* * *
Теперь я часто задаю себе вопрос: кем была Аврора Дей? Яркой кометой проносясь по мирному, безмятежному небу, она являлась каждому обитателю Звездной улицы в разном обличье. Мне она поначалу казалась просто красавицей неврастеничкой, прячущейся под маской роковой женщины, зато Раймонд Майо увидел в ней взрывающуюся мадонну - загадочный персонаж Сальватора Дали, - невозмутимо наблюдающую за свершением мрачного пророчества. Для Тони Сапфайра и других, сопровождавших ее на берегу, она была воплощением самой Астарты, алмазоокой дочери канувших в прошлое тысячелетий.
Ясно помню, как я нашел первое ее стихотворение. После ужина я отдыхал на террасе - главное мое занятие в Алых Песках - и заметил на песке у ограды длинную узкую розовую перфоленту. Чуть дальше обнаружилось еще несколько таких лент, и с полчаса я наблюдал, как легкий ветер несет и несет их через дюны. На подъездной аллее виллы номер пять я заметил свет автомобильных фар и заключил, что в доме, пустовавшем уже несколько месяцев, поселился новый жилец.
Наконец любопытство пересилило лень, я перелез через ограду террасы, спрыгнул на песок и поднял розовую ленту. Полоска длиною около метра, нежная, как лепесток розы, оказалась столь непрочной, что под пальцами расползалась и таяла.
Поднеся ленту к глазам, я прочел: "Сравню ли с летним днем твои черты? Но ты милей…"
Я разжал пальцы, и лента канула во тьму под террасой. Наклонившись, я бережно поднял еще один обрывок. На нем тем же витиеватым неоклассическим шрифтом было напечатано: "…пустил корабль по бурным водам божественной стихии океана…".
Я оглянулся. Над пустырем сгустилась тьма, и соседняя вилла в трехстах метрах от меня светилась как призрачная корона. Фары автомобилей, несущихся к Красному Пляжу, вырывали из мрака гребни песчаных наносов вдоль Звездной улицы, и кварцевые осколки в них переливались подобно нитям драгоценных бус.
Я снова посмотрел на ленту.
Шекспир и Эзра Паунд? В высшей степени странный вкус. Я пожал плечами и вернулся на террасу.
В последующие дни клубки перфолент продолжали ползти через дюны, причем основная их масса появлялась почему-то к вечеру, когда автомобильные фары подсвечивали эту бесконечную цветную паутину. Я, впрочем, перестал обращать на них внимание - редактировал журнал авангардистской поэзии "Девятый вал", и дом мой был полон перфолент и старых гранок. Не удивило меня и то, что моя соседка оказалась поэтессой. Поэты и художники - большей частью абстрактного толка и не слишком плодовитые - занимали почти все дома в округе. Все мы в той или иной степени страдали пляжным переутомлением - хроническим недугом, обрекающим свои жертвы на нескончаемые солнечные ванны, темные очки и послеполуденное безделье на террасах.
Однако время шло, и эти бесконечные ленты начали меня раздражать. Поскольку реакции на мои возмущенные послания не последовало, я отправился на виллу соседки, чтобы встретиться с нею лично. Тут-то с неба и упал умирающий песчаный скат и в последних судорогах едва не вонзил в меня свое жало. Я понял, что повидаться с соседкой мне вряд ли удастся.
Ее шофер - горбун с изуродованной ступней и лицом старого фавна - мыл ярко-красный "кадиллак". Я подошел ближе и показал на пряди перфолент, свисавших из окон первого этажа и покрывавших песок.
- Их ветром заносит на мою виллу, - сказал я. - Ваша хозяйка, похоже, забывает выключить автоверсификатор.
Он молча смерил меня взглядом, сел за руль и взял с приборного щитка небольшую флейту.
Пока я огибал машину, он принялся играть, извлекая из флейты высокие, пронзительные звуки. Я подождал, надеясь, что он кончит, потом громко сказал:
- Вы можете попросить ее закрывать окна?
Он не обращал на меня внимания, даже флейту от губ не оторвал. Я наклонился и собрался было рявкнуть ему прямо в ухо, но в этот момент яростный порыв ветра породил за соседней дюной небольшой песчаный смерч, перекинул его на подъездную аллею, запорошил мне глаза, забил рот. Прикрыв ладонью глаза, я двинулся прочь от виллы. Ленты упорно волочились за мной.
Ветер стих так же внезапно, как поднялся. Пыль улеглась, воздух снова стал неподвижным. Как оказалось, я успел пройти по аллее метров тридцать и теперь, к своему удивлению, увидел, что "кадиллак" и шофер исчезли, хотя дверь гаража была по-прежнему распахнута.
В голове стоял странный звон. Я злился, мне не хватало воздуха. Я уже готов был вернуться, чтобы выразить свое возмущение - меня не впустили в дом, оставили у порога во власти свирепого пыльного шквала, - но тут снова услышал тот же свист, предвещавший смерч. Негромкий, но отчетливый, полный какой-то необъяснимой угрозы, звук этот, казалось, подбирался ко мне со всех сторон. Поискав глазами его источник, я заметил, что по обе стороны аллеи с гребней дюн срываются песчаные струйки.
Не теряя времени, я повернулся и быстро пошел к своей вилле.
Оказавшись в дурацком положении, я обозлился и был полон решимости дать своей жалобе официальный ход. Прежде всего я обошел вокруг террасы, собрал все перфоленты и сунул их в мусорный контейнер. Потом залез под дом и извлек оттуда целые клубки этой дряни, запутавшиеся среди столбиков фундамента.
Я наугад просмотрел несколько обрывков. Все те же случайные куски и фразы из Шекспира, Водсворта, Китса, Элиота. Похоже, что в автоверсе моей соседки был какой-то дефект, и вместо различных вариаций на тему классических образцов поэзии селекторный блок выдавал сами эти образцы, однако в каком-то расчлененном виде. Я даже подумал, не позвонить ли в местное представительство фирмы IBM, чтобы на виллу пять прислали мастера.
* * *
В тот вечер я наконец встретился со своей соседкой.
Я лег спать около одиннадцати, но уже через час что-то разбудило меня. Яркая луна плыла высоко в небе за прядями бледно-зеленых облаков, бросая на Звездную улицу и окрестные дюны слабый, неверный свет. Я вышел на веранду и сразу заметил фосфоресцирующее пятно, которое двигалось между дюнами. Подобно тем странным звукам, которые извлекал из своей флейты шофер моей соседки, свечение это, казалось, не имело источника, но я все же принял его за лунный свет, пробивавшийся сквозь узкий разрыв в облаках.
Потом я увидел свою соседку, медленно бредущую по песку. Длинные белые одежды ее развевались, и на их фоне плывущие по ветру волосы казались голубоватым оперением райской птицы. У ног ее вились обрывки лент, а над головой безостановочно кружили два-три пурпурных песчаных ската. Не замечая их, она шла по ночной пустыне, а за ее спиной одиноко светилось окно в верхнем этаже виллы номер пять.
Затянув пояс халата, я прислонился к столбику террасы и тихо наблюдал, простив ей на миг и бесконечные ленты, и шофера с дурными манерами. Время от времени она исчезала в зеленоватой тени дюны, потом снова появлялась, слегка откинув голову, продолжая идти от бульвара к песчаным холмам, окружавшим пересохшее озеро.
Она была в сотне метров от образованной наносами длинной извилистой сводчатой галереи, когда странная прямизна ее пути и размеренность шага навели меня на мысль, что она движется во сне.
Я чуть помедлил, глядя на песчаных скатов, кружащих над ее головой, затем перепрыгнул через перила террасы и помчался через дюны.
Острые камешки впивались в босые ноги, но я успел догнать ее, когда она уже готова была ступить на кромку песчаного гребня. Замедлив шаг, я пошел рядом и коснулся ее локтя.
В метре над головой шипели и кружились скаты. Странное свечение, которое я до этого принял за отблеск луны, исходило, по всей видимости, от ее белого одеяния.
Я ошибся, моя соседка не была сомнамбулой. То не был сон: она шла погруженная в глубокую задумчивость. Черные глаза невидяще смотрели вперед, белое лицо с тонкими чертами оставалось неподвижным и лишенным выражения, подобно мраморной маске. Взглянув как бы сквозь меня, она сделала отстраняющий жест. Потом внезапно остановилась, посмотрела под ноги и мгновенно очнулась от грез. Взор ее прояснился, и она увидела, что стоит на самом краю обрыва. Невольно она отшатнулась, причем испуг усилил свечение, исходившее от ее платья.
Летавшие над головой скаты взмыли вверх и стали описывать более широкие круги.
- Я не хотел вас испугать, - сказал я. - Но вы подошли слишком близко к обрыву.
Она снова отшатнулась, изумленно подняв тонкие черные брови.
- Что? - сказала она неуверенно. - Кто вы? - И вполголоса, как бы прощаясь со своими грезами, добавила: - О Парис, на мне останови свой выбор, не на Минерве… - Она замолчала и гневно посмотрела на меня. Ее пунцовые губы вздрагивали. Она зашагала прочь, унося с собой пятно янтарного света. Над нею едва различимыми тенями раскачивались песчаные скаты.
Я подождал, пока она дошла до своей виллы, и повернул к дому. Опустив глаза, я заметил в одном из ее следов, отпечатавшихся на песке, что-то блестящее. Нагнувшись, я поднял прекрасно ограненный алмаз весом не менее карата и тут же увидел еще один. Торопливо собрав с полдюжины камней, я хотел было окликнуть ее, но почувствовал в руке что-то влажное.
Я разжал пальцы. На ладони, где только что сверкали алмазы, стояла лужица ледяной росы.
На следующий день я узнал наконец, кто моя соседка.
После завтрака я сидел в гостиной и увидел в окно, что к дому сворачивает "кадиллак". Шофер вылез из машины и, припадая на одну ногу, заковылял к двери. Рукой в черной перчатке он сжимал розовый конверт. Я заставил его подождать несколько минут, потом вышел и тут же на крыльце распечатал послание. Шофер вернулся в машину и сидел там, не выключая мотора. Вот что я прочел:
"Глубоко сожалею, что была столь резка с Вами прошлой ночью. Вы вторглись в мои мечты, напугали меня. Я хотела бы искупить свою вину и приглашаю Вас на коктейль. Мой шофер заедет за Вами в полдень.
Аврора Дей"
Я взглянул на часы. Было без пяти двенадцать. Очевидно, предполагалось, что пяти минут на сборы мне достаточно.
Шофер внимательно изучал рулевое колесо, проявляя полное равнодушие к моим чувствам. Оставив дверь открытой, я вошел в дом и надел белый пиджак. В последнюю секунду сунул в карман корректуру "Девятого вала".
Едва я сел, лимузин тронулся и стремительно набрал скорость.
- Давно в Алых Песках? - спросил я, обращаясь к полоске курчавых темно-рыжих волос между черным воротником и фуражкой.
Шофер молчал. На Звездной улице он неожиданно вырулил на встречную полосу и в бешеном рывке обогнал идущий впереди автомобиль.
Я повторил вопрос, подождал немного, затем сильно хлопнул его по обтянутому черной материей плечу.
- Ты глухой или просто хам?
Он повернулся ко мне. На миг мне показалось, что зрачки у него красные; наглые глаза смотрели с презрением и нескрываемой яростью. Скривив губы, шофер излил на меня такой поток свирепых проклятий, что я с отвращением отвернулся.
У виллы номер пять он остановил машину, вышел и открыл для меня дверцу, приглашая подняться по черным мраморным ступеням. Он был похож на паука, сопровождающего маленькую мушку к чрезвычайно вместительной паутине.
Едва я вошел в дом, шофер тут же исчез. Я миновал мягко освещенный холл и очутился у бассейна с фонтаном. В воде бесконечными кругами ходили белые карпы. За бассейном в шезлонге сидела моя соседка. Длинная юбка ее белого одеяния веером лежала на полу. В брызгах фонтана огоньками вспыхивало драгоценное шитье.
Я сел. Она с любопытством взглянула на меня и отложила в сторону изящный томик в желтой телячьей коже - по-видимому, заказное издание сборника стихов. На полу у ее ног было разбросано множество других книг, в которых я узнавал недавно вышедшие поэтические антологии.
У окна из-под занавесей выглядывали цветные обрывки перфолент, и я, взяв бокал с разделяющего нас низкого столика, огляделся вокруг, ища глазами автоверс.
- Читаете много стихов? - спросил я, указывая на книги.
Она кивнула:
- Да, пока сил хватает.
Я засмеялся.
- Понимаю вас. Мне, например, приходится читать куда больше, чем хотелось бы. - Я вынул из кармана корректуру "Девятого вала" и протянул ей. - Вам знаком этот журнал?
Она глянула на титульную страницу с видом настолько мрачным и пренебрежительным, что я задумался, зачем она вообще меня пригласила.
- Знаком. Он ужасен, не правда ли? "Пол Рэнсом", - прочла она. - Это вы? Вы - редактор? Как интересно…
Она произнесла это с какой-то особенной интонацией, словно размышляя, как ей следует поступить теперь. С минуту она задумчиво смотрела на меня. Казалось, она борется сама с собой. Степень ее осведомленности обо мне резко изменилась. На застывшем, как маска, лице я видел проблески интереса, то вспыхивающие, то слабеющие, словно меняющийся уровень яркости на кинопленке плохого качества.
- Что ж, расскажите мне о своей работе, - попросила она. - Вам должно быть хорошо известно, что стряслось с современной поэзией. Почему она так дурна?
Я пожал плечами.
- Тут, по-видимому, все дело во вдохновении. Я и сам писал когда-то, и немало. Но желание сочинять растаяло, когда я смог купить автоверс. Раньше поэту приходилось всю жизнь без остатка посвящать овладению мастерством. Теперь техника версификации сводится к нажатию нескольких клавиш, которыми задаются размер, рифмы, аллитерации, - и нет нужды в самопожертвовании, нет нужды в изобретении идеала, этой жертвы достойного…
Я остановился. Она смотрела на меня очень внимательно, даже настороженно.
- Я читал немало и ваших стихов, - сказал я. - Может быть, мое замечание покажется вам неуместным, но мне кажется, ваш автоматический версификатор барахлит.
Глаза ее гневно сверкнули, и она отвернулась.
- У меня нет этих мерзких машин. Боже правый, неужели вы думаете, что я могла бы ими пользоваться?
- Тогда откуда все эти перфоленты? - спросил я. - Их приносит ко мне каждый вечер. На них стихи.
- В самом деле? - сказала она небрежно. - Право, не знаю. - Она посмотрела на пол, на книги, разбросанные вокруг. - Я никогда и не думала писать стихи - обстоятельства вынудили меня. Ведь надо же спасти гибнущее искусство.
Я был окончательно сбит с толку. Насколько я помнил, большая часть стихотворений, занесенных ветром ко мне на виллу, давным-давно написана.
Аврора подняла глаза и улыбнулась.
- Я пришлю вам кое-что, - сказала она.
* * *
Первая партия прибыла следующим утром. Стихи привез шофер в красном "кадиллаке". Они были напечатаны изящным шрифтом на роскошной бумаге ин-кварто и украшены бантом. Обычно стихи мне присылают по почте в виде рулона перфоленты, так что получить столь красиво оформленную рукопись было, безусловно, приятно.
Сами стихи, впрочем, оказались отвратительными. Их было шесть: два сонета в духе Петрарки, одна ода и три вещицы подлиннее, написанные свободным стихом. Все они пугали и одновременно напускали тумана - как вещий бред безумной колдуньи. Их общий смысл вызывал странную тревогу, рожденную не столько содержанием, сколько явно ощутимым расстроенным рассудком автора. По-видимому, Аврора Дей полностью замкнулась в своем личном мирке, который воспринимала с абсолютной серьезностью. Я заключил, что передо мной просто богатая неврастеничка, без всякой меры потакающая собственным фантазиям.
Я просмотрел присланные листки, источавшие запах мускуса. Где она откопала этот забавный стиль, эту архаику? "Восстаньте, земные пророки, и к древним извечным следам обеты свои приносите…" В некоторых метафорах чувствовалось влияние Мильтона и Вергилия. Стихи напоминали чем-то гневные тирады прорицательницы из "Энеиды", которыми она выстреливала всякий раз, когда Эней пытался передохнуть.
Я все еще ломал голову над тем, что мне делать со стихами (вторую порцию шофер доставил следующим утром ровно в девять), когда Тони Сапфайр пришел помочь мне управиться с очередным номером журнала. Большую часть времени он проводил у себя в Лагун-Уэсте за составлением программы автоматического романа, но дня два в неделю отдавал "Девятому валу".
Когда он вошел, я проверял цепочки внутренних рифм в цикле сонетов Зиро Париса, изготовленных на автоверсе фирмы IBM. Пока я колдовал с таблицей контроля рифмовочной матрицы, Тони взял со стола розовые листки со стихами Авроры.
- Восхитительный аромат, - заметил он, помахивая листками. - Неплохой способ расположить к себе редактора. - Он прочел несколько строк, нахмурился и положил листки на прежнее место. - Из ряда вон. Что это?
- Я и сам толком не знаю, - сказал я. - Какое-то "эхо в саду камней".
Тони прочел подпись в конце последней страницы.
- "Аврора Дей". Верно, новая подписчица. По-моему, она спутала "Девятый вал" с "Автоверс таймс". Ты только послушай: "Ни оды, ни псалмы, ни шелуха словес не воздадут хвалы царице ночи…" Что все это значит?
Я улыбнулся. Подобно остальным современным писателям и поэтам, он так много времени провел перед своим автоверсом, что совершенно позабыл о временах, когда стихи писались вручную.
- По всей видимости, это стихи.
- Ты хочешь сказать, она сама их написала? - спросил он.
Я кивнул.
- Именно сама. Этим способом очень широко пользовались две или три тысячи лет. Он был в ходу у Шекспира, Мильтона, Китса и Шелли - и неплохо получалось.
- Но сейчас он совершенно не пригоден, - сказал Тони, - Во всяком случае, с тех пор как изобрели автоверс. Особенно если в твоем распоряжении высокопроизводительная цифро-аналоговая система IBM. Взгляни-ка сюда - до чего похоже на Элиота. Такое всерьез не напишешь.
- Да, похоже, девица морочит мне голову.
- Девица? Да ей лет сто, и она давно тронулась. Весьма прискорбно. Впрочем, в этом безумии может быть какой-то смысл.
- Вернемся к делу, - сказал я. В сатирической стилизации Зиро под Руперта Брука недоставало шести строк. Тони ввел в автоверс эталонную ленту, установил метр, схему рифмовки, словарные детерминанты и включил процессор. Когда из принтера поползла лента с готовым текстом, он оторвал шесть строк и протянул мне. Я даже читать не стал - сразу вклеил в макет.
Часа два мы работали не разгибая спины. Завершив тысячу строк, уже в сумерках, мы прервались, чтобы промочить горло. Мы перешли на террасу, залитую холодным вечерним светом, и расположились в креслах, любуясь тающими красками заката и слушая, как во тьме, сгустившейся над виллой Авроры Дей, кричат песчаные скаты.
- Что это у тебя за перфоленты везде валяются? - спросил Тони. Он ухватился за одну, подтащил к себе целый клубок и положил его на стеклянный столик.
- "…ни псалмы, ни шелуха словес не воздадут…" - Дочитав строку, он разжал пальцы, и ветер унес ленту прочь. Тони, прищурившись, смотрел туда, где за покрытыми тенью дюнами стояла вилла номер пять. Как обычно, единственный огонек в одной из комнат второго этажа слабо освещал паутину перфолент, влекомых по песку к моему дому.
Тони кивнул.
- Так вот где она живет.
Он взял другую ленту, обвившую перила и трепещущую на ветру у его локтя.
- Знаешь, старина, - сказал он, - по-моему, ты в осаде.