Между лодкой и кромкой берега лежала темная полоса воды, метров, может быть, в пять, не более. Дядя Коля подошел к берегу, в руках его неизвестно откуда появилось нечто спутанное и длинное с веревочной петлей на конце. По-ковбойски раскрутив это нечто, он швырнул его по направлению к лодке; петля точно угодила на крюк, торчащий близ ходовой рубки.
– Эй, бурлаки на Волге! – крикнул он, обернувшись к нам. – Чего встали, как неродные. Ну-ка, взяли и на себя – раз-два. Подтягивай эту хреновину к берегу.
Мы покорно подошли к дяде Коле и схватились за колючий канат. Не прошло, наверно, и полминуты, как маленький подводный корабль уже терся металлическим бортом о щербатый бетон причала.
Закрепив канат за кольцо, обнаружившееся тут же, на берегу, дядя Коля вытащил карандаш и почесал им за правым ухом. Потом легонько забарабанил о борт тупым концом своего письменного прибора.
– Вот так у него всегда! – укоризненно произнес дядя Коля. – Хоть кол на голове теши, а сделает все равно по-своему. Вроде Лёшки, ученика моего, которому что чайная, что любительская, один хрен – колбаса. Только Лёшка – сопля зеленая, ну а этот же – генератор мысли, одна лысина, что твой купол Исаакиевского собора, разве что золотом не покрыта; а говоришь ему: экономь энергию, гаси прожектор, когда всплываешь, нечего аккумулятор сажать, – так ему ж как горох об стенку.
Дядя Коля взглянул на рубку и безнадежно махнул рукой.
Мы мало что поняли из услышанного, разве что про Лёшку и про соплю, а если честно, то не очень-то и прислушивались. Мы прилипли глазами к лодке, позабыв обо всем на свете. Спроси нас, зачем мы здесь и кто позвал нас сюда, под землю, мы долго бы, наверно, соображали, прежде чем хоть что-нибудь вспомнить.
Лодка была прямо красавица. Вся такая ладная и блестящая, что хотелось ее погладить. Круглые окошки иллюминаторов, спрятанные наполовину в воде, таинственно глядели на нас, отсвечивая линзами стекол. Очень нас удивила надпись, сложенная из металлических буковок, протянувшихся по ближнему борту. Называлась лодочка "Вера Павловна", а единственная из всех Вер Павловн, которых мы со Щелчковым знали, была наша соседка Сопелкина.
– Что, сорванцы, нравится? – Дядя Коля улыбнулся в усы. – Вижу, вижу, что нравится. – Еще бы дядя Коля не видел, когда мы, как голодные на похлебку, глядели на подводное чудо и пожирали его глазами. – Небось, и покататься хотите?
– А можно? – спросил Щелчков, краснея от своего вопроса.
– Это уж как решит капитан. Он у нас человек строгий. Он насквозь человека видит и, ежели, к примеру, ты двоечник, или там маленьких обижаешь, то ни в жизнь тебя не подпустит к лодке.
В это время фонарь прожектора коротко мигнул и погас. Мы снова очутились в пространстве, наполненном полутьмой и тайной. Лодка в непрозрачной воде казалась огромной рыбой из сказки про Конька-Горбунка. Мы стояли на берегу бассейна в терпеливом ожидании чуда.
И чудо не заставило себя ждать.
Правда, было оно обыденным и каким-то не похожим на чудо. Просто в рубке открылся люк, и оттуда, гремя подошвами, показался старичок с рынка.
Глава двадцать первая. Товарищ капитан Немов
– А вот и мои спасатели, – весело сказал старичок, спрыгивая с лодки на берег. – Немов Иван Иваныч. Для друзей и знакомых просто товарищ капитан Немов. – Он по очереди пожал нам руку, каждому заглядывая в глаза. – Вас я знаю, представляться не надо. Там, Игнатьич, что-то в моторном стукает, – обернулся он к дяде Коле Ёжикову, – вроде поршень, только звук больно звонкий.
– Не такой? – Дядя Коля Ёжиков зубами изобразил звон.
Старичок послушал и согласился.
– Ну так это ж я ключи обронил, когда давеча с мотором возился. – Дядя Коля вздохнул с досадой. – То-то, думаю, куда они затерялись? Мне ж поэтому и в комнату не попасть, третий день на автобазе ночую.
Только он упомянул автобазу, как я сразу же вспомнил про хулиганов, собиравшихся этой ночью совершить свое разбойное нападение.
– Дядя Коля, – сказал я тихо, будто кто-то нас мог подслушать. – Скорее. – Я пальцем ткнул вверх, в темноту, туда, где по моим представлениям находилась дяди Колина автобаза.
– Знаю, ребята, знаю. – Лицо дяди Коли Ёжикова из веселого стало строгим. – Спасибо, что вовремя дали знать. А товарищу вашему, Шкипидарову, вдвойне спасибо. За геройское его поведение… – Дяда Коля опустил голову, и плечи его поникли.
Что-то было в его позе такое, что заставило меня зябко поежиться. Под ложечкой у меня заныло. Дрожащим от волнения голосом я попытался выдавить из себя вопрос:
– Дядя Коля, а Шкипидаров… – Не тут-то было! Губы ссохлись, язык отказывался произносить то, что вертелось на его кончике.
– Мертвый? – договорил за меня Щелчков.
– Ну ты скажешь, типун тебе на язык! – Дядя Коля даже сплюнул от возмущения. – Просто вашего товарища немножечко того… В смысле, взяли эти гопники вашего товарища в плен, и находится ваш товарищ теперь неизвестно где.
Я представил, как Шкипидаров мучается сейчас у Ухарева в застенке. Как Матросов и его дружки-хулиганы окунают бедного Шкипидарова в бочку с огуречным рассолом, как он давится прокисшими огурцами, как зовет на помощь своих товарищей, то есть нас, меня и Щелчкова.
Я – наверх, – сказал я решительно. – Надо Шкипидарова выручать.
– Молодец, – сказал капитан Немов, молча слушавший этот наш разговор. – Только так настоящие друзья и поступают. Но ответь, пожалуйста, на простой вопрос. Как же ты его собираешься выручать, если даже не знаешь, где они его прячут.
– Ну… – Я задумался, не зная, что на это ответить.
– Вот именно – "ну". – Капитан Немов поднял вверх палец. – Погодите, ребята. Сначала это дело надо хорошенько обмозговать, а потом уже принимать решение. С плеча такие дела не делаются.
– Да уж. – Дядя Коля вздохнул. – Грузовик-то все-таки они с базы стыбзили. Утром придет водитель, а машина его – тю-тю, нету его машины. И с кого спросят? С меня.
– А колёса? – встрепенулся Щелчков. – Колёса они тоже проткнули?
– Колёса – нет. Вовка им показала – колёса. Она этим архаровцам устроила бег с препятствиями, еле ноги от нее унесли. Правда, пока Вовка за ними бегала, машину-то как раз и угнали.
– Погодите, а отравленный огурец? – спросил я. – Он что, не подействовал?
– С этим-то огурцом вся незадача и получилась. Они ж Вовке огурец бросили, а поймала его не Вовка, поймал его ваш товарищ. Вот они с моим Лёшкой на двоих тот огурец и умяли, видно, сильно были проголодавшись. Лёшка мой, он парень покрепче, а может, поделили не поровну, в общем, его пару разков пробрало и ничего. А вашего товарища, того враз сморило, в смысле бросило моментально в сон. Лёшка мой его и этак, и так – и из чайника водой поливал, и молотком у уха об сковородку грохал, – а он храпит и никакого внимания. Это Лёшка потом рассказывал, когда сюда по телефону звонил. А когда они забор перелезли, в смысле эта хулиганская шайка, и пошли с машинами бедокурить, то мой Лёшка его в будке оставил, а сам Вовке на помощь бросился. Такие дела.
– А в плен? – спросил я. – В плен-то его как угораздило угодить?
– Так ведь сонного только ленивый в плен не возьмет, – удивился моей глупости дядя Коля. – От сонного какое сопротивление? Он же ни под дых не ударит, ни по чашечке ногой не лягнет. Мы на фронте только сонными языков и брали. Слышишь, скажем, в окопе храп. Ага, думаешь, дрыхнет немец. Тут-то ты в окопчик с веревкой, для надежности его прикладом по голове, схомутаешь сонного, кляп в рот вставишь, взвалишь на плечо и к своим.
– То ж на фронте, – сказал Щелчков. – А сейчас какая война.
– Вот тут ты, братец, не прав, – решительно возразил дядя Коля. – Хулиганству и прочим проявлениям несознательности, разгильдяйства и хамства наше общество с первых дней объявило войну, беспощадную и до полной победы. А на войне и пленные бывают, и даже убитые, тут уж ничего не попишешь.
– Только не понятно – зачем? – Несмотря на дяди Колины доводы, я все не мог понять, какого черта они сцапали Шкипидарова. На кой он им, хулиганам, сдался? Зачем им нужно было сковывать себе руки? Брать в плен?
– Это другой вопрос, – ответил вместо дяди Коли капитан Немов. – Кстати, увезли вашего товарища на том самом грузовике, который с автобазы угнали. А угнала грузовик не та шантрапа, что колёса проткнуть пыталась, эти, они как брызнули от Вовки по сторонам, только пятки, фигурально говоря, засверкали. Лёшка видел, угонял его какой-то длинный и худой парень, от него еще вроде как овощами пахло. Не то квашеной капустой, не то пареной репой.
– Может быть, солеными огурцами? – взволнованно спросил я.
– Огурцами? Может, и огурцами. Лёшка сильно-то не принюхивался, не до того было.
– Это он, Ухарев, длинный, который с рынка. – Я, волнуясь и глотая слова, рассказал про огуречного короля – и про то, что встречу с хулиганами он назначил за бочкой, где огурцы с примочкой, и про то, что он строго-настрого наказал Матросову и его дружкам управиться с машинами в гараже до пяти утра, иначе он рассчитается по-другому.
Товарищ капитан Немов слушал и все время кивал, будто бы наперёд знал то, что я ему с таким волнением рассказывал. Лицо его при этом не выражало ни удивления, ни тревоги. Только фраза про пять утра заставила его поднять бровь и бросить быстрый взгляд на часы.
– Так-так, – сказал капитан Немов, дослушав мой рассказ до конца. – Что-то в этом роде я от него и ждал. Сейчас два ночи. Время в запасе у нас, хоть и маловато, но есть. Вы как, – он посмотрел на нас со Щелчковым, – спать еще не хотите?
Я решительно замотал головой, Щелчков зевнул и замотал тоже. Какое там спать, когда такое вокруг творится.
– Ты, Игнатьич, в лодку пока сходи, ключи свои из мотора вытащи, а то не ровён час в самый нужный момент какая-нибудь закавыка с двигателем случится. А я тем временем с ребятами проведу беседу. Как-никак, а они в этом деле самые непосредственные участники.
Дядя Коля кивнул и полез выполнять задание.
Товарищ капитан Немов обнял нас со Щелчковым за плечи:
– Я ведь, ребята, не просто вас сюда пригласил полюбоваться на мою красавицу лодку. Кстати, как вам она, понравилась?
Мы кивнули, и я спросил:
– А отчего у нее такое название – "Вера Павловна"?
– Ну, – смутился почему-то капитан Немов, – не "Акулой" же мне было ее называть или "Корюшкой". "Вера Павловна" – по-моему, очень здорово. Разве нет?
– Вера Павловна – так зовут нашу соседку, – сказал Щелчков. – А фамилия у нее – Сопелкина.
– Да? – сказал на это капитан Немов. – Ну и что она, на ваш взгляд, за женщина?
– Дура она и гадина! – сказал я. – Продала нас с потрохами какому-то психованному маньяку, помешанному на каких-то пиявках…
– Это не она, это он… Это он негодяй и бабник. А она – она хорошая, она добрая. Она делает такие котлеты… – Он отнял от наших плеч свои руки и взволнованно проглотил слюну. – А еще она меня очень любит. – Он с вызовом посмотрел на нас. Потом смутился, опустил голову и чуть слышно добавил: – И я ее тоже… очень.
– Все понятно, – сказал Щелчков. – Пошли отсюда. – Он потянул меня за рукав. – И лодка ваша так себе лодка, одно имечко чего стоит. С таким имечком только в Фонтанке и плавать.
– Нет, ребята, вы меня не так поняли. Домой вам сейчас нельзя. Это может стоить вам здоровья и даже жизни. Дело в том, что психованный маньяк, о котором вы только что мне сказали, это… это… Это мой родной брат. – Последнюю фразу капитан Немов произнес и с жалостью, и с болью одновременно.
– Ух ты… – сказал Щелчков. – Так, может, вы с ним на пару работаете?
– Не шутите так, молодой человек! Я вам добра желаю. Я же, когда узнал, что он вас преследует, сразу вас сюда записочкой вызвал. Чтобы предотвратить душегубство и живодерство с братниной стороны.
– Так получается, это не мы к вам сюда на помощь спешили, это мы сами себя спешили сюда спасать? – Я чувствовал, что слова путаются и выходит сплошная абракадабра. Причина была в волнении.
– Секундочку, – вмешался Щелчков. Он смотрел на товарища капитана, недоверчиво сощурив глаза. – А у этого вашего брата, кроме вас, еще братья есть? – Слово "брат" у него прозвучало с заминкой – ядовитой, как у Фомы неверующего.
Я понял, почему он спросил, вспомнив сцену на скамейке в саду, когда Сопелкина, наша соседка, обвинила Севастьянова в братоубийстве.
– Нет, я – единственный, – ответил капитан Немов и, увидев, как с губ Щелчкова готов сорваться очередной вопрос, остановил его взмахом руки. – Знаю, ребята, знаю. Вопросов у вас ко мне, наверное, очень много. Поэтому предлагаю так. Сейчас, – он посмотрел на часы, – я рассказываю вам самое основное. Потом… – Он нахмурил брови. – Потом – судя по обстоятельствам. Но, конечно, в первую очередь – Шкипидаров. Будем вашего товарища выручать.
Он обвел нас пристальным взглядом и начал свой суровый рассказ.
Глава двадцать вторая. История родных братьев
Лет, примерно, до четырнадцати – пятнадцати мы с братом жили как на разных планетах. Он все время пропадал во дворе, я же в основном сидел дома и, кроме школы и Дворца пионеров, практически не бывал нигде. Даже летом, когда наступали каникулы, из Ленинграда нас вывозили порознь – меня к бабушке по отцовской линии, в деревню под Лодейное Поле; брата – к тетке, материной сестре, в поселок Неболчи Новгородской области.
Я был хилым, спортом не увлекался, читал Жюль Верна и Алексея Толстого и мечтал полететь на Марс. Брат был младше меня на год, книжек он не читал вообще, а во дворе занимался тем, что мучил бедных четвероногих жителей. Поймает какую-нибудь дворнягу, привяжет к водосточной трубе и ну выдергивать ей шерсть по шерстинке. Или птичек ловил петлей – воробушков там или синичек – и отпиливал им лобзиком лапки. Когда его за это наказывали, он нервничал, кусался и плакал, говоря учителям и родителям, что делает это в научных целях – для проверки животных на выживаемость.
Когда я окончил школу, то пошел на водолазные курсы обучаться специальности водолаза. Все мальчишки тогда чем-нибудь увлекались – водолазным делом, воздухоплаванием, радио или чем другим. А потом началась война, меня призвали в водолазные войска, и воевал я в них до самой победы. Служба была тяжелая, из дома никаких весточек – по причине моей сугубой секретности и невозможности оглашать адрес. Поэтому – что там с братом? воюет он или сидит на брони? – о судьбе его я ничего не знал.
Войну я кончил в звании капитана. Когда же я вернулся домой и вошел в нашу квартиру на Канонерской, первый, кого я увидел, был спящий на оттоманке братец, а рядом с ним на столике у стены – аквариум с раздувшимися пиявками. Оказывается, пока я в шлеме и свинцовых бахилах сражался на подводных фронтах, брат, действительно, получил броню и проработал все военные годы в Вологде на пиявочном производстве. Работой своей он гордился и в спорах со мной доказывал, что если бы не его пиявки, победа над фашистскими оккупантами отсрочилась бы на несколько лет. Я смеялся над этой глупостью, он злился на меня, и мы ссорились.
Так мы ссорились года три, пока братец мой не съехал с квартиры, женившись на молоденькой продавщице из зоомагазина на Боровой. Пять лет я с ним практически не встречался – было некогда, я увлекся изобретательством. Слышал иногда от знакомых, что братец мой то ли спился, то ли ушел в науку, то ли первое и второе вместе. Но из-за вечной нехватки времени навестить его и выяснить, что да как, я так ни разу и не собрался.
Главной целью моих тогдашних забот была, конечно, машина времени. Все остальное придумывалось по ходу – и шапка-гиперболоид, и вечнозеленый веник, и деревянный магнит, и не тонущие в воде кирпичи. Принцип работы машины времени пришел мне в голову как-то ночью, во время бессонницы, когда я слушал, как тикают на столе часы. Тиканье расходилось волнами: тик – и идет волна, тик – и бежит другая. Я подумал, а что если в доме установить такое число часов, чтобы волны времени, ими распространяемые, накладывались одна на другую, скрещивались, пересекались, образовывали густую сеть. Тогда можно регулировать его бег, подгонять, тормозить, даже, вероятно, и останавливать.
Идея мной завладела полностью. Три ночи я просидел над расчетами и на четвертую получил результат. Признаться, он меня не обрадовал. Оказывается, чтобы управлять ходом времени, требуется ни много ни мало, а ровным счетом 140 часовых механизмов, попросту говоря – часов. Часы же в то время были страшно дефицитным товаром, даже будильники, не говоря уже о чем-нибудь посущественней, вроде ходиков с кукушкой или подарочных в экспортном варианте с боем, как у кремлевских курантов. И стоили часы очень дорого.
Поначалу я, конечно же, приуныл. Работал-то я по-прежнему водолазом, а какие у водолаза деньги. Тогда меня и попутал бес. Я решил, а чем черт не шутит – напишу-ка я заявку на изобретение, отправлю ее в соответствующий комитет и получу государственную поддержку. В смысле денег на покупку часов – ну, не ходиков, так хотя бы будильников. Написал я, в общем, эту заявку, назвал себя народным изобретателем, запечатал ее в конверт и бросил в почтовый ящик.
И вот проходит неделя, и является ко мне человек. Представляется: такой-то, такой-то, газета "Ленинградская правда", корреспондент. Прибыл по заданию редакции к народному изобретателю, то есть ко мне. Расскажите, говорит, кто вы есть, воевали ли, имеете ли награды. И давно ли увлекаетесь изобретательством. И что уже успели внедрить. В масштабах, говорю, государства успел внедрить лишь спецкаблук для бахил, увеличивающий прочность сцепления между грунтом и ногой водолаза. И рассказал во всех подробностях про каблук. После этого часа четыре, если не пять, я излагал ему свою теорию времени, рисовал карандашом цифры, расписывал, какие возможности открывает машина времени человечеству. Три чайника кипятку выпили и две сахарницы сахару извели, до того как корреспондент ушел. Сфотографировал меня на прощанье, обещал, когда статью напечатают, обязательно меня известить.
А потом, прошел где-то месяц, встречает меня на лестничной площадке сосед и тычет пальцем в газетный лист. Сам хохочет, будто кто ему подмышками чешет. Я, как глянул, куда он тыкал, то чуть в лестничный пролет не свалился – так меня переломило от возмущения. В газете, на последней странице, жирными, заметными буквами было написано в юмористическом духе: "Дайте мне сто сорок будильников, и я построю машину времени!" И под названием добавлено: "Фельетон".
В общем, этот гад из газеты, вместо того чтобы рассказать людям правду, выставил меня на всенародное осмеяние, сделал из меня ушлого махинатора, пытающегося обманным путем выманить народные деньги.