Больше того, если раньше считал этот выбор случайным, продиктованным поиском легких путей, то теперь говорил просто: "Судьба". Сказать, что после армии он стал больше читать, значило, ничего не сказать. Он изголодался по книгам, полковая библиотечка не могла удовлетворить даже самых ничтожных потребностей. А теперь, как он сам выражался: "Пустили козла в огород". Он читал не только книги, но и то, что написано о них. Его интересовали: история, как предмет, человеческие чувства, человеческие отношения. Он увлекался мистикой живописью, театральным искусством (одно время посещал драматический кружок), пристрастился к музыке, и все-таки больше всего его влекли книги. Заметив эту страсть, пожилая начальница однажды сказала: "Вам бы дальше учиться". Занятый библиотечной работой (а работал он споро, четко, с душой), Галкин ответил коротко, чуть ли ни грубо: "Не хочу тратить время". "Как вам угодно". – отозвалась женщина, пожимая плечами.
Он полагал, что по сравнению со здешними полусонными барышнями он имел уже опыт. Ему, однако, претило выделяться из "массы", хотя, имея феноменальную память, он мог бы похвастаться знанием многих томов наизусть. В библиотеке он слыл "справочным бюро" и не только для своих сотрудников. За справками к нему обращались по телефону и из центральной библиотеки района. Ему ничего не стоило продиктовать целую цитату, с указанием фолианта, главы и страницы.
У него даже был свой собственный критерий значимости библиотеки в зависимости от того, есть или нет в ее фонде книга Жана Жака Руссо "Исповедь".
Чего он не любил в литературе, так это когда в ней пытаются навязывать мнение. Нередко грань между ложным и истинным – едва уловима. Петя и сам не прочь был пофантазировать, навыдумывать и, шутя или полушутя высказаться. Такие упражнения развивают и того, кто слушает и того, кто высказывается. Невероятные перипетии мысли ведут к нестандартным решениям. Мысль, высказанная легко, предлагает задуматься и сделать собственную оценку. Но если вещают серьезно, внушают непререкаемым тоном, если предупреждают, что возражения не принимаются, – не хочется верить и в "дважды два – четыре".
Во время путча, в августе девяносто первого, Галкин ушел с работы (читателей почти не было), бродил по Москве, всматривался в лица людей, собравшихся у "Белого дома", в растерянные глаза танкистов, выглядывавших из открытых водительских люков.
Жалко было многострадальной России, но именно армия отняла у него остатки патриотизма. Его поразили бездомные офицеры. Галкин, читавший Лермонтова, Толстого и Куприна, знал, что русское офицерство всегда было гордостью нации. Держава, унизившая защитников, была обречена. Ему все равно было, какой "на дворе" строй. Его родиной была литература. И тут он оставался патриотом.
По улице, лязгая, ревя и дымя, как бычье стадо с подожженными хвостами, неслась колонна обезумевших танков, готовая на полной скорости въехать в толпу, стоящую на пути. Так уже было и в Венгрии и в Чехословакии. Ужас парализовал волю. Крики застыли в глотках. Мостовая вот-вот окрасится кровью, искромсанных тел. "В режиме пропеллера" взлетев на броню головной машины, Галкин спрыгнул в люк на колени водителя и дернул рычаг. Машина взревела и перед самой толпой, кроша асфальт, развернулась на одной гусенице. Обвоняв улицу, она замерла, преграждая путь остальным. Петя спрыгнул с брони, растворился в толпе и… вернулся в библиотеку.
Пожилая начальница сказала с усмешкой: "А я думала, вы у "Белого дома". Говорят, там такое творится! Такое творится! Впрочем, забыла, вам не резон "тратить время"?"
"Так точно!" – подтвердил Галкин.
"Шальные деньги" были давно истрачены. Одно время Галкин даже подумывал, не наняться ль в какую-нибудь контору охранником. Но не хотелось ломать привычный ход жизни. К тому же не верилось, что его могут взять: внешний облик бедного интеллигента мало вязался с образом Ильи Муромца. Петя не решался искать дополнительных "средств к существованию". В те времена это было еще не очень-то принято. Большинство довольствовалось тем, что есть. Тем более, что он был один, а много ли одному нужно.
3.
Однажды, возле библиотеки он встретил бывшую коллегу, с которой работал в первые месяцы после армии. "Слушай, Петь, – сказала она, – я ведь здесь не случайно. Специально ждала, когда выйдешь". И рассказала, что у нее есть знакомая молодая девица, которая приглядела его и хотела бы с ним познакомиться. Галкин был удивлен и польщен, услышав, что кто-то может его "приглядеть". Он и сам заглядывался на девушек, но не очень это в себе поощрял. Его мучили страх и томление перед женским телом. Но больше всего он боялся, что тяготение к женщинам, при его способностях, может превратить его в настоящего дьявола: он ведь не знает преград и в состоянии среди белого дня сделать с женщиной все, что захочет, да так, что никто, включая и жертву, не успеет опомниться.
Но оставалось еще "его чудо" – опыт небесного блаженства, который хотелось если не повторить, то хотя бы сымитировать с другой женщиной. Другого варианта не было. В этом желании проглядывало нечто не вполне естественное. Вспоминая о "Чуде" он чувствовал себя несчастным больным, лишенным какого-то важного витамина. Он стремился к женскому телу, именно к телу, в тайне рассчитывая переболеть.
В тот же вечер встретился он с Галиной (так звали девицу). Они разгуливали по бульварам и рассказывали друг другу о себе. Ее биография была короткой и простенькой: отец пил и бил мать, муж – пьет и бьет ее, ребенок – дебил. Сама работает горничной в третьеразрядной гостинице. Галина не верила, что он работает библиотекарем: "Вы так прилично одеты!" Говорил в основном он. Ему было, что сказать. Она умела слушать молча, затаив дыхание, и это вдохновляло его. Галина привела его на свою любимую укромную скамеечку в зеленом углу парка, и продолжала в сумерках слушать, глядя на него пульсирующими зрачками красивых глаз. Внимая его речам, она спокойно закинула руку ему на плечо и прижалась к нему. "Женщины любят ушами" – вспомнил он и замолчал. "Ну, ну, продолжай". – теребила она. Они незаметно перешли на "ты". В очередную паузу, когда уже совсем стемнело, она спросила: "Можно я тебя поцелую?" Он смутился, она поцеловала и сказала: "У меня еще не было такого, как ты". В нем забрезжило романтическое чувство и ему не хотелось думать о том, что у нее – муж и, вероятно, были другие мужчины, и, скорее всего, каждому она говорила: "У меня еще не было такого, как ты."
Потом она сообщила, что завтра – ее дежурство, и можно встретиться в гостинице – в свободном номере (она все устроит). "Я попрошу ужин из ресторана. Возьми только денег, оплатить заказ" (она назвала сумму).
Встретив вечером у входа в гостиницу, Галина провела его черной лестницей на третий этаж в неубранный одноместный номер – узкую комнату, где едва умещались кровать с прикроватной тумбочкой и маленький столик с парою стульев. Туалет – в конце коридора. Душ – на другом этаже.
Она попросила его подождать, принесла белье и перестелила постель, по местному телефону заказала в ресторане ужин. Вина ему не хотелось. Она сказала: "Как хочешь, а я бы от сухонького не отказалась". "Пусть принесут сухонького" – согласился он, и она заказала. Форма горничной придавала ей трогательный и усталый вид. Должно быть, за день она, в самом деле, умаялась.
Когда постучали в дверь, женщина вышла, чтобы взять у посыльного ужин. Кто-то из-за плеча пытался заглянуть в номер, но, захлопнув дверь ногой, она принялась накрывать на стол.
Галина почти ничего не ела, только тянула вино. А Петя неплохо покушал. За ужином она смотрела на него и требовала: "Ну, рассказывай!". Видно, чувствовала, что ему нравится, когда его слушают. Пережевывая ресторанную пищу, он рассуждал о литературе, о своем ощущении музыки, о своем видении жизни. Его словно прорвало. Ему давно хотелось с кем-нибудь поделиться. Тогда это казалось естественным, но позднее все больше напоминало недержание.
Она не столько пила вино, сколько поласкала им рот. Потом, когда женщина устав слушать, прижалась к нему и стала целовать в губы, он понял, что результат ее полосканий был невелик. Уловив под рукой упругое тело, он почувствовал, что погружается в волны тепла. Только сейчас ему захотелось близости, и хотя Петя не представлял себе, как это произойдет, решив, на всякий случай, застраховаться, он трусливо соврал: "Послушай, должен признаться, у меня до тебя еще не было женщины". "Знаю я, как у вас "не было женщины", – рассмеялась она и заметила, – а целуешься ты, в самом деле, неважно".
Потом предложила: "Я выключу свет. Хорошо? Раздевайся, ложись".
Она щелкнула выключателем, отошла к окну и, отвернувшись, молча смотрела на полутемную улицу. Он быстро разделся и лег. Хотя ни грамма не пил, голова была как в тумане. Он боялся ее позвать: боялся, что не найдет нужных слов. Она нетерпеливо спросила: "Ну? Ты готов? Мне скоро идти. Я ведь на работе". Его передернуло. Она торопится. Он это как-то упустил из вида. Галкин видел на фоне окна, как она сняла форму, выдернув что-то из-под себя, обыденным тоном сказала: "Бюстгальтер оставлю: с ним потом много возни". Эта обыденность покоробила, и, когда она села на край постели, он, как ошпаренный, дернулся к стенке. "Ты боишься!?" – она удивленно хихикнула, легла рядом на спину и снова спросила: "Ну?" Потом сказала ни то умиленно, ни то раздраженно: "Боже ж мой! Ты что и вправду – первый раз!? А я думала цену себе набиваешь. Зря я это затеяла…" "Мы затеяли…" – подал голос Галкин. "Затейник ты мой!" Она нежно провела ладонью по телу его поверх простыни. Добравшись до самого корня, с насмешкой спросила: "А это что за тряпочка?" Он в свою очередь попробовал погладить ее, но она отодвинула его руку. Петя решил, что это прием раззадоривания и стал настойчивее. Он не знал, как просто все объясняется. Его охватило желание, и, перекатившись, он шлепнулся на нее животом. "Раздавишь!" – захохотала она. Он приподнялся на локте и скользнул по ее телу ладонью от шеи до главного места, как советует Кама-сутра. И тут случилось ужасное: будто лопнул пузырь, омочив его руку и тело зловонною слизью. Петю, как будто подбросило и швырнуло с кровати.
Нашарив рукой полотенце, он судорожно обтер тело и руки, начал торопливо одеваться. Женщина продолжала молча лежать, потом, вдруг, заговорила: "Ты, – как иностранец. Это у них там сплошные "парфюмы"… Ну как тебе, измочаленная, больная русская баба?" "Да, – удивился вслух Петя, – я знаю, как пахнет казарма портянками, но это…"
Он уже был возле двери. "Постой, – сказала она, садясь на кровать. – Зажги свет". Она вяло одевалась у него на глазах, не стесняясь своей наготы. От тела ее по комнате расползался такой аромат, будто она гнила заживо. "Слушай, – неожиданно миролюбиво сказала женщина, – мне нужны деньги… Не одолжишь? – и назвала сумму, – у тебя, наверняка, с собой есть". Расчет был верный – у него была эта сумма. И она получила ее. Когда он направился к двери, она сказала: "Возьми ключ – на столе. И прости… Знаешь, я ведь обыкновенная шлюшка… Но для гостиницы и такая сойдет. Все, иди!"
Пете казалось, от этого запаха он никогда не отмоется. Смрад долго вязался в его представлении с женщинами, хотя он себя убеждал: "Невозможно, чтобы все они были "шлюшками"."
Соглашаясь на эту интригу, он не строил особых иллюзий, но такого эффекта не ожидал. Это была почти катастрофа. Петя казался себе несчастным, никчемным и подлым. Душа требовала как можно скорее зашторить в памяти гостиничное приключение. Но он чувствовал, что это ему никогда не удастся. То, что произошло нельзя было назвать ни интрижкой, ни фарсом. Это было возмездием за предательство и одновременно уроком на годы вперед: он узнал, как пахнет преисподняя.
4.
Весьма удрученный он возвращался домой окраиной парка. Смеркалось. Накрапывал дождик. Было пустынно. Навстречу шел, не спеша, человек. В свете уличного фонаря Петя видел его глаза, смотревшие прямо в лицо. "Не надо на него смотреть!" – приказал себе Галкин. Заметив, что он отводит глаза, человек осмелел и, подойдя вплотную, спросил: "Закурить не найдется?"
– Не курю.
– А который час?
Петя, взглянув на часы, сказал время.
– Ну-ка, ну-ка… Часики-то – не больно шикарные. Ну, да ладно, и такие сгодятся. Сымай!
– В каком смысле?
Человек показал нож.
– Этого захотел?
Сзади кто-то, сунул руку в брючный карман, где у Пети лежал кошелек. Обратно рука появилась уже со сломанной кистью и, няньча ее, грабитель взвыл, как серена. А тот, кто был впереди, упал на колени и уперся лбом в грязь. В таком виде Галкин оставил парней на окраине парка. Все закончилось, можно сказать, не успев начаться. Это даже нельзя было называть разборкой. Он не только не отвел душу, он почти не заметил случившегося. Галкин даже сказал: "Ради бога, простите!" – будто по рассеянности наступил на хвост кошке.
После всего, что с ним приключилось, домой идти не хотелось. Дождя уже не было. Из парка он "вырулил" на освещенную улицу. Шел вперед, навстречу обжигающей глаз рекламе. В голове не было никаких мыслей. Шел, как мошка на свет. "Притормозил" перед надписью: "Стрептиз-бар". Подумал: "Не слишком ли много нынче стрептизов?!" В сам бар заходить не стал. Остановился поодаль от входа, будто ждал кого-то. Возникло предчувствие, что сейчас что-то будет, – то самое, что однажды он упустил.
Из темноты к Пете подходили люди, что-то спрашивали. Он отрицательно качал головой или отвечал: "Нет". И люди возвращались во тьму, словно принадлежали ей и не могли без нее просуществовать. Из бара доносились звуки музыки, шум голосов и аплодисменты. То и дело подкатывали машины, доставлявшие упитанные зады, обтянуты модными (в те годы) малиновыми пиджаками. Наконец, из бара появились три богатыря: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Первые два были выпуклоплечие, выпуклощекие, выпуклоглазые. Алеша Попович – узколицый, востроносенький, востроглазенький. Он стоял посредине. Из темноты вновь появились люди. Они кружили возле богатырей, как мотыльки. Наконец, выдержав паузу, Алеша Попович жестом подал всем команду: "За мной!"
Вся группа быстрым шагом достигла угла дома и ушла в темноту. Галкин следовал за ними на некотором расстоянии, ориентируясь по пятну света от фонарика в руках одного из богатырей. В темном углу двора, в закутке у кирпичной стены началось суетливое действо. Люди тьмы подходили к Алеше Поповичу, давали деньги, забирали дозы и тут же снова растворялись во мраке. На поясе востроносенького висела барсетка, куда он складывал денежки. Выставив растопыренные пятерни, богатыри поддерживали порядок и дистанцию. Когда торговля закончилась, Пете ничего не стоило бы "на вибрации" отстегнуть ремешок барсетки и выгрести из нее, так называемую капусту. Но это было бы слишком просто и недальновидно. Три богатыря со стороны двора приблизились к задней двери стрептиз-бара и позвонили. Открыл одетый в черное страж. "А, это – вы! – сказал он. – Проходите!" Они заходили такой плотной кучкой, что Пете пришлось потеснить одного из богатырей. "Да не толкайтесь! – фыркнул он недовольно. – Не успеете, что ли!?" "А никто и не толкается!" – ответили ему. Они поднялись на второй этаж и оказались у двери "начальника охраны предприятия": так значилось на табличке.
Востроносенький Алеша Попович, постучал и спросил: "Разрешите, Виктор Сергеевич?" "Минуточку!" – донеслось из кабинета. Дверь открылась. Вышло три человека. И тут же послышалась команда: "Входи, я тебя жду". Петя разглядел письменный стол, несколько стульев, закрытое портьерой окно и сейф "в алтарном углу". Галкин "на пропеллере" проскользнул с остальными и ушел за портьеру. "Садись". – предложил Виктор Сергеевич Алеше Поповичу. "А вы, – приказал он богатырям, – постойте у двери, чтобы чужие не перлись".
– Как прошло?
– Как обычно.
– Остатки имеются?
– Да, шеф. Вот.
Алеша выложил нераспроданное. Слышно было, как шеф заиграл калькулятором. Он назвал сумму, и Алеша Папович, отсчитав, протянул ему деньги. Виктор Сергеевич пересчитал:
– Деньги счет любят. Ну все. Остальное – ваше, как договаривались.
Он приблизился к сейфу и начал его отпирать. Сначала набрал код, потом достал ключик, висевший на отдельной цепочке, и открыл металлическую дверцу. В это время Петя "вибрировал" прямо у него за спиной. Виктор Сергеевич поморщился: "Фу, какой запах! Ребята, никто из вас, случайно, не обосрался?" Присутствующие замотали головами, а Петя "отвибрировал" назад подивившись: "Надо же какой въедливый запах!?" Сам он давно притерпелся. В следующий миг все находившиеся в комнате, кроме Галкина, едва заметили, как дозы и деньги покинули стол: шеф не убрал, а как бы смахнул все это во чрево железного ящика.
На этом расчет был окончен. На смену пришла еще одна тройка, а по лестнице поднималась – следующая. Петя выскользнул вслед за – своей и спустился в зал демонстраций, где перед малиновыми пиджаками разоблачались и выламывались девицы. Он поискал раздевалку, откуда они выходили на сцену, и очень скоро нашел. Несколько дам, в артуборной, сидели за столиками, готовились к выходу. На "пропеллере" Петя проник в помещение, осмотрелся и нашел то, что искал, – обыкновенный непрозрачный пакет для продуктов. Во всяком случае, он был побольше барсетки. Галкин нагло вытряхнул прямо на стол перед дамами его содержимое и "взлетел" на второй этаж.
Выждав за углом, он проник в дверь с очередной тройкой. Пристроившись за портьерой, Галкин ждал нужного момента. А когда Виктор Сергеевич стал открывать сейф, чтобы "смахнуть" внутрь порцию долларов, Галкин вновь оказался у него за спиной. "Фу, как воняет! – поморщился шеф. – Вот что значит грязные деньги!" Он открыл дверцу, "смахнул" со стола все, что надо. А затем Петр, улучив момент, "смахнул" пачки денег из сейфа в пакет. Шеф как раз закрывал дверцу и не успел ничего заметить. Покинув кабинет так же, как в первый раз, Галкин спустился на первый этаж, открыл запор задней двери, выскочил наружу и тут же за собой хлопнул дверью. Подбежавший охранник так ничего и не понял.
Оказавшись дома, первым делом Петр снял нательное белье и заложил в стиральную машину. Верхнюю одежду собрал для химчистки в узел и только тогда сам забрался в ванну.