- Принцип будущего?
- Можно сказать и так. Да. В некотором смысле он и есть будущее. Я знаю, он еще жив.
- Откуда ты это знаешь?
- Я не знал, пока не услышал от тебя о твоем видении. Какие же могут быть другие причины? Если только к нам не подбираются пришельцы.
- Может, они и подбираются. У них ведь должно быть свое Древо. Возможно.
- Мортон, а в твоих видениях были какие-нибудь пришельцы?
- Нет.
- Ну, вот видишь.
Синефил прикрыл глаза ладонями и опустил голову.
- Я расскажу тебе, что я вижу сейчас, продолжаю видеть, - сказал он голосом, похожим на отдаленные раскаты грома. - Я вижу Гринтри в огне. Я вижу на нем миллионы тел, каждое из тел повешено за шею, и все они тоже объяты огнем. До последнего моего видения это было все, что я видел.
- Ты видел какой-нибудь способ избежать беды? Синефил поднял голову и посмотрел на Андре, глаза
его были совсем белые, такие же белые, как ладони.
- Прежде. Не сейчас. Квантовые флуктуации схлопнулись в одну макрореальность. Может, это будет не сегодня, не завтра, но скоро.
Андре вздохнул. "Я ведь верю, - подумал он. - Я не хочу верить, но верю. Верить в разрушение - это куда проще".
- Я просто хочу вернуться на Тритон и балансировать камни, - сказал он, вздохнув еще раз. - Ведь по правде это единственное, что не дает мне свихнуться. Мне нравится эта захудалая луна.
Синефил отодвинул стакан из-под лхаси еще дальше и встал; когда он вставал, было слышно потрескивание, такое, как если сильно растянуть винил.
- Интересные времена, - сказал он, обращаясь к пустому залу. - Иллюзия там или нет, но вполне возможно, что после этого лхаси мне долго не доведется попробовать ничего подобного.
- Э-э, Мортон…
- Да, отец Андре?
- Здесь нужно платить сразу. Они не могут снять деньги со счета.
- Ох, господи. - Кардинал озабоченно похлопал по черной хламиде, прикрывавшей его ноги; карманов в ней, конечно же, не было. - Похоже, у меня нет с собой денег.
- Не переживай, - махнул рукою Андре. - Я возьму это на себя.
- Правда? Мне бы очень не хотелось, чтобы бедняга официант бегал за мной по улице.
- Не переживай.
- Завтра после медитации мы поговорим обо всем подробнее.
Это звучало как констатация непреложного факта.
- Завтра поговорим подробнее.
- Спокойной ночи, Андре.
- Спокойной ночи, Мортон.
Синефил ушел, его грива стлалась за ним, как язык ярко-белого пламени. Или как солнечный протуберанец. Прежде чем покинуть кафе, он оглянулся, как того и ожидал Андре, чтобы бросить через гулкую пустоту еще один, последний вопрос.
- Отец Андре, ты ведь, кажется, знал Тадеуша Кея?
- Я знал человека по имени Бен Кей. Это было очень давно, - сказал Андре, но это стало не более чем подтверждением того, что сообщил Синефилу его широко раскинувшийся мозг.
Дверь мягко закрылась, и кардинал исчез в ночи. Андре пил свой чай и думал.
- Мы уже скоро закрываемся, - сообщил вернувшийся официант.
- А что так рано? - удивился Андре.
- Уже очень поздно.
- Были времена, когда ваше кафе вообще не закрывалось.
- Думаю, вы ошибаетесь. Оно всегда закрывалось.
- Только не тогда, когда я был студентом.
- Тогда оно тоже закрывалось, - твердо сказал официант; он вытащил из-под передника тряпку, активировал ее поворотом ладони и принялся вытирать соседний столик.
- Я точно знаю, что вы ошибаетесь.
- А зачем бы им говорить мне, что это заведение всегда закрывалось?
- А кто вам такое говорил?
- Люди.
- И вы им поверили.
- А почему я должен верить вам? Вы ведь тоже люди. - Официант с сомнением взглянул на Андре и добавил для разъяснения: - Это была шутка. Похоже, она плохо переводится.
- Принесите мне еще чаю, а потом я уйду.
Официант кивнул и удалился.
Откуда-то слышалась музыка, нежные стоны гобоя. Ах да. Это его пелликула все еще играла гимн.
"Ну и что вы про это думаете?"
Я думаю, мы скоро отправимся в гости.
"Я тоже так думаю".
А ты знаешь, где сейчас Тадеуш Кей?
"Нет, но я довольно внятно себе представляю, как найти Бена. А там, где будет Бен, где-то рядом должен быть Тадеуш Кей".
А почему бы не сказать кому-нибудь другому, как его найти?
"Потому что никто другой не сделает того, что сделаю, найдя его, я".
И что же это такое?
"А ничего".
О-о.
"Когда резервная копия будет готова, мы отправимся в путь".
Конвертат, третий элемент множественной личности Андре был все это время отключен для архивирования и очистки от вирусов. В этом, собственно, состояло едва ли не главное предназначение этого приюта: информационная и справочная техника Гринтри предоставлялась здесь священникам бесплатно. На Тритоне подобная операция стоила бы ему примерно столько же, сколько новая крыша для дома.
А почему бы им не послать кого-нибудь, кто был бы крепче в вере, чем мы?
"Я не знаю. Чтобы ставить силки на вероотступника, нужен вероотступник, так я думаю".
От какого Бога отступился Тадеуш Кей?
"От себя".
А как насчет нас, если уж разговор об этом? "То же самое. А вот и чай. Вы бы не смогли сыграть эту песню еще раз?"
Это была мамина любимая.
"Вы думаете, все может быть настолько просто? Что я стал священником из-за этого гимна?"
Ты нас об этом спрашиваешь?
"Ладно, поиграйте эту музыку и дайте мне допить чай. Официанту уже не терпится, чтобы мы ушли".
- Вам не помешает, если я буду тут подметать? - спросил официант.
- Я скоро закончу.
- Да вы можете не спешить, если вам не мешает, что я буду тут работать.
- Мне не мешает.
Андре слушал скорбный гобой и безразлично смотрел, как официант плеснул на бесконечную Вселенную водой и стал остервенело драить ее шваброй.
Джилл
Там в темноте затаилась крыса, которую я убью. У нее тринадцать крысят, и я буду кусать их, кусать их, кусать их. Я буду кусать их. Эта нора сплошь пропахла сыростью, и глупые крысы бегут, бегут, и дальше бежать им некуда, потому что вот оно, это Чирей, и теперь здесь я, и это уже точно всё, но крысе нестерпимо это знать, и они не смирятся со мной, пока им не придется мне поверить. Теперь они мне поверят.
Мои усы коснулись чего-то мягкого. Старая пища? Нет, это мертвый самец; я чую его Y-код, тело уже мертвое, но код продолжает глухо стучать, стучать и стучать. Прелые листья, устилающие нору, не дают ему истечь и иссякнуть, а умирать он не хочет. Чирей - конец всему, но код этого не знает и не может смириться. Я тычусь в него для пробы, и к моему носу прилипает клочок гнили, грист пытается на меня нахлынуть, но нет, этого не будет.
Я фыркаю и высылаю вперед свой собственный грист, грист ловчей хорихи, перед ним не устоит никакая крыса, никогда, никогда. Этот крысиный зомби мгновенно коченеет, когда его жесткий жилистый код - кто знает, насколько старый, как далеко пропутешествовавший, чтобы в итоге умереть здесь, у Конца Всему, - этот код рассыпается в чушь и бессмыслицу, когда мой грист облепляет его комком пустоты, а затем мой грист возвращается ко мне, и крысиный зомби больше не стучит. Больше не стучит.
Нужда убивать всё иногда отвлекает. А мне нужны эта самка и ее детеныши, нужны, необходимы, и нужно скорее двигаться дальше.
Дальше в нору и в кладовку крысятника. Здесь много клочьев мяса и вонь червивой жижи, копящейся в пазухах между мышцами и органами. Но крысы добывают свое мясо на свалке фермера Яна, и оно еще не совсем мертвое, его код способен противиться червям, подобно коду того самца. Но он недостаточно смышлен, чтобы понять, что он умер, просто злобный код, который насмерть вцепился в гнилую лапу или ляжку и не желает рассыпаться. Злобный и нежелающий умереть. Но я еще злее.
О-о, я чую ее запах.
Я иду, мама крыса. Куда ты спешишь? Спешить тебе больше некуда. Боми лезет в кладовку, и мы касаемся носами. Я чую на ней кровь. У нее уже есть добыча, холостой самец, судя по крови на ней.
Она такая теплая и мокрая, Джилл. Боми туго напряжена и вся дрожит. Она - не самая умная хориха. Мне она нравится, очень нравится, я сейчас вернусь и немного в ней поваляюсь.
Это плохо. Плохая привычка.
А мне все равно. Я его убила, он мой.
Делай, что хочешь, но добыча принадлежит твоему хозяину, Бобу.
Нет, она моя.
Он кормит тебя, Боми.
А мне все равно.
Иди тогда и валяйся.
Так я и сделаю.
Даже не попрощавшись, Боми уходит валяться на своей добыче. Я никогда так не делаю. Это не понравилось бы ТБ, да к тому же тут все дело в убивании, а не в имении. Ну кому нужно валяться на старой дохлой крысе, когда есть еще столько тех, которых можно кусать?
Боми рассказала мне, где она будет, на случай, если Боб начнет спрашивать. Боми - тупая хориха, и я рада, что не ТБ ее хозяин.
А что до меня - вниз, в другую нору, глубже и еще глубже. Все они там. Крысиха думала, она их там прячет, но она оставила за собой запах, такой же отчетливый, как серийный номер на кости. Я укушу тебя, мамочка.
А потом, как я и знала, тупиковая камера. Последняя надежда крысихи. Да ничто уже ей не поможет. Но какая ж она большая. Чудовищно большая. Возможно, самая большая, какую я в жизни встречала.
Я очень, очень счастлива.
А за крысихой жмутся ее дети. Тринадцать детей, я подсчитала их по пискам. Сладкие, беззащитные писки. Совсем еще маленькие, меньше двух недель от роду. Самцы и самочки. Но сперва я хочу вашу маму.
Крысиха унюхала меня, заорала, словно ей кости ломают, и поднялась на дыбы; она большая, размером с меня. Даже больше.
Я укушу тебя.
Иди сюда и попробуй. Ты, маленькая ищейка. Я убью тебя.
Я изгрызла в городском банке целый мешок денег, и они гонялись за мной, и поймали меня, и изрубили меня в куски, и оставили только кусочек хвоста - и я отрастила новую крысу! Так что же ты, маленькая ищейка, можешь сделать со мною такого, что было бы хуже? Ты бы лучше меня остереглась.
А когда я буду убивать твоих детей, я укушу из них каждого ровно по разу. Я не стану их долго мучить. Ты не убьешь моих детей. Бросок.
Бросок на нее, потому что сказать больше нечего, никакие посылы не проходят больше туда и сюда через наши гристы и запахи.
Я нацелилась на сосок, и она увернулась, очень быстро, но недостаточно быстро, и у меня в зубах кусок ее плоти. Первая кровь пущена. Я грызу кончик соска. Кровь и крысиное молоко.
Она падает на меня сверху и вцепляется мне в спину, ее длинные резцы проникают сквозь мою шерсть, мою кожу подобно изогнутым иглам и выходят наружу в других соседних местах. Она тяжелая. Она вгрызается в меня, и я чувствую, как ее зубы скребут по моему позвоночнику. Я встряхиваюсь, чтобы сбросить ее, и это мне удается, но ее зубы вырывают кусок моего мяса.
Раны большие, но она уже не на мне. Я пячусь, заранее зная, что сейчас она сделает себе копию, и я вытягиваю подальше свой грист, и все, как я и знала, и я перехватываю эту штуку и убиваю, прежде чем она доберется до гнилого мяса и вырастит еще одну крысу. Одной крысы таких размеров вполне, вполне достаточно.
Крысиха чувствует, что я убила ее аутрайдера, и это ее окончательно бесит.
Здесь тебе и конец. Здесь забвение, и распад, и конец любой суете.
Здесь ты умрешь.
Она снова бросается на меня, но я прыгаю в сторону и - прежде чем она развернется и опять на меня нападет - хватаю крысенка. Он умирает, не успев и пискнуть. Я выплевываю мешанину костей и мяса.
Но его мамаша не глупая крыса, нет, совсем не глупая крыса, и она не впадает от этого в глупую ярость. Только я знаю, что она глядит на меня со всей ненавистью, на какую способна крыса. Будь здесь хоть немного света, я бы увидела желтый, как гной, блеск ее глаз.
Вперед, мамаша, а то я ведь убью и второго крысеныша.
Она нацелилась на лапы, и я опять уклоняюсь, но она вцепляется мне в грудь. Она поднимается вверх, вверх.
Хлоп-хлоп-хлопают на пол хлопья земли с потолка, а ее проклятые резцы сомкнулись вокруг моей грудины и держат меня в ее пасти крепко и надежно, как зазубренный наконечник стрелы.
Встряхивает и разрывает, я не знала прежде такой боли, такого восхитительного…
Я резко скребу по крысиным глазам когтями передней лапы и врезаюсь задними в ее брюхо. Толчок, толчок, и я чувствую, как ее шкура рвется, и жирное, что под нею, тоже рвется, а мои лапы входят в ее тело все глубже и глубже.
Встряхивает меня снова, и я чую только запахи своей крови и ее слюны, а затем острые, маленькие боли в моей спине.
Крысята. Крысята грызут меня, пытаясь помочь своей матери. Ничего не могу поделать, только впиваться задними лапами все глубже и глубже. Глубже и глубже. Я купаюсь в ее кишках. Я чувствую, как брюхо ее поддается, чувствую, как брюхо ее рвется. Да, чувствую.
А затем моя грудина ломается, и я вылетаю из крысиных зубов. Я падаю на крысят, и я оглушена, и они карабкаются по мне и пытаются выгрызть глаза, а один из них в клочья рвет мое ухо, но боль приводит меня в сознание, и я перекусываю того, что порвал мне ухо, напополам. И пытаюсь укусить другого. В дальнем конце крысятника копошится большая крысиха. Я собираюсь с силами, пытаясь подняться на четыре лапы. Не могу.
Крысенок кусает мою заднюю лапу. Я поворачиваюсь и убиваю его. Поворачиваюсь назад. Мои передние лапы подламываются. Я не могу встать, чтобы встретить крысиху, и я слышу, как она приближается.
Я здесь умру?
О, это будет прекрасно! Чтобы убить меня, потребовалась огромнейшая крыса в истории Мета. Изгрызла целый мешок денег, целый мешок! Она надвигается на меня, я слышу, как она надвигается. Она такая огромная. Я отчетливо чую, какая она огромная.
Я подбираю под себя задние лапы, нахожу опору.
Вот как я умру. Я укушу тебя.
Никакого ответа, а только резкое дыхание крысы. Земля пахнет нашей кровью. Вокруг меня валяются дохлые крысята.
Я очень, очень счастлива.
Громко взвизгнув, крысиха бросается на меня, я пережидаю мгновение. Пережидаю.
Резко оттолкнувшись, я прыгаю, лечу, как стрела.
Я проскочила, я между ее лапами. Я под ней. Я поднимаюсь. Я поднимаюсь к ее располосованному брюху. Я кусаю! Я кусаю! Я кусаю!
Ее собственный вес держит ее на мне. Я грызу, я царапаю, я чую запах ее сердца. Я чую свежую кровь ее сердца! Я его слышу! Я его чую! Зубами и когтями я пробиваюсь к нему.
Я кусаю.
О да.
Крысиха начинает дергать лапами и кричать, и пока она это делает, кровь ее сердца толчками выливается на меня, заливает меня, и вскоре моя шерсть сплошь намокает от крови, и весь этот темный мир становится кровью.
Через долгое, очень долгое время крысиха умирает. Я высылаю свой грист, хило и немощно, но на этот раз нет никаких аутрайдеров, никаких попыток улизнуть. Она вложила все, что в ней было, в драку со мной. Она вложила в нашу битву все.
С большим трудом я вылезаю из-под крысы. Я слышу, как в углу суетятся крысята. Теперь, когда их мама мертва, они ничего не понимают.
Я должна их всех перекусать. Я должна их всех убить.
Меня не слушаются передние лапы, но слушаются задние. Я проталкиваюсь к ним, волоча живот по земле, как змея. Я нахожу их, они сгрудились в самом дальнем углу, залезая от страха друг на друга. Деваться им некуда.
Все происходит точно так, как я обещала крысихе. Я убиваю каждого из них одним-единственным укусом, попутно считая. Три и десять это тринадцать.
А потом с этим делом покончено, и все они мертвые. Я убила их всех.
Вот так.
Есть лишь один путь наружу: путь, которым я пришла. Им я и направляюсь, ползу на животе, толкаясь задними лапами, держась по возможности таким образом, чтобы переломанная, обнаженная кость не цеплялась за корни и камни. Через какое-то время я начинаю чувствовать боль, отступившую на время битвы. Мне никогда еще не было так больно.
Я ползу и ползу, не знаю уже, как долго. Если я встречу другую крысу, эта крыса меня убьет. Но они либо все уже мертвые, либо боятся; я не слышу их и не чую. Я ползу туда, где, мне кажется, верх, я надеюсь, что ползу наверх.
И по прошествии бесконечности, времени столь долгого, что вся кровь на шерсти высохла и начала осыпаться коричневыми чешуйками, я высовываю голову наружу.
ТБ здесь. Он ждал меня. Ласково, очень ласково он вытаскивает меня из крысиной норы. Осторожно, очень осторожно он кладет меня в мой мешок.
- Джилл, - говорит он, - я исправлю тебя. Я знаю.
- Наверное, это была Великая Мать всех крыс.
Она была такая большая, такая большая и злая. Она была смелая, умная и сильная. Это было прекрасно.
- И что же ты делала? Я ее кусала.
- Джилл, я никогда не видел и никогда не увижу таких, как ты.
Я убила ее, а потом убила всех ее детенышей.
- Пошли-ка мы, Джилл, домой. Да. Вернемся домой.
Лежа в полумраке мешка, я слышу, как грист ТБ призывает меня уснуть, призывает здороветь, и я глубоко вздыхаю и сворачиваюсь, насколько могу, клубком и падаю, бесконечно падаю в сны, где я бегу по следу, отмеченному брызгами крови, и след совсем еще свежий, и я преследую крысу, и ТБ со мною, совсем рядом, и я скоро укушу крысу, скоро, скоро, скоро…
Комната с хорошим освещением
Очнись, Андре Сад. Твой разум витал в эмпиреях, а теперь тебе нужно сосредоточиться. Ну, быстрей. Как можно быстрей. Пространство - время. Комки галактических скоплений. Средненькое скопление. Двухрукавная спираль.
Желтая звезда.
Вот сеть тросов, соединивших внутренние планеты друг с другом. Артефакт осознания, говорят иногда. Меркурий, Венера, Земля и Марс повисли в сверкающей паутине, раскинутой по мерзлому пространству и достигающей даже пояса астероидов. Невероятные - пятьдесят миль в поперечнике - тросы, нисходящие с небес к полюсам, непомерно огромным шарнирам Кардана, смазка которых - горячая магма планетных глубин. Вращение и колебание. Быстрее. Где-то на флагеллирующей между Землей и Марсом кривой, на Диафании ты найдешь и себя. Ближе, ближе. Крутящийся шарик, стомильная бусинка в ожерелье длиною в миллионы миль. Приблизься, ближе, еще ближе.
По всей длине Диафании Земля - Марс Андре замечал приготовления к войне, подобных которым никогда еще не было. Создавалось впечатление, что весь без остатка Мет, вся сеть межпланетных тросов, перестроен в неприступную крепость, в которой люди - лишь маловажный элемент.