– Та бийтись вже, а то стоят, як две знатные панночки у церкви на Пасху! От гуторять и гуторять, глазами лупают, а сами тока и ждут, як бы подруге в космы вцепиться! Ну шо ж, уже бы и начали. Ты дай ему леща, а ты ему плюху! Гоп, гоп, пишлы, пишлы, панове-е…
Неслабо охреневшие от такой малодопустимой фамильярности из уст простого кузнеца, два чёрта заломили шапки, сдвинули брови и бросились в атаку, крутя саблями над головой. Мёртвые польские гусары, ни во что не вмешиваясь, притушили свет своих глазниц, встав в сторонке и скрестив руки на груди. Николя и Вакула, наоборот, хлопали в ладоши, свистели, подбадривая каждый "своего". Парни явно увлеклись, даже забыв, где находятся и ради чего они сюда пришли.
– В лоб ему вломи, поганому католику! Та шоб моему отцу черти в пекле бороду опалили, ежели запорожская нечисть хоть в чём варшавской попустит! Гаси его! Гаси, а то ще и от меня у пятак словишь!
– Смолюх, ух! Не робей! Байстрюку рога забрей!
– Это шо?.. Не зразумив. Вы за кого болеете? За того ляха?! От то ж и фокус…
– Почему нет? Болеть за одного и того же неинтересно.
– То ж не патриотично?
– Бывает.
– И то верно. Байстрюк, шо ты як баба на сносях?! Забий вже его!
Ну, по совести говоря, наверное, дуэлянты их даже не слышали. Лёгкая перебранка молодых людей таяла втуне, покуда черти искренне, истово и рьяно гвоздили друг дружку. Сабли так и мелькали в горячем воздухе, высекая оранжевые и голубые искры. Судить, кто был лучше, просто не представлялось возможности. Оба были невероятно быстры, ловки, хитры, увёртливы и дрались как черти! Уж простите, Христа ради, за масло масляное, соль солёную, мясо мясное, жир жирный, а мёд медовый.
Противники традиционно не были равны. Байстрюк тяжелее, старше, опытнее, и его скорость владения острейшей турецкой саблей прямо-таки завораживала. Польский шляхтич держал спинку прямо, двигался танцевально, не сгибая ног в коленях, словно циркуль юного геометра, а удары наносил размашистые, от плеча. Запорожец, наоборот, вертелся ужом, выписывая клинком невероятные финты, восьмёрки и знаки бесконечности, нападая со всех сторон и отплясывая вокруг своего противника, словно парубок вокруг дивчины на вечёрках.
Даже неопытному зрителю было видно, что Смолюх привык биться в тяжёлой кирасе против такого же пана рыцаря, а наш козачина выходил в бой в одних шароварах, голый по пояс и защищаемый собственной саблей лучше любого доспеха.
– Ох и славно же рубятся, право слово! Шоб нам с вами, паныч, довелось вот так же лихо горилку пить, як они рубятся!
– Согласен. Очень разные техники фехтования, стойки, стили, и даже жаль, что нет возможности чуток зарисовать всё это дело.
– Та легко! Вернёмся до хаты, я ж вам их в один миг намалюю.
Оба мертвеца-гусара сердито шикнули, приложив указательный палец к губам. Друзья виновато пожали плечами – действительно, не стоило пустой болтовнёй отвлекать дерущихся. Всё ж таки тут дуэль, а не посиделки на завалинке, разок задумался, оглянулся, проморгался, и всё – пропал ни за понюшку табаку!
Так что секунданты наши терпеливо переминались с ноги на ногу, наверное, ещё с полчаса, а то и дольше. Байстрюк со Смолюхом упоённо пластали воздух, всё более и более увлекаясь самим процессом, не нанеся тем не менее друг дружке никакого видимого урона.
Ещё через какое-то время Николя зевнул. Потом Вакула сел прямо на тёплую землю и, делая вид, что не спит, захрапел так, что, наверное, перебудил всех бесов в пекле. Возмущённые гусары и шикали, и шипели, и надбровные дуги хмурили, но толку…
Всем известно, что ежели малоросский козак уснул, так его только трубами Страшного суда и поднимешь! Что, по сути, тоже является гиперболической гипотезой, ибо научным методом никем не проверено. А без научного метода оно всё вполне может показаться умным людям некоторой бездоказательной мифологичностью.
Посему и Николя, державшийся вежливого поведения более друга своего, тоже подустал от беспрерывного мельтешения двух фигур и звона сабель и, сев спиной к широкой спине Вакулы, тоже вознамерился слегка вздремнуть, да по привычке пробормотал: "Господи, спаси и помилуй", после чего перекрестился и…
Нет, закрыть глаза он не успел, поскольку грянул такой гром небесный, что и сама земля под ним содрогнулась.
– Шо?! Я не сплю! – возопил подпрыгнувший на сажень кверху обалдевший кузнец, продирая кулаками глаза свои. – А шо случилось-то, люди добри?
– Негоже поминать в месте сем Всевышнего, – пояснил заметно побледневший Байстрюк. – А уж креститься тут…
– Пся крев, – поддержал его шляхтич. – Ты что ж, паныч, решил всё пекло погубить? Секундант тоже мне, курва-лярва…
И тут же, не меняя тона, одним коротким взмахом всадил свою карабелу в живот запорожского чёрта. Тот охнул, покачнулся, выронил из ослабевших пальцев своих верную турецкую сабельку и, сведя глаза к переносице, рухнул навзничь!
– Сдохни, запорожский пёс, – презрительно сплюнул пан Смолюх, выдёргивая свой клинок и указуя им на Вакулу с Николя. – Так что скажут паны, честна ли была дуэль?
– Дуэль? Да, вполне честной, – твёрдо заявил молодой гимназист, чувствуя, как холодеет спина его. – Вот к самой вашей рубке у нас претензий нет, верно?
– То так, – сурово поддержал друга кузнец. – Однако ж потом вы того Байстрюка попросту зарезали, як волк овцу.
– Скорее барана, – поправил Николя.
– А шо, барана режут иначе?!
– Нет, разумеется, просто уточнил. В остальном ты прав. Это было не по-честному.
– То есть паны секунданты недовольны?
– Да, – встали плечом к плечу гимназист и кузнец.
– Что ж… – Польский шляхтич снял шапку свою, почесал рожки и, подумав, признал: – Я на вас зла не держу, ибо секунданта рубить – честь потерять. А честь для нас, ляхов, превыше всего на свете! Вы вольны уйти.
Вакула покосился на друга. Николя кусал нижнюю губу, лихорадочно размышляя: а куда они, собственно, пойдут, если сидят в пекле, дороги домой не знают и никто их провожать не собирается?
– Дзенькую бардзо! До видзеня в аду. – Смолюх церемонно поклонился приятелям. – Хотя вы и так в аду, верно? Однако же секунданты мои считают поведение ваше… э-э… слишком шумным. Храпеть во время благородной дуэли… то не можливо, паны!
Два мертвеца-гусара, не тратя времени, выхватили тяжёлые сабли свои, и началось…
– Ох ты ж мне, вражья морда, сучье племя, чёртово вымя, пёсий сын в правильной пропорции! – объявил ни капли не испугавшийся Вакула, засучивая рукава. – Ось я тоби промеж глаз приглажу трохи!
Пудовый кулак врезался в физиономию ближайшего мертвеца, ровненько меж сияющих огоньков, прежде чем тот успел взмахнуть саблей. Гусар пушинкой отлетел по параболе, всем весом сбивая с ног не успевшего отскочить Смолюха.
Николя вообще решил рук не марать, а сам шагнув навстречу противнику, по-бурсацки пнул ему с правой сапогом промеж ног! Не думаю, что у мертвеца что-то там в реальности сохранилось, но чисто по генетической памяти покойный гусар пискнул фальцетом, выронил саблю и рухнул на колени, держась обеими руками за "воспоминание".
– Минуточку. А чего мы их, собственно, бьём?
– Не розумею вас, паныч Николя. Воны ж чертяки, бесы, нечистая сила. Як их не бить?!
– Нет, друг мой, я имею в виду другое. Смысл нам мозолить кулаки, когда достаточно их просто перекрестить?
– Та так неинтересно, – капризно надул губы кузнец Вакула, но тут…
В одно мгновение лежащий пластом Байстрюк вдруг вскочил на ноги и встал над пытающимся выбраться из-под мертвеца шляхтичем.
– Ось и мой час настав, пан Смолюх!
Взмах турецкой сабли – и твёрдая козацкая рука отсекла голову надменного противника от тела его. Мёртвые гусары мигом погасили огненные очи свои и рассыпались пеплом, ровно и не было их.
Запорожский чёрт же, поглядев на верных друзей (верных не ему!) с руками, поднятыми для крестного знамения, также решил не слишком искушать судьбу.
– А вы что ж, паны секунданты, решили, шо я вже и вмер? Ни! Сечевого козака так просто не забить!
– Судя по всему, поляка тоже, – пробормотал себе под нос Николя, видя, как тело шляхтича встало на ноги и отправилось на поиски собственной головы, смешно спотыкаясь и шаря руками.
– Як в жмурки грае, – подтвердил Вакула. – Так шо, пане Байстрюк, не худо бы и рассчитаться, як промеж добрыми людьми водится. А то нам пора до дому, до хаты…
– Сто рублёв, як с куста! – важно объявил запорожец, доставая из кармана необъятных, как Чёрное море, шаровар приятно позванивающий мешочек. – Ще свидимся!
Друзья и глазом моргнуть не успели, как оказались в том же питейном заведении, за тем же столом, где ворчливая шинкарка ставила перед ними блюдо с галушками и сметану, а промежду приятелей, на равном расстоянии друг от друга, лежал вместительный кожаный кошель.
– Чую я, шо добре перебрали мы с вами, паныч…
– С чего вдруг?
– Та мне привиделось, будто бы я с вашей милостью в самом пекле был, где двое чертяк, наш запорожский и польский, шаблюками рубилися, а за то до нас вот этот кошель с золотыми червонцами представили.
– Получается, что мне привиделось то же самое. А так не бывает, с ума поодиночке сходят. – Николя неторопливо развязал кошель, доверху наполненный серебром, и подвинул его к другу.
– От же гадюка рогатая, а обещал, шо заплатит звонким золотом!
– Не ворчи, всё одно это чистая прибыль.
– Як делить будем, по совести али по-братски?
– Поровну.
Вакула со вздохом признал, что его украинские хитрости тут не работают, и быстренько разделил серебряные монеты на две равные кучки. Полтинники царской чеканки были потёртые, но вполне себе полновесные.
– Я до хаты, – объявил кузнец, ссыпая свою долю за пазуху.
– Так же, – подтвердил молодой гимназист, вставая из-за стола. – Сколько с нас?
Деятельная шинкарка, быть может, в первый раз в жизни забрала галушки обратно, подумала и буркнула что-то вроде как "с чёртовых приятелей денег не берём". Наши герои хоть и удивились такому повороту (знать бы, чему больше – что они отныне у чёрта в друзьях или что в еврейском шинке платить не надо?), но спорить не захотели, а посему просто поклонились, покидая сие гостеприимное и увеселительное заведение. Вакула двинулся в одну сторону, Николя в другую, у каждого были свои дела и свои планы.
Гимназист даже почти успел к ужину, который его добрая тётушка приказывала подать кухарке уже в пять часов с расчётом на то, чтоб встать из-за стола никак не раньше девяти. Да и, по правде говоря, кто бы уложился за меньшее время, когда на стол подаётся семь, а то и восемь перемен блюд.
Был здесь и бараний бок с гречневой кашей под соусом из брусники. Была знаменитая миргородская солянка с капустой, белыми грибами и тремя сортами мяса. Монастырская уха из сома на курином бульоне с рюмкой водки. Вареники с вишней со сметаной и мёдом под рябиновую настойку. Пироги с визигою на сливочном масле, из лучшей муки, с хрустящей пропечённой корочкой. Жареный петух с потрошками в обрамлении маринованных яблок и отварного картофеля, с тёртой морковкой и луковой подливой. Ну а цельный молочный поросёнок, приготовленный на вертеле, с черносливом и пшеном, по старинному семейному рецепту, коим тётушка так сильно дорожила, что и кухарке всех тонкостей не рассказывала и дочерей своих держала в неведенье?
Впрочем, не сказать, чтобы обе великовозрастные кобылы так уж и чаяли перенять тайны матушкиного искусства. Они шумно, как две галки на заборе, обсуждали последние местные новости:
– А все говорят, будто бы в Диканьке завелась самая настоящая ведьма! Летает на помеле, ругается неприличными словами да ещё и гадит сверху на головы, ровно ворона!
– Как это?!
– С завидной меткостью! Её все-все видели, она в собаку чёрную оборачивается да так на прохожих лается матюками каторжанскими, так что у супруги дьяка икота второй день не проходит.
– Дьякова-то? Так пьёт же, дура, без просыху и стыда перед Господом, – бормотала вполголоса тётушка, мало обращая внимания на пылкие речи дочерей, но заботливо наполняя тарелку молодого человека. Благо вследствие всех недавних потрясений у Николя был отличный аппетит!
– А один известный козак утверждал, что, когда он спал в овине, туда залетела ведьма с распущенными волосами, в одной рубашке, подоила его быков в ведро и ушла! А ему на прощанье мазанула из того же ведра по губам чем-то таким гадким, что он потом плевался весь день.
– Тоже, поди, пьянючий был. Когда рядом с коровами спишь, и не такое привидится. А уж чем там ему скотина безвинная по губам мазнула…
– Ах, маменька, что ж у вас всё пьян да пьяна?! Бывают ведь и чудесные вещи, и люди трезвые о них свидетельствуют.
– В Диканьке-то? – всплеснув руками, искренне удивилась Анна Матвеевна. – Ох, вот уж там-то ежели люди трезвые, то это и есть вещь чудесная. Ты что ж не ешь-то, милый?
– Сыт я, тётушка, преогромнейшее спасибо. К себе пойду, лягу пораньше. – Николя с трудом встал из-за стола, с ещё большим трудом поклонился, ибо накушался преизрядно, и, оборачиваясь к родственницам-болтушкам, на всякий случай уточнил: – А как зовут ту ведьму, неизвестно?
– Солоха! – в один голос уверенно заявили обе сестрички.
"А вот это уже совсем нехорошо…" – подумал Николя и, медленно ковыляя, поспешил к себе во флигель. И в самом-то деле, конечно, слухи слухами, сплетни сплетнями, но если досужие бабы на селе не переключатся на какую-нибудь другую персону, достойную долговременного перемывания костей, так ситуация и впрямь дойдёт до исправника, а может, и до самого пана заседателя.
Хоть, в принципе, с этими людьми, как полагал господин гимназист, договориться можно было посредством небольшой взаимопомощи, благо денег они сегодня заработали немало.
Байстрюковские полтинники вполне могли послужить и хорошему делу, такому, как взятка властному чину. Ровно перед ужином Николя успел заскочить в свою комнатку и ссыпать серебро под матрас для более надёжной сохранности.
А вот если разговоры дойдут до отца настоятеля?
Маленький старичок с окладистой бородой и громоподобным басом служил в пятикупольном храме Миргорода и славился крутым нравом. Епитимьи раздавал направо-налево, а уж исповедоваться у него побаивались не только резвые молодухи, но и многие богомольные старушки, самый великий грех которых был в поедании ломтика сала в постный день или невольном пришепётывании во время молитв, да и то исключительно из-за старческой потери зубов. Кои, кстати сказать, жилистый отец Кондрат, бывало, выбивал не по одному у дебелых козачков, недостаточно почтительно крестившихся на золотые купола. А уж что сей деятельный батюшка мог бы учинить, прослышав, что в его епархии обретается натуральная ведьма естественного происхождения-а…
– Нам срочно нужен чёрт, – пробормотал Николя, доставая заветные записи свои и раскладывая их на столе. – Или кто-нибудь ещё из их нечистого племени, чтобы хоть на время отвлечь внимание простого народа от драгоценнейшей пани Солохи.
Обмакнув гусиное перо в синие чернила, попытался припомнить он живые черты Байстрюка. Один, второй, третий рисунок был безжалостно смят и брошен на пол. Вроде бы и профиль получался, и подбородок нужной твёрдости, и выгиб брови, а вот острый взгляд огненных глаз запорожца передать никак не удавалось. Да и то ведь, по чести, в гимназии Нежинской не великих художников готовили, на то в Санкт-Петербурге цельная академия есть.
Отложив так и не доделанный рисунок, Николя попробовал изобразить надменного Смолюха. А вот польский чёрт получился на удивление легко и сразу. Почему-то европейский тип лица показался более подходящим к перьевой графике молодого исследователя. Довольный результатом, молодой человек добавил несколько строк в описание чудесной дуэли двух чертей, в коей они с приятелем оказались секундантами…
"Удивительнейшим образом нечистая сила копирует привычки и обычаи человеческие. А может, и наоборот. Может, они лишь, как люди, спешат повторить то загадочное и непонятное, что довелось узреть хоть краешком глаза. Вот чёрт Смолюх, не к ночи будь помянут, вырядил себя первостатейнейшим шляхтичем, гонору выше Гданьской ратуши, да бахвалится и саблею рубится чисто на польский манер.
А с чего? Разве ж может нечисть беззаконная свою национальность иметь?!
Польский чёрт, русский чёрт, английский, французский, ещё какой-нибудь заезжий немец… До чего же все они на людское падки! И пьют, и буянствуют, и греховодят, и пляшут, и дерутся, и штуки всякие откалывают, прямо как скоморохи на ярмарке, веселя прохожих!
Однако же не мог не вызвать изумления моего тот странный факт, что противники и не пытались всерьёз убить друг дружку. И уж наверняка прекрасно знали, что простой саблею чёрта не возьмешь. Тут-то и возникает логический вопрос: а зачем вообще всё оно было?
Нет ли в этом действе некоего секретного смысла или, упаси Господь, коварного умыслу с неведомой нам целью?.."
За окном раздался знакомый свист. Николя сей же час отложил свою писанину, сдвинул брови и перегнулся через подоконник в сад. Из-за забора была видна высокая папаха Вакулы. Кто бы сомневался, что сын почтеннейшей Солохи появится почти сразу же, как подумаешь о его мамане?
Николя поднял руку над головой, после чего дважды свистнул в свою очередь. Кузнец легко перемахнул забор, потрепал по холке обалдевшего от такой фамильярности злющего цепного пса ростом с хорошего телёнка и, лавируя меж вишен и яблонь, как козачий челнок в Чёрном море промеж парусных судов Осман-паши, встал под окошком.
– Что случилось?
– Да уж, паныч, тут такое случилось-приключилось, что и не знаешь, право, как про то и рассказать! Ежели б имел я талант рассказчика, хоть как тот же достойный козак Свербыгуз, и то не смог бы в единый миг пересказать чудную и страшную сию историю. Розумиете?
– Не очень, – честно признался Николя. – Давай залезай!
Кузнец подпрыгнул, поймал подоконник, легко подтянулся на сильных руках и быстро скользнул в комнатку приятеля.
– Тётушка думает, что я сплю. – Молодой человек задул свечу и обернулся к приятелю своему. – Ну, вот теперь рассказывай!
– Та я ж не знаю як, таланта немае.
– Вакула! Не нуди, рассказывай, как можешь.
Богобоязненный кузнец перекрестился на икону святого Николая-угодника в углу и драматическим шёпотом, известным по причине громкости своей разве что в театрах Киева и, быть может, Москвы, поведал приятелю страшную историю. Нет, не шекспировскую, конечно, но всё одно драму, как и на чем её ни верти… Ежели пойти сухим путём констатации фактов, кои, надо заметить, ещё требуется признать фактами как таковыми, ибо простейший доказательный метод исключает рассказ от одного лица как непроверенный и недостойный посему должного уважения. Но мы-то с вами, дорогие сердцу моему почтеннейшие читатели, верим словам простого кузнеца из Диканьки?
Верим же?! Да и почему бы не верить, право слово? Мы с вами русские люди, и Вакула, и Николя, и даже распоследний запорожский чёрт Байстрюк, от всей души считающий себя РУССКИМ, под тем подпишется. Быть может, какому немцу оно и кажется странным, однако же промежду добрыми людьми разница в русском и украинском произношении одной и той же фамилии не так велика. Козаков – Козаченко, Купцов – Купченко, Ерёмин – Ерёменко.