мне не нужны деньги, за которые ты так упорно борешься, заставляя меня умирать от страха
мне не нужно твое геройство
мне не нужно даже, чтобы ты оставался русским, - я все понимаю, что ты говорил вчера, я все помню
не понимаю, на самом деле
но все равно помню
но извини меня, я баба, я всегда ей останусь; я хочу клекотать над тобой, как наседка, я хочу провожать тебя в аэропорт, только если ты едешь встречать нашего сына из турпоездки
я хочу сына, наконец
понимаешь?
Лис
послушай
я вчера просто сорвалась
я понимаю, как тебе трудно, - но и мне не слишком легко каждый раз смотреть, как ты из раскаленного тель-авивского рая должен вываливаться в этот дождь или снег вашей людоедской столицы
я знаю, знаю, нормальный европейский город
я не поэтому я потому, что Москва все время отгрызает от тебя какие-то ужасные куски, которые я каждый твой приезд должна слюной и слезами приклеивать на место
пожалуйста, послушай
сегодня утром я вышла на кухню и увидела баночку из-под йогурта; она лежала на боку, потому что ее повалила оставленная внутри ложка
ты, как всегда, не выкинул баночку и ложку не убрал
это все, чего я хочу от жизни: каждое утро думать: черт, он опять не выкинул баночку!
ты понимаешь?
если бы ты сказал мне: "Послушай, Яэль. Еще… (тут какой-нибудь срок, я боюсь называть какой, но какой-нибудь, который я могу пережить) или еще (число, тоже боюсь) поездок - и я остаюсь в Израиле с тем, что успел заработать; все, хватит", я бы, наверное, сумела взять себя в руки и все это пережить в течение сколько ты там назовешь (только, ради бога, будь милосерден!)
но
я искренне боюсь, что не продержусь долго, не зная, как скоро закончится эта пытка бесконечного к тебе приклеивания и отдирания тебя от себя снова через день, или два, или три от силы и отпускания тебя в Аид
Лис
светлый мой
светлый-светлый
пожалуйста
пожалуйста
а?"
Глава 6
На комме Леночка улыбалась, конечно, и плечиками радостно поводила: приезжай! ждем! ждем! - а от этого стало только противней: не появлялась - сколько? Восемь месяцев, со дня рождения, и вдруг появилась - сразу ясно, что ты от них чего-то хочешь. Но ситуация такая, - говоришь себе, преодолевая стыд и совесть, - что тут не до китайских церемоний, да и они поймут, конечно. Значит, в восемь.
От тортика заметно пахнет нефтью, дешевый, в "Сэйфвее" купленный кусок какашки - и от него еще стыдней, но тоже - как бы жест, на самом деле этот тортик никто; как всегда в таких случаях, есть не станет, радостно положат в холодильник и будут там держать, пока не сдохнет. Не просто восемь месяцев ни слуху ни духу - сейчас придется признаваться, что и адрес-то не слишком твердо помнишь, а наугад кружить по этому району бесполезно - совершенно одинаковые типовые блоки, дешевая застройка времен "Пылесоса Джулиани".
Леночка все-таки очень хороша - странная, как единорог, широко рассаженные глаза и мягкие, припухшие губки эмбриона при пластике не то стриптизерши, не то, наоборот, невинной школьницы, бессовестно дразнящей в тенистом летнем сквере взрослых похотливых дядек. У Рыжего, по-моему, очки становятся все толще и толще с каждым днем; сейчас только, увидев его в прихожей, и понимаешь, что от общего ужаса последних суток забыла даже Ленку спросить: а Рыжий-то будет дома? Как-то уверена была, что будет, - все слишком плохо, чтобы еще и тут судьба тебя так гнусно наколола.
Смешной двуносый чайник, забавный, но ужасно неудобный; Ленка его держит - хочется сказать: "тремя руками" - так велико усилие двух ее рук, - двумя руками, пытаясь избежать ожога паром из одного носика, пока через другой в чашку льется кипяток. Совершенно нет сил на светскую беседу.
- Рыжий, скажи мне, пожалуйста, ты до сих пор работаешь в палатке?
Нью-йоркские русские; откуда они такие берутся? Не хотят ассимилироваться, не меняют имен, не ищут нормальной работы, - не все, конечно, но вот эта пара и их компания, знаю еще двоих или троих. Пишут статьи, читают стихи, рисуют картинки, кормятся какими-то ужасными работами со дня на день: то рекламными объявами для захудалых русских ресторанов, то переводами на тот же русский с китайского инструкций к товарам широкого потребления или рекламных проспектов про туры в Шанхай, то какими-то совсем уж дурными делами, вроде того как Рыжий торгует порносетами в одной из тысяч нелегальных палаток. Весь день читает книжки и тихонько пишет в комм, на покупателей глядит недобро, но что-нибудь советует обязательно, и настойчиво довольно советует - чтобы скорей ушли. Когда-то, когда сама Були еще чувствовала себя ужасной нарушительницей закона, покупая в Квинсе свои первые сеты со звериками, она спросила Рыжего: слушай, ведь это все запрещено, откуда палатки, откуда сеты, как что происходит? Рыжий тогда пустился в длинные объяснения по поводу законов "серого" порнорынка, - но Вупи не дослушала, отвлеклась немедленно и скоро перебила; дура, теперь бы знала больше в десять раз, и, может, не пришлось бы скакать к друзьям, похеренным на восемь месяцев за личными хлопотами, и задавать довольно стыдные вопросы. Ну что ж, вперед.
- Работаю, а что?
А то, что один… ну, малознакомый мальчик, похоже, записал у себя дома наш с ним не очень, как бы это сказать, тривиальный секс. Мы практически, понимаешь, были незнакомы. И сейчас я его как-то не могу найти, ну, может, уехал. А я тут шла случайно вдоль палаток и вдруг…
- Увидела свой сет?
Мда. Ленка оборачивается на сто восемьдесят градусов (спасибо, что торт не роняет мне на колени) и со свойственной ей непосредственностью восхищенно говорит:
- Ай-йя!
- Ленка, какое "ай-йя"??? У меня работа!!! Я менеджер! У нас большая корпорация! У нас клиенты! Лена, ты что, не понимаешь? У меня мама, в конце концов! Да даже если б там была ваниль - она и то была бы против, может быть!
- Господи, Вуп, ну скажи уже, что там? Блин.
- Короче, Рыжий, скажи, что мне делать? Я в той палатке все скупила, у них четыре копии было, но как мне знать, что он не продал еще в двадцать палаток?
- Никак.
Интересно, а что это я взбесилась? Я что ждала услышать - "Спи спокойно, Вупи, детка. Скупила - ну и все, закончилась история".
- Мало того, я могу тебя заверить, что этот сет появится не то что в нескольких палатках - даже в той, где ты все скупила, появятся через пару дней новые копии.
- Так может, я их там и попрошу его со мной связаться, как появится?? Мне уже похуй принципы, ты же понимаешь, мне надо выкупить у него свой бион.
Черт!
- Да это же не он им копии привозит! Послушай, дай я объясню; любителей аматюра довольно много, это рынок, так? Но одиночкам на нем делать нечего совершенно, невозможно бегать по палаткам продавать, что нахапал сам, да и не даст тебе никто: там рынок же железный, тебя отпиздят и скажут на чужой кусок роток не разевать. Поэтому все делается так: крупные компании, которые в той или иной теме, как, например, в теме зооморфов…
Откуда знает??? Знают, значит, друзья; ну ладно, что теперь, - кажется, весь Нью-Йорк будет знать уже скоро, не о друзьях забота.
- …выпускают серии аматюрных фильмов; это дешевле, конечно, в пятьдесят раз, чем любая постановка, плюс бион совсем другой, не спутаешь, плюс рынок есть - почему не воспользоваться? Ну, нанимают агентов со всем своим: квартирой, аппаратурой - и по небольшой цене принимают у них отснятые сеты. А распространением, конечно, занимаются сами. Корпоративненько.
О боже.
- Ты с собою принесла?
Да, вот противная коробка; ох, ну и вид тут все же у тебя, сутки не могла заставить себя рассмотреть как следует: пасть приоткрыта, глаза закатились так, что белки видны… аж передергивает, фу. Коза бесстыжая, такой себе раскованной и сексуальной казалась, в теплой водичке валяясь враскоряку с человеком, которого впервые в жизни увидела; свинья.
- Да, есть такая компания, вот логотип: "Скуби Дёрти Ду", они, по-моему, из Кэмбрии, там этих компаний штук пятьдесят; точно, впрочем, не знаю. Послушай, Вуп, я тебе сразу скажу: ни звонить им, ни писать письма, ни денег предлагать - нельзя. Они тебе в лучшем случае назовут, пуганой, такую сумму, что только дурно сделается; а если еще и не противно им руки пачкать, то просто в открытую доить тебя начнут, раз сама подставилась. А в худшем случае может вообще что угодно быть. Я готов с тобой обойти палатки в основных местах, купим то, что там; и если еще где увижу - буду скупать, обещаю; такие сеты не слишком ценятся, месяца через два они его просто снимут с тиражирования - и, дай бог, никто не увидит и не узнает. Просто пронесет. Ты меня слышишь?
Ох, Рыжий, Рыжий; ты явно не понимаешь степени риска; представь себе - ты тратишь жизнь на то, чтобы создать себе уютненькую микросферку: хорошая работа, карьера, сделанная не по везению, но зубами выгрызенная у тех, кто после университета с тобою вместе начинал, а теперь кланяется при встрече; квартирка в лучшем виде, что ни месяц - какие-нибудь приятные покупки, отличное здоровье за счет неустанного над ним контроля, приятели как на подбор, такие же красивые и молодые, и будущее в целом положительно вполне отсюда выглядит, - выглядело, выглядело еще всего лишь двое суток назад, до обнаружения ужасного сета в задрипанной лавчонке для низкопробных извращенцев вроде тебя самой. Да если до кого хотя бы случайно - частично - слухом маленьким дойдет известие о существовании этого сета, никто меня, директора отдела электронной коммерции, не пощадит; полетишь вниз по кроличьей норе, и не сухие листья будут внизу, а острые колья, потому что в большой компании всегда найдется тот, кому ты мешаешь, - те, кто подо мной, зубами норовят схватить за пятки, чтобы самим повыше подтянуться, те. Кто выше, сами боятся, что я их за пятки зубами, - а я могу… А что поделаешь? Нормально, в этом-то и есть азарт любого бизнеса; в такую игру играть надо - с оттяжкой, как всегда играла, пока сейчас не выяснила, что контрольный джойстик, может быть, уже в руках кого-нибудь, кто только ищет повод тебя под гейм-овер подвести.
- Ты меня слышишь, Вуп? Алле?
- Я слышу, Рыжий, слышу.
Глава 7
Кш! Кш!
Пытаешься стряхнуть ее с себя, краснеешь, выглядывая из-за детского плеча, озираешь смущенно посетителей кафе; кое-кто уже смотрит нехорошо, и бабка в углу вроде как даже остолбенела в праведном возмущении. Каждый раз она это проделывает - хоть не встречайся с маленькой заразой в общественных местах, - но вот откинулась, висит на шее, спрыгивает, тонкими ручонками колотит по груди, хохочет и кокетливо облизывает детские пухлые губки после поцелуя, закатывает в комически-развратной манере невинные глазки.
- Ну! Скажи! Я свет твоей жизни? Я огонь твоих чресл? - И, разворачиваясь к маленькому залу пижонского дайнера, - нежным, по дуге идущим профессиональным движением выхватывает из-под детской маечки с медвежонком Фуффи удостоверение сержанта полиции: - Морф, двадцать семь лет.
Надо бы за такие шутки заехать ей по попе как следует, но не поднимается рука; такая сияющая, такая довольная собственным безобидным свинством стоит перед тобой Кшися, что опять сгребаешь ее в охапку и прижимаешь к груди - аж косточки цыплячьи хрустят.
- Ой, ой, ой! Покалечишь ребенка! Тебе лишь бы тискаться, старый развратник!
Удостоверение официанту под нос:
- Виски.
Казалось, столько лет знакомы; успели давным-давно, еще в раннем студенчестве, и полюбиться, и разлюбиться, а вот до сих пор - три недели ее не видел - и так соскучился, как будто не видел триста лет.
- Ну?
- Ну?
А на веранде играют джаз, как сорок лет назад; за что люблю "А Нуне" - за эту ностальгическую ноту, за старые настоящие сиди, за атмосферу золотого времени - начала века, пускай совсем не золотого на самом деле, но дымкой нежной позолоты, как любое прошлое, подернутого. За соседним столиком семья снимается на комм, потом радостно потрошит коробку чистых бионов - накатывают на себя и даже на крошку лет двух отроду, - собираются записать свои ощущения от этого прекрасного вечера - на память, в семейную пыльную коробку с бархатом обитыми ячейками и с приторной витиеватой надписью "Наши дни…" на крышке, - чтобы потом годами донимать гостей: "А это мы в Анталии… А это мы в Копенгагене… А это мы тут, у нас, в одном ресторане отмечаем Дженничкин день рожденья…"
- Послушай, я тобой горжусь. Я думаю, что если бы меня какой-нибудь подонок изнасиловал вот так, как тебя три дня назад этот говнюк калифорнийский, то я бы две недели страдал депрессией и хавал "Прозак плюс".
- А если бы ты знал, что ты вот сейчас перетерпел - и все, закончилось; что ты при этом взрослый человек, специально подготовленный, обученный не только терпеть, но и фиксировать свои ощущения на аппаратуру, - и теперь благодаря тебе несколько маленьких девочек - настоящих, а не таких фальшивых Лолиточек, как ты, - могут чувствовать себя в безопасности? Ты бы хавал "Прозак плюс"?
- Вот поэтому я тобой и горжусь. Это же надо в голове держать.
Вдруг делается очень серьезной - и удивительная происходит штука, которую я за эти полтора года - с тех пор, как она пришла в отделение работать и ей сделали "детский" морф - наблюдал сотню раз, а привыкнуть все не могу: с лица маленькой девочки, прозрачного, без единой складочки, даже глуповатого слегка, на меня глянули тяжело глаза усталой женщины-полицейского.
- Нет, ЭТО не надо в голове держать. Весь способ выжить заключается в том, Зухраб, чтобы в голове этого не держать никогда. Немедленно забывать. Потому что если держать в голове все, что мы тут говорим, ну, знаешь, про долг и ля-ля-ля - то надо держать в голове, что я уже пять раз ложилась ради этого ля-ля-ля под разных подонков, которые меня… а я, ты знаешь, вообще не слишком жалую, когда…
- Послушай, извини; ну, я хотел приятное тебе сказать, наоборот; короче, знай, ты вызываешь у меня чувство, ну, что в мире есть по-настоящему хорошие люди.
Смеется, расслабляется.
- Ну, ладно, эдак мы сейчас до пения гимна докатимся; ты лучше расскажи, пожалуйста, как ты живешь?
И я рассказываю долго про первые мои два месяца в отделе по борьбе с чилли.
Надо сказать, что мне довольно страшно: я заканчивал академию не как следователь и не как аналитик, а как командир оперотряда; сам захотел, мне тогда по молодости лет казалось, что если уж идти в полицию, то - как на смертный бой. Наверное, проблема была в том, что я всегда был худшим типом идеалиста - идеалистом, рвущимся не просто родину защищать, но - грудью на сеймеры ложиться. Слава богу, декан меня уговорил уже после диплома отучиться еще год, сменить специализацию, стать, как он твердил, "небезмозглой человекой". Но я все равно год этот делал за два года - не было уже сил сидеть за партой; вот днем бегал-прыгал со своими мальчиками и девочками за какими-то козлами, грабившими супермаркеты и отели, а вечером заочно возился с историей криминалистики и методами бионного расследования. И вот два месяца назад - прощай, оружие, и здравствуй, кабинет, и здравствуйте, Каэтан Альба, синьор старший следователь отдела по борьбе с де-юре запрещенной, а де-факто открыто процветающей порнушкой-чилли, то есть со всем, что не попадает под код AFA- а значит, пропагандирует насилие, неравенство и так далее, и тому подобное. И, конечно, здравствуйте, железный мистер Скиннер, с которым я по малости своей и десяти, пожалуй, слов за это время не сказал, но все равно при каждой встрече в коридоре у меня кровь стынет в жилах при виде этой живой легенды наших сыскных сил. Я, в целом, счастлив; но, конечно, чувствую себя совсем щенком; привык, что у меня под рукой десяток автоматчиков и право в любой момент скомандовать "огонь!". А тут, ты не поверишь, Кш, я большей частью сижу в прохладной комнатке и пялюсь в экран или навешиваю на себя, прикрутив интенсивность, один другого грязней бионы как бы снаффа - и вся моя работа нынче в том, чтобы классифицировать, отслеживать и запоминать мелькающие темы, лица, тела, морфированные конечности, и груди, и глаза, предметы обстановки, реакции - составлять картину всего этого подземного царства. И так, родная Кш, неделю за неделей; узнать врага в лицо и это лицо всегда иметь перед глазами, до каждой похотливой морщинки его помнить в ожидании дня, когда наш Скиннер по ему лишь одному понятным тончайшим признакам решит, что пришло время действовать.
- Короче, ты там дохнешь от скуки и целыми днями дрочишь на снафф?
Фу! Кшися! Не вопи так, ради бога! Во-первых, тебе всего двенадцать лет - по крайней мере, с виду; а во-вторых, за столиком соседним, например, уже сменились люди, они не видели ни удостоверения твоего, ни заявления твоего не слышали: "Морф, двадцать семь лет, полиция". Дай им поесть спокойно, на них и так уж нет лица. И ни на что я не дрочу. Тем паче - на работе.
- Прекрасная формулировка, прекрасная, мой дорогой.
Нахалка.
- Если твоя семейная жизнь так же сексуально насыщена, как и твоя профессиональная…
- Кшиська!
- Молчу, молчу. Скажи только: у Руди все хорошо?
А вот теперь и я молчу. У Руди все хорошо. Работает, осталось всего четыре года ординатуры - и он совсем самостоятельный невропатолог, с деньгами и с профессией, с немалым талантом, как утверждают его коллеги, с прекрасными перспективами. Красивый. Глаз не отвести. И не отводят, довольно часто. И он, конечно, не отводит глаз в ответ. А я, как маленький мальчик, дрожу, дрожу, деревенской девицей, боюсь смертельно, что в один прекрасный день он, чмокнув меня в щеку, как обычно, уйдет к кому-нибудь до ночи пить чай - и ночевать - а утром позвонит, что к вечеру появится - а вечером опять мне позвонит и скажет, что "застрял тут до утра", и в третий раз проявится лишь через двое суток и скажет, что хотел бы заскочить за кое-какими шмотками - "ну, на пару дней тут съезжу с двумя ребятами на этот семинар…" - и… и…
- Все хорошо у Руди.
Смотрит нежно и говорит:
- Послушай, я скажу тебе, можно? Я знаю, в целом, Руди кое-как, но тебя я гораздо лучше знаю, как облупленного тебя знаю, дорогой; запомни раз и навсегда: от тебя никуда невозможно деться. Тебя нельзя бросить. Тебя нельзя разлюбить. Тебя можно полюбить иначе, чем раньше, да, - но разлюбить нельзя. Вот мне же - не удалось?
И улыбается.
И я совсем не плачу.