтракать асфальтом, да ещё залитым маслом и бензином. Может, он надыбал такое место, где рыбы вообще ни на что, кроме асфальта, не клюют. Или удочка сделана из асфальта – её внешний вид позволял предположить и такое. Очень уж коряво смотрелась. Но оказалось иное.
– Это асфальтовая удочка, – повторил он. – Предназначена для ловли асфальтовых рыб. То есть тех, которые водятся под асфальтом, – пояснил он, предупреждая мой вопрос.
– А разве такие есть? – вырвалось у меня. Значит, есть, раз он ловить собрался. – Какие рыбы могут быть под асфальтом?
– О! – он мечтательно закрыл глаза. – Если бы вы знали!..
– Расскажите! – потребовал я.
– Хорошо, – он посмотрел в окно автобуса. – У нас ещё несколько остановок.
Я приготовился слушать.
– Город, – начал он, – это особое образование. В нём появляется то, чего нет нигде в обычном мире. Животные вынуждены приспосабливаться к новым условиям, пример – комары освоились жить в вентиляции. А улицы и дороги – асфальтированные – вообще нечто невероятное. Таких образований нет и не было в природе. Мало того, что они – источник канцерогенов и мутагенов, так они ещё и перекрывают естественный обмен почвы с воздухом. Под дорогами появляется совершенно особый микроклимат и развиваются невозможные формы живых существ. Не секрет, что города живут собственной жизнью, влияющей на окружающее особым образом. Так, в Москве исчезло более трехсот сорока рек. Куда они делись? Ушли под асфальт – вместе со всей живностью, которая в них обитала. А куда деваться рыбам? Некоторые потеряли глаза и уподобились пещерным, другие… Что же вы не удивляетесь тому, что асфальтовые реки заменяют естественные? А если есть асфальтовые реки, неизбежно появятся и асфальтовые рыбы. О! Моя остановка.
И он вышел.
Секунду помедлив, я бросился вслед за ним.
– Только тихо! – предупредил он, заметив, что я двигаюсь вслед.
Он расположился в тихом переулке.
– Рыба не любит шума, – пояснил он, – хоть обычная, хоть асфальтовая.
Размотав снасть, он забросил удочку.
Чуточку покачавшись на поверхности асфальта, крючок с наживкой канул вглубь. Я выпучил глаза. Асфальт, такой плотный и жёсткий, пропустил крючок в себя.
– Особая конструкция, – шёпотом сказал рыбак. – Микровибрации. А теперь – молчок!
И мы замерли.
Первые мгновения я неотрывно смотрел на уходящую в асфальт леску, на неподвижный поплавок, но затем моё внимание стало отвлекаться – то на крадущегося кота, то на вспорхнувшего голубя.
И потому я прозевал момент клёва и подсечки, и пришёл в себя только когда мой сосед выкрикнул: "Оп!" и сильно дёрнул. Я поспешно перевёл взгляд на удочку.
На крючке трепыхалась удивительная рыба…